УБЫХСКАЯ ВОЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ

Особенности социального строя убыхов отразились и на военной организации этого народа. Находясь в состоянии постоянной военной готовности, убыхи-мужчины все поголовно были вооружены ружьями или винтовками, пистолетами, шашками, кинжалами. У многих от предков сохранились панцири, шлемы, луки и стрелы, в дворянских родах -дамасские сабли.
В русских военных документах нет упоминания о применении убыхами в боях с русскими войсками лука и стрел, однако в трудах ряда исследователей середины XIX века такие свидетельства имеются.

Проводник Торнау, сопровождавший его во втором походе, «замечательный человек по своему уму и храбрости» кабардинец Джансеид, кроме современного для того времени вооружения (ружья, пистолета, шашки), был одет в кольчугу и имел с собой лук и стрелы, которые в то время еще применялись горцами Западного Кавказа в ближнем бою и при необходимости бесшумного уничтожения противника.

У убыхов, по сравнению с соседними адыгейскими и за-падноабхазскими племенами, была довольно высокая воинская организация с твердыми установками по ведению серьезных военных действий большими массами.

В период Кавказской войны у убыхов имелось несколько орудий, захваченных ими при штурмах русских береговых крепостей в 1840 году и доставленных контрабандным путем из Англии и Турции. Но при проведении военных операций, в частности, при осаде береговых укреплений, они очень неуверенно пользовались этими орудиями. Опасаясь потерять орудия в открытом бою, убыхи устанавливали их на дальних расстояниях от русских войск и их выстрелы не приносили сколько-нибудь заметного вреда. Лишь при осаде в 1841 году Навагинского укрепления, артиллерийским обстрелом из шести орудий с горы Батарейки Хаджи-Берзек нанес значительные повреждения русской крепости в устье р. Сочи. При малейшей угрозе захвата орудий со стороны русских войск убыхи немедленно свозили их с позиций и скрывали в чаще леса.

Историк Тенгинского полка Ракович, описывая сражения, в которых участвовал Тенгинский полк на Черноморском побережье Кавказа при высадке десантов русских войск, сообщает, что «сражались убыхи отчаянно, действуя общею массою, обыкновенно пешими. На конях действовали только панцирники, которые имели на голове шлем-шишак с забралом, а на груди стальную кольчугу, скрытую под чекменем. В рукопашных схватках убыхи действовали кинжалом и шашкою собственного изделия и высшего качества»1. Еще в XVIII веке в убыхских и шапсугских аулах южного склона Западного Кавказа появились железные плуги, серпы, булатные кинжалы и сабли из твердой узорчатой стали, изготовленные своими мастерами из местных железных руд. До нашего времени сохранились следы старых рудников и плавилен в верховьях реки Шахе, в районе Бабук-аула. Наряду с железными здесь добывались и медные руды. Рядом с плавильнями, расположенными у рудных разработок, еще недавно сохранялись кучи шихты и находили обломки медных и железных чушек.

В период блокады Черноморского побережья Черноморской эскадрой и русскими береговыми крепостями увеличивается потребность горцев в оружии. Помимо поступления оружия контрабандным путем из Турции и европейских стран, оно изготовляется и на месте. Лапинский в 1860 году писал, что «в горах убыхов и южной части гор шапсугов находят золото, серебро, медь, олово, свинец и железо».

По свидетельству Раевского (1831 г.): «В вершинах главных рек есть много железных руд. Куски собирают, складывают в большой костер вместе с сухим деревом и зажигают. Из слитков железа выковываются мелкие вещи для домашнего употребления и оружие. Для плавки железа собираются обыкновенно человек 500 и более»1.

Лонгворт и Белль также писали о больших запасах железа в горах Западного Кавказа. Горный инженер Винд свидетельствовал, что в Сочинском округе в 10-15 км от морского берега по склонам гор во многих местах встречается железная руда, которую он называл глинистым сидеритом, содержавшим 30-40 процентов железа, марганца и большое количество глинозема при полном отсутствии серы и фосфора. Местные горцы выплавляли из этой руды железо, из которого ковали все необходимые изделия. Во многих местах там сохранились остатки плавильных печей, в которых велась сыродувная плавка руд на сталеватую крицу, встречались шлаки, обожженные руды.2

Прекрасно владели убыхи и огнестрельным оружием, приобретая его у турок или у горских армян-торговцев, получивших характерное название черкесы-гаи. У убыхов дорого ценились боевые припасы. Так, в первый период Кавказской войны (до 40 годов XIX века), после каждого боя назначались специальные люди для вырезывания кинжалом из деревьев свинца пуль. За свинцом убыхи отправляли также своих людей в Абхазию. Там, в верховьях Гумисты, был крупный свинцовый рудник с плавильнями. Порох убыхи, в основном, покупали, иногда делали сами. Для этой цели угольный порошок приготовляли из скорлупы ореха - фундука, селитру получали из некоторых видов трав, для чего делались специальные посевы; самородную серу находили в горах вблизи источников.

