Среди горцев Большого Кавказа, в XVIII - первой половине XIX в. оказавшихся на стадии военной демократии и перехода к феодальной организации общества, не было этноса, который бы, подобно «демократическим» племенам, довел набеговую систему до столь высокого уровня совершенства. На Северо-Западном Кавказе набеги не только приняли характер системы, но и имели вполне сложившуюся организационную модель, которая поддается научной реконструкции, если обратиться к источникам и описаниям, дошедшим до нас. Остановимся на ее описании, которое в первой половине XIX в. дал С. Т. Званба, первый абхазский этнограф.
С. Т. Званба, современник набеговой системы, не раз имевший возможность наблюдать ее непосредственно, воспроизвел набеговую модель, связанную с зимними походами убыхов - одного из за-падноадыгских племен. В превосходном этнографическом этюде56 С. Т. Званба не смог до конца объяснить мотивы набегов. Однако в отличие от многих авторов, объяснявших набеги только исходя из «суровых природных условий» и «материального недостатка», абхазский этнограф подчеркнул: набеги убыхов происходили «не вследствие недостатков средств к существованию»57. Наибольший интерес в этнографическом этюде С. Т. Званба представляет оценка набега как сложившейся «организации», устоявшегося института, неотъемлемой части общественной жизни убыхов.
Организация набега начиналась с «объявления» предводителя о решении идти в поход: право быть предводителем имел воин, получивший известность «своей храбростью». Происхождение в данном случае не имело никакого значения. Убыхи, как и другие черкесские племена, хорошо знали своих «военных вождей», в мирное время не обладавших никакими привилегиями, кроме почета. Однако в условиях похода предводитель приобретал неограниченные полномочия: воин находился от него в «безусловном повиновении», он должен был сносить от него «брань и даже побои»58. Походные сборы занимали не более двух недель. Участие в походе считалось делом добровольным; в нем могли принять участие все, кроме детей и стариков. Набеги совершались относительно крупными отрядами - от 800 и до 3000 человек59. Организация похода продумывалась во всех деталях60. «Регламентирова лось все», начиная от интендантской службы и до чисто военных аспектов набега. Так, воины-убыхи брали с собой в поход бурку, полушубок, две или три пары обуви, теплые носки. Съестные припасы состояли из пшена, копченого мяса, сыра, масла, перца и теста, варенного на меду. Месячный запас такой провизии воин мог нести на себе. Запрещалось «припасать» больше того количества вещей и продуктов, которое предусматривалось «правилами» похода. Перед выступлением в поход в объявленный день все сходились на место сбора. Здесь предводитель уточнял число участников предстоящего набега. Он же делил отряд или ополчение на отделения «от 10 до 100 человек». В каждое отделение назначался старшина или начальник. Затем предводитель набега формировал авангард и арьергард основных сил.
Убыхи, о которых писал С. Т. Званба, совершали свои набеги зимой, как правило, в январе - феврале61. «Сезон» набегов объяснялся двумя обстоятельствами - тем, что зимой общинники-горцы были относительно свободны от хозяйственных забот, а также лесистой местностью, которую занимали «демократические» племена. Участники набегов, опасаясь, что в летнее время в густых лесных зарослях возможны засады, предпочитали ждать до полного листопада, когда можно было просматривать местность. Момент выступления в поход зависел не только от расстояния, которое предстояло преодолеть, но и от погодных условий. Само нападение происходило «традиционно» и в высшей степени организованно. Убыхи совершали налет на аул, село или станицу только ночью, за полчаса до рассвета. Перед тем, как совершить нападение, предводитель производил перегруппировку сил; он делил отряд на три части: самые отборные, опытные воины входили в первые две группы, третья составляла интендантскую службу, которая во главе с одним из воинов одновременно являлась и резервом. Из двух основных частей предводитель формировал специальную группу, предназначенную для грабежа. Из них же создавались новые авангард и арьергард, которым теперь предстояло действовать в условиях отхода, возвращения домой. Подойдя к «объекту грабежа», вновь образованный авангард оцеплял поселение. Одновременно в деревню врывалась специальная группа, выделенная для грабежа. В момент нападения эта группа разбивалась на мелкие партии «по четыре и более человек». Именно эти партии устремлялись в жилые дома и, захватив их обитателей врасплох, связывали людей, в случае сопротивления убивали, забирали «все, что попадало под руку»62. Грабеж, как правило, продолжался недолго, не более 30-40 минут. Деревню оставляли по сигналу предводителя. При отходе вновь производилась перегруппировка сил. Теперь часть отряда, ранее являвшаяся арьергардом, брала на себя функции авангарда, обязанного охранять только что захваченную добычу. Бывший авангард, в свою очередь, автоматически превращался в арьергард: в его задачу входило прикрытие от возможных преследователей отступающего отряда.
