ЭТНИЧЕСКИЙ СОСТАВ НАСЕЛЕНИЯ ЗАПАДНОГО ВАРИАНТА АЛАНСКОЙ КУЛЬТУРЫ. В.А. КУЗНЕЦОВ

Вопрос об отношении локальных вариантов аланской культуры к средневековым и современным этническим общностям весьма сложен. К какой конкретной кавказской этнической общности относится тот или иной локальный вариант, какие древние исторические этнонимы, сообщаемые письменными источниками, могут быть связаны с ним? Это важнейшие вопросы, естественно возникающие перед исследователем. Этноним «аланы» в данном случае нас не может удовлетворить, ибо он является собирательным, покрывает собою большое политическое образование, существовавшее на Северном Кавказе с IV—V вв., и не отражает его подлинного этнического содержания. Состояние имеющихся источников таково, что невозможно претендовать на решение столь трудной проблемы, па крайней мере сейчас. Но попытаться приоткрыть завесу времени все же можно и при имеющемся материале. Это тем более необходимо сделать, что существует схематичный и односторонний, ставший шаблонным, подход к решению вопроса об этнической принадлежности раннесреднерекового населения верховьев Кубани.

Краткая история вопроса. Вопрос об этнической принадлежности населения верховьев Кубани поставлен давно. Первую попытку связать древние памятники верховьев-Кубани (древнехристианские храмы) с исторической народностью предпринял в 1830 г. известный востоковед Ю. Клапрот. Эти памятники он приписал аланам, отождествляемым им с современными осетинами 184. Мысли Ю. Клапрота оказались настолько плодотворными, что в основе своей они дожили до наших дней. Позже идеи Ю. Клапрота нашли свое развитие в грудах акад. В. Ф. Миллера. В своем капитальном исследовании «Осетинские этюды» и других работах В. Ф. Миллер, используя данные письменных исторических источников, эпиграфики и топонимики доказал, что район верховий Кубани в раннем средневековье был заселен аланами . Алан, живших в верховьях Кубани, В. Ф. Миллер считал предками современных осетин. В советское время идея об аланском населении верховьев Кубани нашла свое продолжение и дальнейшее развитие в работах А. Н. Дьячкова-Тарасова, Б. Е. Деген-Ковалевского, X. О. Лайпанова В. И. Абаева , Б. В. Скитского 1Э0, Т. М. Минаевой, Е. П. А лексеевой, В. А. К узнецова, 3. Н. Ванеева. Большинство перечисленных авторов ограничивалось указанием на аланскую принадлежность раннесредневековых археологических памятников верховий Кубани, не пытаясь глубже раскрыть конкретное этническое содержание, связанное с этими памятниками. По рассматриваемому вопросу высказывались и другие мнения. Так, Е. Д. Фелицын некоторые городища верховьев Кубани пытался связать с генуэзцами. Высказывалось мнение об адыго-черкесском населении верховьев Кубани в эпоху раннего средневековья. Наконец, сравнительно недавно появилась уже подвергнутая критике тенденциозная статья Г. Зардалишвили, в которой автор объявляет верховья Кубани издревле входящими в этногеографические границы Грузии . Но все эти предположения были либо односторонними, либо прямо националистическими (Г. Зардалишвили) и не отражали реальной этнической картины. Наиболее удачное и правильное отражение последняя нашла в популярной работе Е. П. Алексеевой, считающей раннесредневековое население верховьев Кубани смешанным, состоящим из местного коренного населения и пришельцев — алан. Таковы основные взгляды на вопросы этнической принадлежности населения верховьев Кубани в эпоху раннего средневековья. Как видно из всего изложенного, вплоть до настоящего времени преобладает мнение, что здесь жили алано-осетины. Однако такое представление об этническом составе населения верховьев Кубани создает впечатление, что это население было сплошь алано-осетинским, ираноязычным и однородным. Для коренного местного населения, обитавшего в верхнем Прикубанье испокон веков, не остается места. Между тем именно этому населению принадлежат те многочисленные памятники, которые рассматривались выше, ибо, как мы уже знаем из гл. I, сарматоаланам принадлежал обряд погребения в катакомбах.