Горцы пользовались древним и простым способом получения металла из руды, известным многим народам. Обычно у подножия горы, где обнаруживались выходы руд, вырывалась большая яма, в которой в течение определенного времени жгли сухие каштановые дрова. Затем в раскаленную яму бросали руду и сверху ее засыпали древесным каштановым углем и снова жгли до тех пор, пока из ямы не начинал вытекать расплавленный шлак. При этом процессе происходило прямое восстановление железной руды в металлическое железо, осаждавшееся на дно ямы в виде пористой «крицы», которую еще в полуостывшем виде проковывали, уплотняя и удаляя из пор шлак. Кузнечное ремесло у убыхов было хорошо развито. Кузнецы, кроме хозяйственных изделий (косы, лемеха, топоры, ножи и др.) изготовляли холодное оружие, а иногда и огнестрельное. «Винтовки и шашки их (убыхов) изделия имели высокую цену по своему достоинству и славились на всем Западном Кавказе»1.

У подножья горы Оштен в самом верховье р. Белой у границы Убыхии сохранились развалины серебро-свинцо-вого завода. Этот рудник был построен по инициативе польского эмиссара Лапинского в пятидесятые годы XIX века в период усиления деятельности наиба Шамиля, Му-хаммед-Амина. Лапинский с помощью Мухаммед-Амина, направившего туда около 200 человек русских (пленных и дезертиров) и абадзехов, построил рудник и начал разработку серебряных и свинцовых руд. Но рудник просуществовал недолго. Убыхи уничтожили всех работавших на руднике и разрушили все постройки. На запрос Мухаммед-Амина о причине подобных действий убыхи ответили, что это было сделано из-за боязни царского правительства, которое прослышав о серебре непременно направило бы большую армию в горы и край скоро оказался бы покоренным.1

В записках Фонвилля приводится оригинальное описание одежды и вооружения воинов-убыхов. Они «...были одеты в своем национальном костюме - длинная туника, серого или черного цвета, широкими складками спускающаяся ниже колен, и широкие панталоны, на манер турецких. На груди в виде опахала расположены были классические пороховницы, вставленные в особого рода трубочки, сшитые из той же материи, как и кафтан. Шерстяной плащ с длинными космами шерсти сверху и высокая шапка черного или серого барашка, дополняли эту дикую костюмировку, так гармонировавшую с характеристическими фигурами и их длинными, клинообразными бородами. Каждый из них имел по карабину, большую изогнутую саблю, пристегнутую сбоку, и сверх того, за поясом, широкий кинжал и пистолет; все это вооружение было оригинально убрано серебром. Безоружным он не сделает ни шагу; он спит, ест, работает всегда и везде с оружием; и до того они привыкли носить его с собой, что значительный вес их нисколько не беспокоит»2.

Торнау приводит подробное и яркое описание одежды и оружия конного горца Западного Кавказа: «Одежда черкеса, начиная от мохнатой бараньей шапки до ноговиц, равно как и вооружение приспособлены, как нельзя лучше, к конной драке. Седло легко, покойно, имеет важное достоинство не портить лошадей, хотя бы оно по целым неделям оставалось на ее спине. Винтовку черкес возит в бурочном чехле, из которого он ее выхватывает в одно мгновение.

Ремень у винтовки пригнан так удобно, что легко зарядить ее на всем скаку, выстрелить и потом перекинуть через левое плечо, чтобы обнажить шашку. Это последнее любимое и самое страшное черкесское оружие состоит из сабельной полосы, в деревянных, сафьяном обтянутых ножнах с рукояткой без защиты для руки... Шашка черкеса остра, как бритва, и употребляется им только для удара, а не для защиты; удары шашки большей частью бывают смертельны. Кроме того, черкес вооружен одним или двумя пистолетами за поясом и широким кинжалом, его неразлучным спутником. Ружейные патроны помещаются в деревянных гильзах, заткнутых на груди в кожаные гнезда; на поясе висят: жирни-ца, отвертка и небольшая сафьяновая сумка со снадобьем, позволяющим, не слезая с лошади, вычистить и привести в порядок ружье и пистолеты. Всегда готовый спешиться для встречи неприятеля метким ружейным огнем, черкес возит на чехле присошки... Свою лошадь он бережет пуще глаза. Она выезжена на уздечке, которой совершенно повинуется; она спокойна, смирна, привыкает к ездовому как собака, идет на его зов и переносит неимоверные труды. Добрая черкесская лошадь не боится ни огня ни воды...

... В деле черкес наскакивает на своего противника с плеткой в руке; шагах в двадцати выхватывает из чехла ружье, делает выстрел, перекидывает ружье через плечо, обнажает шашку и рубит, или, поворотив лошадь, уходит назад и на скаку заряжает ружье для вторичного выстрела. Движения его в этом случае быстры и вместе с тем плавны. Несмотря на то, что он обвешан оружием.., ничто не бренчит, благодаря хорошей пригонке, и это очень необходимо в ночной войне набегов и засад, какую обыкновенно ведут горцы. В больших массах черкесская конница любит действовать холодным оружием... Пешком черкесы дерутся у себя в лесах и горах, защищаясь от русских войск, и в этом случае стреляют метко из-за деревьев и камней, или с присошек, для того, чтобы вернее целить своими длинными винтовками. В оборонительной войне они отлично умеют пользоваться местностью; при малейшей ошибке со стороны наступающего, они вырастают как из земли, чтобы нанести неожиданный удар; беспрестанно тревожат неприятеля, но редко с упорством защищают позицию, разве только когда она положительно неприступна. Зато при отступлении... они преследуют с истинным бешенством...»1

Свободолюбивые горцы Западного Кавказа, никогда не признававшие над собой никакой иноземной власти, в течение долгих лет Кавказской войны с беспримерным героизмом защищали свою независимость. Горцы выработали своеобразную активную и подвижную военную тактику горной войны. Они умело использовали горную местность, детальное знание которой давало им значительные преимущества, особенно в оборонительных боях.

