Ф. Ф. Торнау и его кавказские материалы XIX века

Присоединение Кавказа к России имеет длительную историю и проходило в разных формах. Значительная часть Северного Кавказа и Закавказья добровольно приняла русское подданство (Кабарда в 1557 г., Восточная Грузия-в 1801 г.), другие территории были присоединены к России в результате русско-иранских и русско-турецких войн, что спасло кавказские народы от их закабаления отсталыми феодальными режимами Ирана и Турции, способствовало экономическому, политическому и культурному развитию кавказских народов, установлению связей между передовыми общественными деятелями России и Кавказа, участию кавказских народов в общероссийской революционной борьбе против царизма. Однако некоторые территории (особенно в горных районах) не сразу вошли в состав Российской империи, а были присоединены в результате ряда военных кампаний, известных под общим названием Кавказской войны 1817-1864 гг.
В военных действиях на Кавказе принимали участие "и кадровые военные, "кавказцы", изображенные Лермонтовым в образе Максима Максимовича, и представители передовых кругов русской интеллигенции, в частности ссыльные декабристы, с уважением относившиеся к представителям разных народов Кавказа, интересовавшиеся их историей и культурой.
К числу военных, оставивших определенный след в кавказоведении, относился и Ф. Ф. Торнау, волей судеб заброшенный на Кавказ в очень сложный период истории этого края. Офицер-разведчик, в силу служебного положения сыгравший известную роль в осуществлении задач царизма на Западном Кавказе, Торнау внес в то же время заметную лепту в позитивное изучение Кавказа.
Этим обстоятельством в первую очередь и можно объяснить некоторую его известность.
И действительно, даже при самом строгом подходе к Торнау как исследователю следует признать, что, когда встает вопрос о более или менее глубоком изучении истории и культуры Кавказа первой половины XIX столетия, особенно его северо-западного района, вряд ли можно обойтись без тех уникальных сведений и красочных описаний, которыми так богаты многочисленные рукописи - официальные донесения, записки и письма, погребенные в свое время в недрах военных архивов, а также печатные работы Торнау.
По поводу опубликованных сочинений Торнау, носящих в основном мемуарный характер, следует еще добавить, что в них в противовес тогдашним модным дилетантским, но с претензией на сенсацию писаниям о "романтическом" и "экзотическом" Кавказе (журналы и газеты того времени наводнялись описаниями Кавказской войны, фантастическими рассказами о пребывании в плену у горцев, о черкешенках дивной красоты и т. д. 1 обобщен и сделан достоянием широкого круга читателей материал важного познавательного значения. Это целый ряд подробнейших данных по истории, этнографии и исторической географии действительно экзотического Кавказа, в особенности Западного.
Научная и писательская добросовестность, с которой Торнау стремился описывать события, факты и людей, преобладает над объективистскими чертами отдельных его оценок и характеристик. И это стремление автора правдиво показать действительность определяет общий тон его материалов и делает их весьма достоверным - в своей фактической части - источником комплексного изучения указанного региона первой трети XIX в. Особого внимания, заслуживает стремление Торнау широко привлечь данные личной и общественной биографии ряда деятелей русской и местной культур, с которыми он соприкасался.
Торнау вместе с тем обладал несомненным дарованием воспроизводить конкретную историческую действительность в живых зарисовках событий и людей. Кстати, некоторые из аборигенов Кавказа (убыхи, садзы-джигеты и др.) в силу целого ряда внешних и внутренних причин прекратили свое существование на родной земле почти через три десятка лет после первого непосредственного знакомства Торнау с данным краем. Речь идет о трагедии мухаджирского движения, т. е. о переселении значительной части кавказского населения в Турцию и некоторые другие страны Ближнего Востока.
Торнау обнаруживает относительную непредубежденность и тонкую наблюдательность в воспроизведении самобытной жизни горцев "Седого Кавказа", отдает должное их самоотверженной борьбе за свою свободу. Во всяком случае, он не проявляет в этом вопросе безрассудства, которого можно было бы ожидать от человека в его положении. "Признаюсь,- писал о своих молодых годах Торнау,- в то время мне в голову не приходило, что этот жгучий вопрос (покорение горцев.- Г. Д.) так "благодушно" разрешится наполовину истреблением и наполовину изгнанием с Кавказа всего горского населения". Тогда ему казалось еще возможным решить вопрос "менее черствым способом" 2.