Наземные гробницы, подземные и дольменообразные склепы— памятники культуры автохтонных кавказских племен. Для правильного понимания вопроса о характере верхнекубанского населения в раннем средневековье необходимо напомнить в общих чертах этногеографию Северного К авказа предшествующей эпохи — I тысячелетия до н. э. Современным кавказоведением установлено, что в I тысячелетии до н. э. на Северном Кавказе бытовали три мощные археологические культуры: на северо-западном Кавказе — прикубанская культура, в Центральном Предкавказье— кобанская, на северо-восточном Кавказе — каякентско-хорочоевская культура. В недрах этих культур и в этническом составе местного населения той эпохи были заложены основы для формирования будущего населения Северного Кавказа — адыго-кабардинского, осетинского и дагестанского народов. Следовательно, в прикубанской культуре и ее носителях можно видеть далеких предков адыгских народов, а в кобанской культуре и ее носителях — далеких предков основного ядра осетинского народа. Эти положения, несомненно, имеют огромное значение для решения вопросов кавказской этнической истории и этногенеза. Но прикубанская культура I тысячелетия до н. э. может быть связана с далекими предками адыгских народов, и поэтому весьма важно для наших целей очертить ее восточную границу. Исследователь прикубанской культуры А. А. Иессен намечает эту границу следующим образом: «Она в основном охватывает район к северу от массива Эльбруса, верховья Малки, район Кисловодска и Пятигорья. Здесь можно отметить встречу и смешение продукции кобанского и прикубанского очагов». Восточная граница рассматриваемого локального варианта аланской культуры намечена нами по меридиану Эльбруса и верховьям Малки. Следовательно, границы в обоих случаях почти совпадают, а западный вариант аланской культуры полностью приходится на территорию прикубанской культуры. Если учесть факт большой устойчивости этнокультурных границ в условиях Кавказа, то это совпадение ареалов западного варианта аланской культуры и прикубанской культуры оказывается очень важным. Оно, естественно, подводит к заключению о том, что, поскольку прикубанская культура связана с предками адыгов, западный вариант аланской культуры может быть такж е связан с адыгскими племенами — потомками носителей прикубанской культуры. Из материалов, изложенных в этой главе, видно, что подавляющее большинство раннесредневековых могильников верховий Кубани представлено наземными гробницами, подземными и дольменообразными склепами и отчасти каменными ящиками. А. Г1. Смирнов в одной из своих работ показал, что в Прикубанье (в том числе и в верховьях Кубани) эти могильные сооружения, выполненные из камня, восходят к эпохе бронзы и раннего железа и отражаю т в течение весьма длительного времени — со II тысячелетия до н. э. до XIV—XV вв. н. э. — развитие одной адыгской этнической общности. Однако А. П. Смирнову в то время не были известны дольменообразные склепы верхнего Прикубанья. Так как последние подтверждают и подкрепляют выводы А. П. Смирнова, очень существенные для нас, остановимся на их значении подробнее. В первую очередь кратко разберем вопрос о наиболее вероятном происхождении дольменообразных склепов. На этот счет уже высказывались мнения. Сходство некоторых могильных сооружений верховьев Кубани с дольменами эпохи бронзы было впервые подмечено Г. И. Куликовским. Позже А. А. Миллер высказал мысль об их генетической связи А. А. Спицын считал дольменообразные склепы поздними дольменами и отмечал, что «на Кавказе чувствуется упорное сохранение дольменной традиции». Имея в виду те же склепы и наземные гробницы верховьев Кубани, В. Н. Худадов видел в них результат длительной эволюции первоначальных дольменов. Исследователь прикубанских дольменов Е. Д. Фелицын, напротив, считал эти два вида памятников совершенно разнородными и не видел между ними никакой связи. В свете имеющихся сейчас в нашем распоряжении данных представляется более правильным мнение А. А. М иллера и А. А. Спицына о генетической связи дольменов и дольменообразных склепов и длительном сохранении на Кавказе дольменной традиции. Об этой традиции в первую очередь свидетельствуют передние плиты склепов. Как и в дольменах, в них обязательно сделано отверстие по осевой линии плиты. Формы и размеры отверстий дольменов и дольменообразных склепов очень