Фридрих Энгельс, внимательно следивший за военны ми действиями на Кавказе, высоко отзывался о воинском искусстве кавказских горцев и подчеркивал, что их сила заключалась в необыкновенно подвижной тактике, на все изме нения которой противник не успевал реагировать, в их непрерывных вылазках из гор на равнины, во внезапных обычно ночных нападениях на русские позиции и аванпосты, в засадах на пути колонн войск»1.

Об упорной войне за независимость северокавказских народов с сочувствием и восхищением отзывались многие прогрессивные деятели всего мира. Мужество и героизм горцев нашли свое отражение в произведениях русских классиков: А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Л.Н. Толстого.

Участник последних лет воины на Западном Кавказе И. Дроздов следующим образом характеризовал своеобразную подвижную тактику горцев при боевых действиях в залесенной гористой местности: «Война Кавказская - воина лесная и горная. Эта величаво-мрачная природа сама по себе производит впечатление тяжелое. Прибавить к нему ловкого, отважного неприятеля и невозможность угадать время и место встречи с ним. Вступили в лес, - и лес, будто очарованный, ожил. Каждый куст, каждое дерево, каждый камень грозят смертью. Людей не видно; слышны только выстрелы, вырывающие из фронта солдат. Не знаешь, как силен неприятель; но избави Бог смутиться хотя бы на мгновенье! Враг из за кустов зорко следит за этим. Шашки вон - и тогда от роты обыкновенно не остается ничего,- так быстры и решительны бывают в таких случаях натиски горцев»2.

Именно такая тактика в условиях сильно расчлененного рельефа гор Западного Кавказа позволяла свободолюбивым горцам в течение нескольких десятилетий отстаивать свою независимость. «Чувствуешь невольное уважение к неприятелю, который при своей относительной малочисленности, мог столько десятков лет бороться с исполином и умереть без единого звука жалобы»1.

Убыхи, как и другие западнокавказские горцы, не укрепляли своих аулов, в отличие от горцев Восточного Кавказа (дагестанцев, чеченцев и др.), и защищали их только при внезапном нападении, спасая семьи и имущество и уводя скот. Зная же о приближении русских войск, они без особых сожалений бросали свои турлучные постройки и уходили с семьями, скотом и домашним скарбом вглубь гор, где строили временные аулы, обычно в стороне от дорог, в труднодоступных горных котловинах.

Так, многочисленные русские военные документы конца тридцатых годов (1837-1839 гг.) при описаниях десантов в устьях рек Мзымты, Сочи, Шахе, Псезуапсе, Туапсе и других свидетельствуют о почти полном отсутствии горских аулов в приморской полосе. Белль еще в дневниках за 1835-1837 гг. отмечал массовый уход горцев из береговой полосы вглубь долин, так как убыхам, шапсугам и натухайцам давно было известно о «передаче» Турцией России, согласно условиям Адрианопольского договора, узкой приморской полосы Черноморского побережья Кавказа. Последующие русские военные экспедиции с севера, со стороны Геленджика, и с юга, из Абхазии, начавшееся крейсирование русских военных кораблей вдоль восточного берега Черного моря, резко ограничившее ранее оживленные торговые связи с Турцией, а также распространявшиеся английскими и турецкими эмиссарами слухи о предстоящих высадках русских десантов, несомненно способствовали перемещению населения из опасной прибрежной полосы вдоль восточного берега Черного моря, резко ограничевшее ранее оживленные торговые связи с Турцией, а также распространившиеся английскими и турецкими эмиссарами слухи о предстоящих высадках русских десантов, несомненно способствовали перемещению населения из опасной прибрежной полосы в горные районы. То обстоятельство, что ко времени высадки русских десантных войск на Черноморское побережье Кавказа в при-брежноморской полосе осталось мало населенных пунктов, послужило в последующем для ряда исследователей к неверному выводу о том, что убыхи и причерноморские шапсуги вообще не селились на Берегу моря из-за плохих климатических условий. Это может быть признано лишь частично для заболоченных, опасных малярийным заражением устьевых частей некоторых крупных рек побережья и приморских низменностей, например, Адлерской (долина Лиешь).

Ценные сведения о военной организации убыхов оставил нам первый абхазский этнограф С.Т. Званба, в сороковые годы XIX века служивший в должности джигетского пристава. Джигетское (садзское) приставство протягивалось от Гагр почти до Сочи, но объединяло только население в узкой прибрежной полосе; оно было образовано в 1840 году и причислено к Абхазии в 1841 году. Именно в этот период Званба имел возможность непосредственно наблюдать и изучать военную жизнь убыхов, особенно во время карательных экспедиций на территорию Убыхии.