Возвращение происходило организованно и строго по плану. Предводитель и его помощники продумывали все - остановки, отдых, уход за ранеными, пленными, ночлеги, дозоры и пр. Строгая регламентация всех действий, связанных с возвращением на сборный пункт, вводилась в интересах безопасности и сохранения военной добычи.
Традиция и организованность царили и тогда, когда отряд возвращался домой на сборный пункт. Здесь в «отдельном месте» отряд оставлял пленных и другую военную добычу; здесь же он строился боевым порядком. Вперед выступал «старый седой воин», произносивший молитву. После торжественного ритуала приступали к дележу военной добычи. Право первой доли принадлежало тому, кто совершал молитву - ему полагалась из добычи «одна из лучших вещей»63. Затем «по обычному своему праву» предводитель «выбирал для себя одного пленного или пленницу и из всех награбленных предметов по одной вещи»64. Остальная часть военной добычи, за исключением пленных, делилась «по равной части между участвовавшими в походе». Меньше доставалось кашеварам и дровосекам. Из добычи две доли выделялись родственникам за каждого не вернувшегося из похода - убитого или пленного. Часть добычи предназначалась для поминок, другая - на выкуп попавших в плен участников похода. Особый порядок существовал для распределения пленных - наиболее важной части военной добычи. Делить пленных, число которых, как правило, не совпадало с количеством участников набега, не всегда было удобно. Поэтому приходилось разбивать отряд на столько частей, сколько было пленных. Затем каждая такая часть продавала своего пленного на рынке и делила между собой полученные за него деньги65. По завершении распределения военной добычи люди из отряда расходились по домам. По традиции, это сопровождалось песнями, стрельбой, извещавшими родных и близких об окончании похода. Естественно, набеги не всегда заканчивались благополучно. С. Т. Званба приводил факт, когда в 1825 г. отряд убыхов численностью 1000 человек во главе с военным вождем Сааткереем Ада-гва-ипа Берзеком был полностью уничтожен абхазами66. Нередко отряд, совершавший поход зимой, становился жертвой природной стихии. В таких случаях воины, погибшие в походе, окружались ореолом боевой славы: о них сочиняли песни, рассказывали легенды.
Обычное право и традиции предусматривали не только организацию набега, его основные принципы. Они предписывали также определенную «мораль»: по К. Пейсонелью, за отрядом, совершавшим набег, признавалось «право» захватить скот, одежду, людей, которые отныне должны были считаться его «законной добычей», не подлежавшей возврату67. Однако сложившаяся правовая практика учитывала также интересы потерпевшей стороны: если отряд, например, имел «несчастье быть захваченным», все люди, находившиеся в нем, оставались рабами тех, на кого совершалось нападение68. Это положение не распространялось на предводителя отряда; его не держали в плену, но, отпуская, отрезали уши и хвост его лошади69; считалось, что этого достаточно для наказания незадачливого предводителя.
Убыхская модель набега являлась типичной для всех «демократических» племен Северо-Западного Кавказа. Отличия могли касаться лишь направления экспансии. У каждого этнического подразделения из «демократических» племен было свое традиционное направление и направление, которое могло появиться в силу каких-то конкретных обстоятельств. В XVIII в. наиболее устойчивым для черкесских обществ направлением становилась русская пограничная линия, русские города и рынки. По Хан-Гирею, объектами нападения «демократических» племен являлись: «первое - против границы черноморского казачьего войска, начиная пониже Екатеринодара, вниз по течению Кубани до Таманского острова, и второе - против линии, занимаемой линейными казаками, начиная повыше Усть-Лабинской крепости, вверх по Кубани до истока этой реки из гор, а именно шапсхском и абадзехском племенах»70. Указанные Хан-Гиреем направления набегов считались постоянными. Вместе с тем в «промежутках означенных пунктов» - против Таманского полуострова, между Екатеринодаром и Усть-Лабинской крепостью - набеги горцев совершались значительно реже71; эти районы были «нетрадиционным» направлением экспансии. Поскольку наш подход к набеговой системе существенно отличается от общепринятого и его критики настаивают на том, чтобы набеги были «феодальными» походами или «феодальной» междоусобицей, то остановимся еще на одном аспекте проблемы - на различиях между набегами горских «вольных» обществ и феодально-княжескими походами, достаточно распространенными на Кавказе.