близки. Отверстия склепов, как и у дольменов, закрывались каменной втулкой грибообразной формы. В целом ближайшее сходство передних плит дольменообразных склепов с передними плитами дольменов несомненно. Оно подтверждается другими важными чертами, сближающими оба вида памятников. Так, например, известны дольмены не только с плоскими, но и с двускатными перекрытиями (дольменообразный склеп № 1). Однако подавляющее большинство дольменов и дольменообразных склепов имело плоское перекрытие. Известен ряд дольменов Прикубанья, стены которых сложены из отдельных плит, как и у дольменообразных склепов. В дольменах имеются пазы и выступающие плечи также как и у средневековых дольменообразных склепов. Таким образом, в дольменах Прикубанья хорошо прослеживаются те основные строительно-архитектурные приемы, которые позже получили дальнейшее развитие в дольменообразных склепах. Перед нами налицо длительное бытование дольменной традиции, на что обращал внимание еще А. А. Спицын. Вместе с тем надо отметить, что до сих пор неизвестны промежуточные формы, бывшие связующим звеном между дольменами и дольменообразными склепами. Мы знаем пока лишь, что дольмены Прикубанья использовались для погребений и в более позднее время, вплоть до первых столетий нашей эры . Следовательно, местное население еще в начале нашей эры хорошо знало дольмены и их назначение. Но это не снимает вопроса о строительстве дольменных сооружений в промежуточную эпоху. Ответить отрицательно на этот вопрос нет достаточных оснований, так как исследователи дольменов Прикубанья Е. Д. Фелицын и В. М. Сысоев из общего числа их (не менее 1200) исследовали лишь незначительную часть. С тех пор раскопки прикубанских дольменов не производились, и наши представления о них базируются лишь на этих старых данных. Дольменообразные склепы конструктивно связаны с наземными каменными гробницами. Могильник, на котором расположены дольменообразные склепы р. Кривой, состоит в основном из гробниц этого типа. Наземные гробницы в массе своей несложны по устройству и значительно проще склепов. Но встречаются и более сложные сооружения, сочетающие в себе черты обычной гробницы и дольменообразного склепа, переходный тип от наземной гробницы к дольменообразному склепу. Если наземные гробницы и дольменообразные склепы верховьев Кубани хронологически и конструктивно между собою связаны, то естественно, они должны были принадлежать одному и тому же населению. Какова же его возможная этническая принадлежность? Устанавливаемая генетическая связь дольменообразных склепов с дольменами уводит в среднее Прикубанье, на территорию, исторически известную как прародина современных адыгов. Эта часть Прикубанья уже в III—II тысячелетиях до н. э. была тесно связана с древнейшим населением Черноморского побережья Кавказа. Исследованиями Л. Лопатинского 22°, И. А. Джавахиш вили и других авторов установлено, что древние племена Черноморского побережья и северо-западного Кавказа (синды, меоты, зихи и др.) являются далекими предками адыгов. Это автохтонные племена, истоки культуры которых уходят в глубокую древность и с предками которых можно связывать дольменную куль-» туру Западного Кавказа. Таким образом, на территории северо-западного К авказа и Ч ерноморского побережья в III— II тысячелетиях до н. э. бытовала дольменная культура, носители которой принадлежали к одной домеотской (доадыгской) этнической общности, входящей в круг древних кавказских племен. С этим древнейшим домеотским этническим массивом и связано появление и распространение в Прикубанье дольменов, первоначальным районом бытования которых было Черноморское побережье и Западная Грузия. Суммируя все изложенное, приходим к следующим выводам:

Древнейшая дольменная культура северо-западного Кавказа оставлена племенами, генетически связанными с более поздними синдо-меотскими племенами.
Средневековые дольменообразные склепы верховьев Кубани генетически восходят к дольменам и, следовательно, могли быть созданы в той ж е меото-адыгской этнической среде.
Наземные гробницы верховьев Кубани связаны с дольменообразными склепами конструктивно переходными формами и поэтому должны принадлежать той же этнической среде, что и дольменообразные склепы. Таковы те результаты, к которым приводит нас сравнительный анализ рассмотренных типов могильных сооружений верховьев Кубани.