В августе 1848 года, как «военный специалист по Убыхии и Джигетии», С.Т. Званба выступал посредником в переговорах между гарнизоном Навагинского форта и окрестным убыхским населением с целью прекращения многолетней войны. Результатом наблюдений и исследований того периода и явилась опубликованная в 1852 г. («Кавказ», №33) оригинальная работа С.Т. Званбы «Зимние походы убыхов на Абхазию». По отзыву проф. М.О. Косвена, значение этой работы для современной науки неоценимо, так как она и по настоящее время осталась единственной специальной статьей о военной жизни убыхов, написанной по результатам непосредственных этнографических исследований в среде убыхов до выселения их с Кавказа. Однако работа С.Т. Званбы « Зимние походы убыхов на Абхазию », опубликованная еще задолго до окончания Кавказской войны, подобно многим публикациям того времени о горцах Кавказа, носила тенденциозный характер и, видимо, немало способствовала распространению и утверждению мнения в среде военной администрации на Кавказе и у царского правительства об убыхах как о разбойничьем народе, ведшем паразитический образ жизни, добывавшем себе средства к жизни постоянными набегами на соседние и дальне племена. В конечном ^тоге, в завершающий период Кавказской войны (1861-1864 гг.), наряду с необыкновенным упорством убыхов в борьбе а свою независимость, это мнение заставило царское пра-ительство весьма ультимативно отнестись к убыхам, когда ши, капитулируя перед русскими войсками, просили дать им возможность остаться жить на родной земле, подобно абхазам и горцам Восточного Кавказа (кстати горцы Дагестана и Чечни сражались с русскими войсками с неменьшим, чем убыхи, ожесточением). Однако наместник Кавказа с одобрения Александра II предначертал расселить убыхов на берегу Азовского моря, что на убыхских народных собраниях было категорически отвергнуто; предпочтение было отдано эмиграции в единоверную Турцию.

Перед выступлением в военный поход убыхского отряда избирался предводитель, которым мог стать только человек, известный своей храбростью, независимо от его про-1схождения, имевший опыт многих военных походов и проявивший примеры мужества и распорядительности. Он должен был иметь отличное здоровье, крепкое телосложе-ие, мог переносить холод и голод и служить всем воинам римером в перенесении невзгод и трудностей в походах

Избранный на время похода предводитель пользовал-я безусловным повиновением, в другое, мирное, время власть его не признавалась совершенно. Участвовавшие в походе должны были иметь с собой необходимую одежду и съестные припасы. В зимних походах одежда каждого воина состояла из бурки, башлыка и полушубка, двух или рех пар обуви из сыромятной воловьей кожи, нескольких пар теплых носков, сшитых из войлока или горного укна. Из продуктов бралась обычно месячная норма пшена (гомия), копченого мяса, сыра, масла, вареного на меду теста, соли и перца. Кроме оружия каждый убыхский воин в зимних походах должен был иметь с собой пару лыж. Для перевозки провизии и прочих тяжестей не брали ни лошадей, ни вьючного скота, а все необходимое в походе каждый воин нес на себе. От этого никто не освобождался, какого бы знатного происхождения он не был. Один только предводитель не нес на себе тяжестей, так как во время похода должен был постоянно передвигаться от одной части отряда к другой.

В назначенный срок выступления отряда, на сборном месте предводитель производил смотр одежды и провизии каждого воина; плохо подготовившиеся к походу изгонялись из отряда.

Каждый аул составлял в отряде отдельную часть, в которой было в среднем до 100 человек во главе со своим старшиной или начальником. В каждой части назначались кашевары и дровосеки, в обязанности которых входило приготовление пищи и которые во время похода несли котлы. Дровосеки несли с собой топоры и лопаты, на местах ночевок и дневок они заготовляли дрова, строили шалаши, расчищали площадку лагеря, а также ликвидировали снежные завалы и другие препятствия, встречавшиеся на пути отряда, т.е. выполняли функции саперов. Собственной прислуги иметь в походе никому не позволялось, но свойственное горцам воспитанное с детства уважение к людям пожилым, заставляло молодых прислуживать старикам, хотя те были и ниже их по происхождению.

Каждый участник похода нес собственную провизию, но все ели из одного котла вместе, сдавая кашевару ежедневно по равной порции провизии. Пища обычно состояла из пшена и из супа с мясом и пшеном, приправленным стручковым перцем.

В походе отряд обычно двигался колонной по два человека. При вступлении в местность противника авангард опережал отряд на полверсты и более. Впереди авангарда, в свою очередь следовали три-четыре человека, хорошо знавшие местность. При приближении опасности предводитель всегда двигался в составе авангарда. На ночлег отряд располагался в залесенной местности, строили шалаши, заготовляли дрова и разводили огонь для приготовления пищи и сушки одежды и обуви. Шалаши строились в виде четырехугольного каре, выходы из шалашей были ориентированы к внешним сторонам каре, с тем чтобы в случае тревоги без замешательства воины могли встать в ружье и занять круговую оборону.

Если убыхи находились в пределах враждебного племени, то они выбирали места неприступные, которых много в горах, и выставляли усиленные ночные караулы.

Свои нападения убыхи совершали обычно в ночное время, перед утром. Предводитель делил весь отряд перед самым нападением на две части. Самые сильные и опытные воины предназначались для нападения или штурма. Пожилые и молодые неопытные воины образовывали резерв, который оставался на исходном для нападения месте со всеми лишними тяжестями. Группа опытных воинов делилась еще на три части: авангардную, для грабежа, и арьергардную. Подойдя к пункту нападения (аулу, селению), авангард расходился на две стороны, обходил селение беглым шагом и составлял вокруг него густое оцепление.

Группа нападения состояла из особого сословия воинов - унару (доморазрушителей). Разделившись на группы по пять-шесть человек унару врывались в селение, бревном выбивали двери в домах и, захватив сонных жителей врасплох, вязали их, а в случае сопротивления убивали их и забирали в домах все, что считали ценным.