Да и чисто биографические данные о Ф. Ф. Торнау представляют живой интерес, и прежде всего с точки зрения уяснения судьбы достаточно трезво мыслящего и в известной степени демократически настроенного русского военного деятеля на Кавказе определенной исторической эпохи. Его биография примечательна и просто даже как любопытный пример человеческой жизни, насыщенной интригующими приключениями, эпизодами яркой драматической окраски.
Если к тому же учесть значение разрабатываемой темы в плане освещения проблемы русско-кавказских отношений в первой половине XIX в., то станет вполне очевидным, что в целом она представляет несомненный интерес и для науки, и для широкого круга читателей.
В самом деле, если из жизненной и творческой биографии Торнау, всей совокупности его деятельности на Кавказе выделить то, что можно признать рациональным с точки зрения главной цели настоящего исследования, то нельзя не сказать особо о фактах сугубо научного значения. Факты эти вместе с другими данными, в частности общественно-политического порядка, представляют интерес и для более полного понимания личности самого Торнау.
Итак, Ф. Ф. Торнау - безусловно заслуживающий внимания русский писатель и исследователь, мировоззрение которого отражало широкое общественное движение его эпохи.
* * *

Федор Федорович Торнау (Турнау, Торнов 3) происходил из прибалтийских (курляндских) баронов 4. Родился он в 1810 г. в Полоцке; отец его - артиллерии полковник Ф. Г. Торнов, участник Отечественной войны, умерший от раны, которую он получил в первом Дрезденском сражении 1813 г., а дед - генерал екатерининских времен 5. Воспитывался Торнау в Царскосельском лицее 6. Он получил хорошее образование.
После успешного окончания курса Торнау поступил на военную службу. В декабре 1828 г. был произведен в прапорщики. Отныне, писал он, "судьба переносила меня из конца в конец России, помещая в разных частях огромной русской армии, на моих глазах боровшейся в Турции, Польше и на Кавказе". Уже в 1829 г. Торнау попадает в действующую армию, куда он направился "с богатым запасом молодости и надежд, но с довольно тощим кошельком". Служил он в 33-м егерском полку в Малой Валахии (Задунайская кампания). Это была русско-турецкая война 1828- 1829 гг. 7
В 1830 г. Торнау состоял в геодезическом отряде в Яссах и находился при топографическом отделении управления генерал-квартирмейстера действующей армии. В это время он усердно занимался сбором различного рода статистических сведений 8.
Вскоре Торнау был вытребован своим дядей, фельдмаршалом И. И. Дибичем, в Польшу, охваченную в это время восстанием. Но Торнау прибыл на место нового назначения в самый день смерти Дибича 9. "Мирно, чинно,- писал впоследствии Торнау,- сохраняя на строгих лицах надлежащее выражение горести и сожаления, выступили перед нашими юными глазами представители высшей военной иерархии; что же у них происходило в глубине души, какие надежды и какие опасения в них возбуждала смерть фельдмаршала, про то нам не позволено было ни ведать, ни судить" 10. Главнокомандующим в Польше был назначен граф И. Ф. Паскевич-Эриванский, переброшенный с Кавказа, где он занимал такую же должность.
Максимально, что мог выиграть сам Торнау от Польской кампании, исполняя при главной квартире армии должность офицера Генерального штаба,- это повышение в чине (он получил звание подпоручика) и серебряную медаль за взятие Варшавы 11, и то ценой сильной контузии. Осенью 1831 г. Торнау был переведен в Петербург, где в канцелярии генерал-квартирмейстера Главного штаба три месяца "прилежно просидел" за "маршрутным столом". В начале 1832 г. Торнау отпросился на Кавказ, "привлекавший в то время русскую (дворянскую.- Г. Д.) военную молодежь, предпочитавшую труды боевой жизни парадной службе и блеску паркетных удач" 12.
В апреле 1832 г. молодой и восторженный офицер прибыл в Тифлис, проделав путь "длиною" почти в полтора месяца по причине "нестерпимо дурного состояния дорог", заставившего его испытывать "поочередно всевозможные способы передвижения - в санях, на колесах, верхом и, в горах, даже пешком" 13.
Начинается 12-летняя служба Торнау на Кавказе. Только по Военно-Грузинской дороге 14 он за это время проезжал 18 раз. В 1832 г. Торнау обосновался в Тифлисе, где и начал работать в Генеральном штабе в чине армейского подпоручика. Ему приходилось много сидеть в канцеляриях "за бумагами, прислушиваясь к скрипу писарских перьев" 15.