Различия эти были существенны. Они касались, прежде всего, внутренней организации отряда, ополчения, войсковых формирований, с помощью которых совершались набеги как общинниками, так и феодальной знатью. Напомним: у «демократических» племен должность предводителя отряда, ополчения являлась выборной. В княжеском воинском формировании роль предводителя выполнял сам князь или им назначенное лицо. В отряде или ополчении князя господствовала та же социальная иерархия, которая действовала в повседневной жизни княжеского удела; в походе князь имел своеобразную прислугу, выполнявшую обычные для феодально зависимых людей обязанности: обеспечение охраны княжеской личности, уход за его конем, приготовление пищи и пр. В набеговой практике «демократических» племен решительно отвергался подобный институт прислужничества. По С. Т. Званба, во время набегов убыхи для перевозки провизии и других грузов не имели лошадей, транспортных средств, поэтому все необходимое воины несли на себе. От этой обязанности, подчеркивал этнограф, «никто не освобождался»72, кроме предводителя, да и то только «потому, что во время похода он по обстоятельствам» должен был «перебегать от одного фланга партии к другому»73.
Несходство в организации княжеского формирования и отрядов общинников замечал также Хан-Гирей: «В войсках, состоявших из воинов, собранных в княжеских владениях, более бывает порядка, повиновения и подчиненности, нежели в войсках, составленных из племен, имеющих народное правление»74. Хан-Гирей обратил внимание и на то, как «во время походов в высшем классе» «младшие» оказываются в «величайшем повиновении старшинам»75.
Принципиально отличались функции князя от обязанностей предводителя у свободных общинников в момент нападения и грабежа. В это наиболее ответственное время предводитель у «демократических» племен развивал энергичную деятельность. Его касалось все: начиная от пленения людей и собирания военной добычи до организации самого грабежа. При этом он не избегал ни личных поединков, ни участия в пленении людей и грабеже. Иную картину представляло собой нападение княжеского отряда. По Хан-Гирею, «в минуту нападения» все «в беспорядке» бросались на добычу. В этом, однако, не участвовали «старшины, князья и дворяне», «которым приличие не позволяет брать добычу и которых удел есть сражаться»76.
Наконец, - и это, пожалуй, главное - существовал неодинаковый принцип распределения военной добычи: князь являлся единоличным собственников всей добычи, доставшейся его отряду. Небольшая ее часть могла быть выделена для приближенных, особо отличившихся воинов, однако делалось это в виде княжеских «подарков». У свободных общинников воинская добыча составляла собственность всех участников набега: некоторые привилегии при ее распределении, предусмотренные обычным правом в пользу предводителя и старейшины отряда, не имели значения.
В целом на Северо-Западном Кавказе фактически функционировали две модели набега - княжеская и «военно-демократическая». Каждая из этих моделей была тесно связана с «собственной» общественной структурой и, естественно, выполняла «собственные» «формационные» задачи: княжеский отряд, ополчение, участвовавшие в набегах, не только расширяли собственность князя, но и способствовали созданию княжеского войска, без которого было немыслимо создание централизованной феодальной государственности (на пороге образования подобной государственности в XVIII - начале XIX в. были «аристокатические» племена Центрального Кавказа, в частности, Большая и Малая Кабарда, «Социальная задача» отряда, ополчения свободных общинников состояла в другом - в «ускорении» классообразующих процессов. Предводитель отряда и старейшина, имевшие неоспоримые преимущества при распределении военной добычи, явно шли к новым социальным отношениям.
И последнее: набеговую систему как закономерное явление в жизни народов Большого Кавказа нельзя проецировать на характер взаимоотношений кавказских народов, стоявших на пути исторической культурной общности. Этого не следует делать и при оценке столкновений этой системы с политикой России на Кавказе; подобное «проецирование» вызвало немало ошибок в освещении проблемы присоединения Кавказа к России и Кавказской войны.