Вся эта операция совершалась в короткое время, обычно не более часа. По данному предводителем сигналу они оставляли разграбленное селение и с пленными и всем, что успели захватить, спешно отступали к своему резерву, создав арьергардное прикрытие.

Уйдя от преследования на безопасное расстояние, отряд останавливался для отдыха и после молитвы приступал к дележу добычи и пленных. Предводитель, по установленному праву, независимо от количества пленных и добычи, выбирал для себя одного пленного или пленницу, а из всех награбленных предметов по одной вещи.

Остальная часть добычи, за исключением людей, делилась по равной части между участвовавшими в походе, исключая кашеваров и дровосеков, из которых в основном формировался резерв, не участвовавший в нападении. На каждого убитого или взятого в плен убыха назначалась добыча вдвое большая в пользу их родственников. Часть добычи полагалась на поминки по убитым и для выкупа взятых в плен.

Учитывая, что пленных всегда было меньше, чем убых-ских воинов, после продажи или выкупа пленных выручка делилась между участвовавшими в походе поровну. После раздела добычи отряд расходился со сборного места по своим аулам, подходя к которым убыхи пели победные песни, стреляли из ружей и пистолетов, чем давали знать своим родным и аульчанам о благополучном окончании похода.

Об убитых и взятых в плен извещали родственников следующим оригинальным способом, предусмотренным установленными обычаями: один из участвовавших в походе приближался к сакле убитого или взятого в плен, становился на возвышенном месте, вызывал одного из семейства и спрашивал у него: возвратился ли из похода такой-то? Это означало, что названный воин не возвратился, что не возвратится он никогда, что в чужой земле надругаются над его телом враги. И тогда в семействе убыха начинался плач и громкие рыдания словно на похоронах.1

И странными кажутся утверждения В.П. Пачулиа, что убыхская мать «не оплакивала погибшего сына, она гордилась тем, что он храбро сложил голову»2.

Некоторые сомнения вызывает утверждение С.Т. Званбы о возможности стать предводителем у убыхов любому заслуженному и опытному воину. По имеющимся историческим сведениям, начиная с 1825 года и кончая переселением убыхов в Турцию в 1864 году, предводителями убыхов во всех их набегах, походах и оборонительных боях против русских войск были представители многочисленной дворянской фамилии Берзеков, известной на всем Западном Кавказе.

В 1825 году в трагическом походе убыхов на Абхазию, когда более чем тысячный отряд их был почти полностью истреблен (в живых были оставлены лишь несколько человек - «черных вестников», которые по обычаю отпускались живыми и должны были вернуться в свои аулы, чтобы известить о гибели отряда), предводителем убыхов был Саатке-рей Адагва-ипа Берзек. Далее известно, что в течение двадцати лет убыхскую военную организацию возглавлял брат Сааткерея Берзека знаменитый Хаджи-Берзек Адагва-ипа, отличавшийся неукротимой энергией, необыкновенной отвагой и воинским умением и проявивший себя как политический деятель, приложивший много усилий для объединения западнокавказских племен в борьбе за независимость.

Из-за преклонного возраста в 1844 году, когда Хаджи-Берзеку исполнилось 83 года, он отстранился от военной и политической деятельности и отправился во второе паломничество в Мекку, вскоре после возвращения (в начале 1845 г.) умер в своем родовом ауле Мутыхуа, находившемся в среднем течении долины реки Сочи в районе современного села Пластунка.

После Хаджи-Берзека Адагва-ипы (Докум-оку - по Беллю) место предводителя убыхов занял его племянник Бер-зек Керантух, который после паломничества в Мекку в 1846 году также получил почетное звание хаджи и стал именоваться Хаджи-Берзек Керантух, а в последние годы Кавказской войны в русских военных документах он именовался просто Хаджи-Берзек (как и его дядя), или Хаджи Догому-ков (производное от Докум-Оку).

Берзек Керантух при жизни своего дяди почти не участвовал в боях против русских войск, возглавляя иногда лишь грабительские набеги на соседние племена. Связано это было с тем, что еще в 1840 году он, подобно многим другим представителям дворянских и княжеских фамилий на Кавказе, получил офицерский чин и жалование (пенсию), чем царское правительство надеялось умерить воинственный пыл горцев. Однако к концу сороковых годов, когда при Магомед-Эмине (наместнике Шамиля на Западном Кавказе) значительно усилилось влияние мюридизма на убыхов, Керантух изменил военной присяге и с большой энергией возглавил сопротивление убыхов русским войскам, особенно в последние годы Кавказской войны (1861-1864 гг.). А во время переселения убыхов в Турцию Хаджи-Берзек Керантух приложил много сил и энергии, подобно другим убыхским старшинам (Хаджи Бабукову, Измаилу Баракаю и др.), чтобы ни один убых не остался на родной земле.