Существование подземных склепов верховьев Кубани не противоречит изложенному, ибо, как уже отмечалось, они по всем своим основным признакам очень близки наземным гробницам. Находки, добытые на верхнекубанских памятниках, обычно было принято сопоставлять с подобными вещами из памятников более восточных районов Кавказа, особенно Кабардино-Балкарии и Северной Осетии. Аналогии находились, устанавливалась культурная, а вслед за ней и этническая общность населения. Эта общность признавалась аланской (алано-осетинской). Исследователи, как правило, ограничивались односторонним изучением и освещением археологического материала и редко пытались обратиться к другому мощному этническому массиву — адыгскому и его культуре. Это создавало довольно искаженное представление об этнической истории края в раннем средневековье. Правда, памятники раннесредневековой адыгской культуры изучены чрезвычайно слабо, и это обстоятельство не могло не отразиться на понимании исторического развития верхнего Прикубанья. Неизученность раннего средневековья адыгов ныне явно тормозит дальнейшее развитие кавказской археологии. Тем не менее имеются отдельные факты, заставляющие с большой осторожностью отнестись к этнической интерпретации найденного в могильниках инвентаря только как аланского. Попытаемся привести несколько примеров. Материалы датируемого V—VI вв. Пашковского могильника № 1 (около Краснодара) показывают, что культура среднего и нижнего Прикубанья имела в этот период много общего с культурой Центрального Предкавказья. Совершенно одинаковые или очень близкие вещи можно встретить как на той, так и на другой территории. Так, в Пашковском могильнике № 1 найдена инкрустированная пластинчатая фибула, аналогичная таким же фибулам Дигории (например, из галиатского могильника Фаскау) и близкая инкрустированным фибулам из Кумбултского могильника Верхняя Рутха. В том же Пашковском могильнике № 1 М. В. Покровским найдены бронзовые круглые бляхи, украшенные четырьмя птичьими головками. Подобные предметы с птичьими (соколиными) головками широко распространены и на территории аланской культуры — они известны в верховьях Кубани, в Кабардино-Балкарии, Северной Осетии. То же самое можно сказать и о бронзовых пряжках Пашковского могильника, имеющих полные аналогии в Осетии. Наконец, опубликованный М. В. Покровским ножевидный кинжал из Пашковского могильника тождествен такому же кинжалу из могильника у Вольного аула близ Нальчика . После Великой Отечественной войны Пашковский могильник № 1 исследовал К. Ф. Смирнов. Найденные им бронзовые шейные гривны, металлическое зеркало, пряжки, калачиковидная серьга такж е находят себе аналогии в культуре аланских племен Центрального Кавказа. Сам К. Ф. Смирнов отмечает, что «Пашковский могильник № 1 представляет непосредственное связующее звено между сарматской культурой первых веков нашей эры и аланской культурой раннего средневековья». В другой своей статье К. Ф. Смирнов справедливо указывает на большую общность материальной культуры среднекубанского населения с аланами верховий Кубани. В связи со сказанным можно заключить, что в IV—VI вв. в материальной культуре нижнего и верхнего Прикубанья и Центрального Предкавказья существовало значительное сходство, прослеживаемое в изделиях из металла. Поэтому в поисках аналогий металлическим изделиям IV—VI вв. из верхнекубанских памятников нельзя обращаться только к культуре Центрального Предкавказья, так как эти изделия бытуют на значительно большей территории и не являются этническим показателем. Сейчас имеются определенные, хотя и немногочисленные данные, позволяющие утверждать то же самое и применительно к более позднему времени — X—XII вв. В последние годы П. А. Дитлер исследовал интересный грунтовой могильник у с. Колосковка в Краснодарском крае. В инвентаре этого могильника можно найти ряд элементов, общих с некоторыми формами материальной культуры Северной Осетии. Особенно много общего в инвентаре Колосковки и Змейского катакомбного могильника. Так, например, довольно близки между собой сабли обоих могильников, особенно их рукояти и перекрестья. В обоих могильниках найдены одинаковые 'бабочковидные портупейные бляхи (ср. бляху из погребения № 3 кургана № 2 Колосковки и бляхи из катакомб № 14, 15 и др. Змейского могильника). Очень близки по форме бронзовые пластинчатые псалии со стремячковидным выступом для крепления уздечного ремня (из разрушенного погребения в Колосковке и катакомбы № 14 Змейокого могильника). Очень интересны ажурные подвесные бронзовые бляхи с человеческой фигурой в рамке, найденные в Колосковке (разрушенное погребение 1957 г.). Они тождественны таким же бляхам из Осетии (могильники Змейский и Верхняя Рутха) 24°. Широкое распространение перечисленных металлических изделий свидетельствует не о принадлежности их одному определенному населению (аланам,— В. /О), а об экономических связях, соединявших разные районы Северного Кавказа в раннем средневековье. Одинаковые изделия, бытовавшие на северозападном Кавказе и Центральном Предкавказье, по-видимому, делались в одних производственных центрах, обслуживавших потребности всего края. В X-—XII вв. экономическое развитие северокавказских племен достигло уже настолько высокого уровня, что мы можем предполагать у них наличие собственных производственных центров, локализуемых на крупнейших городищах: Нижне-Архызском, Хумаринском, Верхнем Джулате, Нижнем Джулате и др. Несколько иную картину можно наблюдать в керамике. В IV—VI вв., как подчеркивалось выше, существовало единство основных форм керамики на всей территории аланской культуры, включая и верховья Кубани. В это время в верхнекубанских могильниках встречается посуда, тождественная посуде из синхронных могильников Пятигорья, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии. Это обстоятельство вместе со сходством металлических вещей и дает исследователям основание считать все верхнекубанские памятники аланскими. Однако все то, что 'было сказано выше, заставляет усомниться в аланской этнической принадлежности всех памятников верхнего Прикубанья. Мы уже видели, что дольменообразные склепы и наземные гробницы своими истоками и генетическими связями уводят в меото-адыгский мир, а определения этнической принадлежности по металлическим предметам требуют очень большой осторожности, ибо они часто не дают результатов. Опровергается ли все это керамикой верхнекубанских могильников? Известно, что керамика довольно редко служила предметом торговли и обмена, тем более в массовом количестве, и, несомненно, являлась продуктом местного производства. Поэтому в основном аланскую керамику верховьев Кубани следует считать местной, а не привозной. Но обязательно ли за этим фактом нужно усматривать именно сарматоаланское население? Наличие общеаланских форм посуды в верхнекубанских могильниках IV—VI вв., разумеется, свидетельствует не только об интенсивных культурных и торговых связях этого района с аланами, но и о проникновении в данный период части алан в верхнее Прикубанье. Весьма характерно, что в III—IV вв. аналогичные формы керамики бытуют в восточной части Крыма, где известны и позднесарматские катакомбы. Можно полагать, что в III—VI вв. сходные типы посуды распространяются по всей территории позднесарматской культуры Кавказа и Крыма безотносительно к ее племенным особенностям. Но бытование такой керамики в могильниках верхнего Прикубанья еще не доказывает само по себе, что все эти могильники принадлежали этническим аланам-иранцам. Погребальный обряд, связанный главным образом со склепами и наземными гробницами, не подтверждает такого предположения. Появление и распространение типичной аланской керамики в верховьях Кубани, повидимому, объясняется тем, что с IV в. этот район был включен в аланский племенной союз и втянут в тесные экономические связи с центральными районами Кавказа, Подоньем и Крымом. Происходящий в этот период процесс консолидации древних племен, объединенных в аланском племенном союзе, нашел свое археологическое отражение в распространении близких форм керамики по всей территории аланской культуры. Выше, характеризуя керамику рассмотренных верхнекубанских могильников, мы отмечали, что приблизительно с VII в. появляются формы, не свойственные аланской посуде. Удельный вес этих форм, по-видимому, особенно возрастает в X—XII вв., в период раннефеодальной раздробленности и междоусобиц. Эти новые, неаланские формы керамики мы связали с адыгами и их культурой. В гл. IV будет специально разбираться керамика городищ и поселений аланской культуры, в том числе и верховьев Кубани. Забегая вперед, отметим, что и в городищенской бытовой керамике верховьев Кубани можно заметить ряд специфических черт, отличающихся от керамики аланских городищ Центрального Кавказа. По-видимому, эти локальные особенности керамики объясняются теми же причинами — иным характером этнокультурной среды верховьев Кубани, чем в центральных районах Северного Кавказа. Теперь можно подвести некоторые итоги всему сказанному. Анализ могильных сооружений верховьев Кубани привел нас к заключению об их глубоко автохтонном происхождении: это, несомненно, памятники местного кавказского населения. Определение их этнической принадлежности как сармато-алано-осетинской неосновательно. Также неосновательны определения этнической принадлежности по широко распространенным металлическим изделиям. Глубокие генетические связи и традиции указывают на гораздо более вероятную принадлежность рассмотренных памятников племени, входившему в состав адыгской этнической общности. Последнее обстоятельство подтверждается и намечающимися особенностями в керамике, в топографии городищ и поселений, в характере их фортификационных сооружений. Вместе с тем подчеркнем, что не следует ожидать полного культурного тождества этого верхнекубанского племени со средневековыми меото-адыгами среднего и нижнего Прикубанья. Адыгская культура, как и аланская, несомненно, состояла из ряда локальных вариантов, отражающих племенной состав обширного этнического массива. Большое своеобразие и, так сказать, смешанный характер (например, в керамике) материальной культуры верхнего Прикубанья, видимо, следует объяснять промежуточным положением западного локального варианта между аланами и адыгами.