Белль, внимательно наблюдавший за участниками съезда горских делегатов в местности Гечь близ Адлерского мыса в июле 1839 года, приводит в своих дневниках очень интересное описание молодого Керантуха Берзека: «И каждый, кто видел молодого Керантуха при произнесении его пылкой речи, не понимая даже ее содержания, кто наблюдал сосредоточенность его черных пронизывающих глаз, как будто перед ним внезапно предстало видение, между тем как прилив мысли увеличивается и подымается, спокойствие, с которым он принимал страстные возражения, настойчивость и энергичная и терпеливая, с которой он старался их разбить и опровергнуть - в то время как седобородые старцы предоставляли ему слово, когда нужно было ясное изложение и аргументация, составляли вокруг него молчаливый и внимательный круг. Эти последние неминуемо признавали в нем человека, которого природа одарила в высшей мере всеми теми качествами, которые обеспечивают отличие и превосходство везде, где только нужны высшие интеллектуальные способности. Али-Би (Аубла Али-Ахмет - вождь прибрежных убыхско-абазинских обществ - В.В.) было около 45 лет, а Керантуху не более 35. Если они переживут современные события, потому что оба они являются неустрашимыми воинами, то они должны стать высшими правителями дел этой страны, особенно Керантух, энергичный характер которого превзошел все степени уважения, которые предлагаются молодым людям на общественном поприще карьеры»1.

В рапорте генерала Будберга от 30 июля 1846 года за №112 Главнокомандующему Отдельным Кавказским Корпусом - князю Воронцову мы находим следующие данные о Ке-рантухе Берзеке: «...Керантух Берзек, получающий от правительства секретно пенсию, известен как хороший воин, но влиянием своим на народ более обязан был родству своему с умершим (в начале 1845 г.- В.В.) Хаджи-Берзеком. В половине прошлого года отправился он... в Мекку и возвращаясь оттуда, принял звание Хаджи, которое придало ему в народном мнении часть значительности, долженствовавшей утратиться со смертью его дяди. В течение годичного своего пребывания за границей Хаджи Керентух Берзек посетил Египет, представлялся Мегмету-Али и был им очень хорошо принят и обласкан. Мегмет-Али расспрашивал его об отношениях убыхов к нам, о положении Шамиля, подал надежду, без сомнения ложную, на вмешательство свое в дела горских народов Кавказа с русскими и поручил ему видеться с Шамилем. Свидание свое с Мегмет-Али Берзек тщательно скрывал от меня, но я узнал через заслуживающих доверие людей, что он рассказывал о том нескольким людям в горах.

... Хаджи Керантух Берзек свел за границею знакомство с двумя польскими эмиссарами, которые прибыли в сторону Убыхов на трех контрабандных турецких судах, имевших дело 19 июня с нашими крейсерами и избегнувших их преследования... Розданные Берзеком приятелям своим шести-и восьмиствольные пистолеты французской работы, по всей вероятности получил он от эмиссаров... При всей двусмысленности положения, я признавал однако же полезным поддерживать дружественные с ним отношения. Хотя влияние его на народ и уменьшилось со смертью его дяди, но все же он пользуется большим уважением, как испытанный воин и Хаджи. Открытые его связи с нами и исполнение им многих наших требований могут служить полезным примером для народа... В поездку свою за границу он в оба пути не обращался к контрабандным судам, а выполняя мое требование переезжал способом дозволенным с письменным видом. Не вполне доверяя ему, но считая необходимым сохранить хорошие с ним отношения я не подаю вида недоверчивости... К отличительным чертам характера Керантуха Берзека должно присоединить его корыстолюбие»1.

Фонвилль - французский авантюрист, находившийся на службе у одного из видных убыхских старшин Измаила Ба-ракая из Вардане в последние месяцы Кавказской войны (конец 1863 - начало 1864 гг.), встречался в этот период с Ке-рантухом Берзеком и в своих записках дает ему следующую характеристику: «... мы познакомились с главными начальниками края, которые, получив известие о приезде Измаил-Бея, считали долгом явиться к нему. Первым из них был некто Хаджи Керандух, родственник Измаил-Бея, большой весельчак, человек лет 60-ти, с длинной черной бородой и с пренеприятной физиономией. Он говорил вообще мало, но каждый раз, что мы на него смотрели, он считал нужным почему-то улыбаться; в его глазах было какое-то особенно зверское выражение. Его рекомендовали нам как воина, необычайная храбрость которого вошла в народную пословицу. Два широких рубца на лице его показывали, что он не раз бывал в схватках с русскими»2.

В период Кавказской войны наряду с набегами на соседние племена убыхи совершали нападения и на казачьи станицы Кубанской кордонной линии и Черноморские береговые укрепления. Набеги малых партий горцев были многочисленны, неожиданны и всегда опаснее, чем крупные нападения, так как о больших скоплениях горцев русскому командованию всегда становилось известно заранее от лазутчиков.

Для объединения военных сил западнокавказских горцев в продолжение Кавказской войны различные видные военачальники при помощи турецких, английских, французских и других эмиссаров организовывали межплеменные союзы, разрабатывали временные конституции (дефтеры), выбирали местные парламенты (меджлисы), но действия этих союзов были очень непродолжительны. Феодальная и территориальная разобщенность племен, готовность к активным военным действиям только при прямой угрозе независимости данного племени и ряд других факторов были причинами этого. Если бы все горцы Западного Кавказа середины XIX века, когда все мужское население было вооружено, могли объединиться в военном отношении, то они могли выставить конную армию численностью не менее 50 тысяч всадников и еще более многочисленную пехоту.

Еще Пейсонель в середине XVIII века говорил, что горцы Западного Кавказа могли одновременно «поставить на ноги» 100 тысяч вооруженных воинов.

Только одни убыхи, общая численность которых едва ти превышала 50 тысяч человек, могли одновременно выставить не менее 10 тысяч вооруженных воинов. А при высокой воинской организованности и необыкновенной храбрости убыхов, это была серьезная сила, с которой много раз приходилось сталкиваться русской армии в течение длительной Кавказской войны.

Убыхи отличались в набегах и в сражениях своей дерзостью, предприимчивостью и славились среди горцев Западного Кавказа как люди необыкновенно храбрые и энергичные. Эту славу они постоянно поддерживали своими стремительными и внезапными нападениями на соседние племена, а в период Кавказской войны на русские укрепления. Убыхи неоднократно предпринимали отчаянные штурмы Черноморских береговых крепостей. Так, летом 1846 года, в дневное время они с трех сторон одновременно напали на Головинский форт. Для более быстрого преодоления зоны картечного обстрела из крепостных орудий по два вооруженных убыха были посажены на каждую лошадь. Это дало им возможность, несмотря на картечный огонь, подскакать к самому укреплению, спешиться, перебраться через волчьи ямы, ров, палисад и, вскочив на бруствер, завязать рукопашный бой с гарнизоном. Эта стремительная атака была отбита с большим трудом.

Приводимые в русских военных документах описания военных предприятий убыхов невольно заставляют вспомнить военные эпизоды того же периода при завоевании американцами дикого Запада, о сопротивлении индейских племен экспансии янки и о почти аналогичных картинах штурмов и уничтожения американских военных фортов, так красочно описанных в романах Фенимора Купера.

Филипсон в своих «Воспоминаниях» характеризовал убыхов как самое воинственное племя Западного Кавказа, которое всегда готово было выставить образцовый военный отряд, отчаянно бившийся впереди горских войск в серьезных военных сражениях, а в случае отступления самоотверженно прикрывавший их в арьергарде. Так, об отряде убыхов, численностью около 4 тысяч человек, посланных меджлисом в 1861 году на помощь к абадзехам на северный склон Западного Кавказа и проявивших в боях с русскими войсками необыкновенное мужество, самоотверженность и героизм, один из царских генералов с удивлением сообщал: «Убыхи потеряли убитыми до 60 человек из лучших фамилий. Несмотря на этот относительно чувствительный урон, убыхи вновь принесли присягу действовать еще с большей настойчивостью и дабы не ослаблять себя, не подавать мало охочим повода к отлучкам, они решили вопреки народному обычаю не отправлять в землю свою ни убитых, ни раненых. Затем, в самых сильных выражениях с угрозой непримиримой вражды, потребовали от джигетов немедленной высылки 2000 человек. Очевидно было, что противу войск графа Евдокимова, решающих, можно сказать, судьбы Кавказа, соединились одушевленные беспримерным единомыслием все живые силы непокорных земель»1.

Несмотря на обычно сравнительную малочисленность, убыхские отряды отличались высокими боевыми качествами. Выступая чаще всего в пешем строю, убыхи завоевали себе славу самой «лучшей в горах пехоты»2.

Как видим, военная организация убыхов была основана на патриархальных началах. Выборы предводителя, детение на отряды по родам или общинам, своеобразная организация снабжения - все это подтверждает примитивную структуру убыхского войска и весьма напоминает военную организацию древних германцев, ирокезов и других племен, о которых говорил Энгельс в своей известной работе «Происхождение семьи». Именно этой патриархальностью может быть объяснена та сплоченность, упорство, единство, беззаветная храбрость и героическое самопожертвование, которым отличались убыхи, тесно связанные между собой ро-доплеменной общностью.

Эта социальная специфика убыхского общества, видимо, в значительной степени определившая и своеобразный национальный характер убыхов, была основной причиной их упорства и стойкости, непримиримости и храбрости в оорьбе за свою независимость в течение всей Кавказской войны. А когда перед убыхами была поставлена царским правительством ультимативная задача переселения из горных аулов на Кубанскую равнину или эмиграция в Турцию, все убыхи, как единое целое, решительно снялись с родных мест в считанные дни, чтобы навсегда покинуть Кавказ.

Кроме набегов на соседние адыгские и западноабхаз-кие племена убыхи предпринимали и дальние походы. Так несмотря на жестокое поражение более чем тысячного убых-кого отряда, совершившего поход в Абхазию летом 1825 года под предводительством Сааткерея Берзека, когда весь отряд был уничтожен абхазами, а предводитель убит, в конце сентября того же года убыхи вместе с абадзехами и затем 1римкнувшими к ним кабардинцами участвовали в большом набеге на богатое село Солдатское на реке Малке, куда они пробрались по водораздельному Кавказскому хребту через верховья Кубани и, спустившись по долине одного из притоков Малки, 29 сентября обрушились внезапно на мирное селение.

В результате этого набега, несмотря на преследование, горцам удалось захватить огромную добычу: большие стада крупного рогатого скота, много пленных и практически безнаказанно вернуться прежним путем, пройдя через заснеженные хребты. Поражает не только трудность и смелость этого набега, но и его значительная дальность - до 400 км.

23 января 1842 г. более чем шеститысячный отряд горцев (абадзехов, шапсугов и убыхов), во главе с Хаджи-Берзеком, перейдя через замерзшую реку Кубань, напал на станицу Васюринскую, где в это время базировалась часть Тен-гинского полка. Переправившись через Кубань у Изрядного поста, горский отряд в стройном порядке, с распущенными значками двинулся на станицу Васюринскую. С воинственными криками нападавшие с трех сторон повели стремительную атаку на станицу. С севера и востока ударила конница, а с юго-востока двинулись пешие горцы.

Это нападение горцев было с большим трудом отбито тенгинцами и казаками. Нападавшим удалось проникнуть лишь на окраины станицы Васюринской и захватить в плен несколько человек.

Отступив от Васюринской, эта же группа горцев во главе с Хаджи-Берзеком сосредоточилась за рекой Белой, усилилась за счет темиргоевцев и бжедухов и готовилась к новым набегам.

Для предотвращения возможных новых разорительных нападений со стороны этого отряда генерал-лейтенант Засс решил предпринять встречный поход для усмирения горцев, чтобы совершить широко практиковавшийся им захват и разорение мирных черкесских аулов.

Засс выступил 3 февраля из станицы Ладожской с отрядом, состоявшим из трех батальонов пехоты, двух тысяч казаков и с десятью орудиями. Карательный отряд в одну ночь прошел около 70 верст, переправился через р. Лабу по льду, а через р. Белую вброд и разорил несколько аулов, захватив и угнав множество лошадей, крупного рогатого скота и ба-ранты.

Давно не испытывали горцы таких поражений, и на несколько месяцев перестали тревожить своими нападениями линейные укрепления и станицы. Сводный отряд Берзека распался, убыхи в этот раз без добычи и пленных вернулись в свои аулы.

В своих военных набегах убыхи и причерноморские шапсуги пользовались морским путем, используя большие гребные лодки - галеры, а в первой половине XIX века богатые убыхские старшины имели свои суда и вели оживленную торговлю с Турцией; в период же блокады Черноморского побережья Кавказа русской военной эскадрой убыхи продолжали контрабандную торговлю и иногда вступали в схватки с русскими кораблями.

Галеры богатых убыхских старшин могли взять до 140 человек экипажа и имели артиллерийское вооружение. Были случаи, когда вооруженные пушками убыхские галеры нападали на русские военные корабли, крейсировавшие вдоль Черноморского побережья Кавказа и препятствовавшие контрабандной турецкой торговле, в том числе еще процветавшей до этого времени работорговле. Так, в 1837 г. русское военное судно «Глубокий» было атаковано в море несколькими галерами и спаслось лишь благодаря бегству. В 1846 году корвет «Пилад» и бриг «Паламед» вблизи Вардане вели безуспешный морской бой с несколькими убыхскими галерами.1

Дюбуа де Монпере, путешествуя в 1833 году на русском военном корабле вдоль берега Черного моря, упоминал, что у черкесов залива Мамай, где имелся одноименный аул, было две большие галеры, на каждую из которых они могли посадить до 120 человек; здесь находилось главное убежище черкесских (убыхских) пиратов.

Побывавший в 1672 году в Западной Грузии французский путешественник Жарден был свидетелем морского набега черкесов и абхазов на Мингрелию.2

В первой половине XIX века шапсуги, убыхи и джигеты на своих небольших лодках скрытно входили в устье Бзыби и, оставив их в лесу, совершали набеги на близлежащие се-тения.

В 1835 году джигеты и убыхи совершили нападение на Гагринскую крепость с трех сторон: с севера (по Гагринско-му карнизу), из ущелья реки Жоеквары и 150 человек на галерах наступали со стороны моря. Дьячков-Тарасов пишет, что «убыхи и джигеты не в первый раз пускали в ход свою флотилию: в начале 1834 года горцы на нескольких галерах подплыли к Пицундскому укреплению с намерением вырезать гарнизоны и ограбить храм»3.

У Айвазовского И.К., плававшего на десантных судах вместе с Лазаревым М.П. и Раевским Н.Н. вдоль Черноморской береговой линии в конце тридцатых годов прошлого века, имелась картина под названием «Лодка черкесских пиратов», экспонировавшаяся вместе с другими картинами художника на Парижской выставке в 1843 году и удостоенная награды.

Еще Аристотель в своих заметках в «Политике» указывал на разбойничий образ жизни ахеян и гениохов, населявших Черноморское побережье Кавказа в раннеантичное время.

Их пиратская активность была чрезвычайно велика и представляла опасность в пределах всего Черного моря. Боспорский царь Эвмел, по сообщению Диодора, вел борьбу с пиратами, среди которых также названы ахеяне и ге-ниохи.

Пиратство на Черном море в течение многих столетий было одним из важных источников рабства начиная с античного времени и вплоть до начала XIX века. Оно имело постоянное влияние на черноморскую торговлю, нарушая экономические связи и торговые коммуникации. В результате этого, а также труднодоступности территории проявилась своего рода законсервированность западнокавказско-го Причерноморья сначала от античного влияния, а в последующем и от других воздействий цивилизации.

Наиболее подробно описал античных пиратов Черного моря Страбон; он свидетельствует о морском разбое, которым жили обитавшие на восточном берегу Черного моря южнее Синдики (Анапы) племена ахеян, зихов и гениохов. Для своих разбойничьих нападений они пользовались сравнительно небольшими узкими и легкими ладьями, вмещавшими от 25 до 30 вооруженных воинов. Греки назвали такие ладьи камарами, которые выделывались (выжигались) из стволов гигантских буков.

Ввиду отсутствия естественных стоянок и гаваней они на плечах уносили свои лодки в леса и прятали до следующего выхода в море. Образуя флотилию из камар, они нападали на купеческие суда или города соседних стран и таким образом господствовали над морем.