Отдельным Кавказским корпусом тогда командовал генерал барон Г. В. Розен, сменивший на Кавказе графа И. Ф. Паскевича; начальником штаба был генерал В. Д. Вольховский.
Здесь уместно сказать несколько слов о Кавказском корпусе. В те времена он занимал особое положение среди других соединений царской армии, будучи в меньшей степени затронутым губительным влиянием аракчеевского режима. Объяснялось это также особенностями организации и комплектования его полков. После 1815 г. на Кавказ было переведено немало участников Отечественной войны и европейских походов. Кроме того, Кавказский корпус пополнялся всякого рода "штрафованными" и ссыльными, участниками крестьянских, солдатских и иных выступлений. Так, на Кавказ, в эту "теплую Сибирь", были сосланы солдаты прежнего состава лейб-гвардии Семеновского полка, расформированного после известных событий 1820 г. Затем, с 1826 г., началось отправление на Кавказ участников восстания декабристов 16. Например, все части Черноморской береговой линии состояли "из разжалованных или по крайней мере не по своей воле прибывших на Кавказ" 17. Были и такие, которые по тем или иным причинам сами хотели укрыться за Кавказским хребтом. Нельзя не вспомнить знаменитые лермонтовские строки:

Прощай, немытая Россия
..........................
Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.


Так среди кавказского офицерства возрастал процент изгнанников, которых объединяла ненависть к николаевской реакции. Причем ввиду постоянного недостатка в подготовленных и образованных офицерах в Отдельном Кавказском корпусе иногда даже ссыльные декабристы выдвигались на ответственные посты (И. Г. Бурцов, А. М. Миклашевский, В. Д. Сухоруков и др.) 18.
В Тифлисе Торнау более всех и очень быстро сближается с "кавказским старожилом" капитаном Пикаловым, что имело для него весьма важное значение. Из рассказов этого "очевидца, умного и беспристрастного, судившего о вещах и людях, основываясь на оригинальных документах и на самых положительных данных", Торнау познакомился с разными фактами кавказской жизни в последние годы "совершенно с другой стороны, чем они были известны публике". Вообще, благодаря объяснениям Пикалова его "взгляд на вещи получил более рациональное направление". Даже о Цицианове, Ермолове, Котляревском и других "знаменитостях" Пикалов говорил "без восторга" и, писал Торнау, "охлаждал мой собственный жар удивления", "раскрывая существенное значение их подвигов и их истинный характер". "Случалось,- продолжает Торнау,- глубоко разочарованный, я узнавал в моем герое человека весьма обыкновенных способностей или, еще хуже, открывал на нем личину поддельной гениальности, которая нередко успевает поработить общественное мнение в ущерб государственной и народной пользе. И не удивительно: хитрость - вместо ума, тупое упрямство - на место твердой воли, сердечная пустота - вместо силы душевной слишком часто принимаются за проявление гения, если личность, одаренная этими отрицательными качествами, умеет действовать обаятельно на самолюбие людей или поражать их своею самонадеянностью. Вспомните мои слова, кто станет рыться в пыли тифлисского и ставропольского военных архивов и извлечет из них правду для обнародования - не теперь, а позже, когда ее можно будет высказать без обиняков, не опасаясь задеть чье-либо самолюбие или против воли впутаться в бесполезную борьбу против современных предубеждений" 19.
Торнау особенно обращал внимание на "проекты о покорении Кавказа", которыми в начале 30-х годов было засыпано военное министерство: "...и кто их не писал, и чего в них не написано!" Министерство, "не давая себе труда разбирать, препровождало рукописи в Тифлис на рассмотрение и требовало ответа". Однако "после короткого отрицательного ответа" проект "укладывали в архивную пропасть, на изучение мышам и бумаготочивым насекомым" 20.
С еще большим сарказмом Торнау говорит о форме военного письмоводства, жертвой которой он стал с самого же начала своей деятельности. Трудно вообразить, писал он, как хитро сплетена фразеология служебной переписки, какие "тонкие оттенки" следовало соблюдать "в сношениях с равными, с зависимыми и независимыми ведомствами, с младшими, высокими и высшими лицами, и какие разнообразные формы были установлены на основании этих отношений для вступления, изложения и заключения в каждой бумаге. От беспрестанного повторения титулов и от выражений преданности и подчиненности рябило в глазах; настоящий смысл дела утопал в потоке исковерканных фраз... Способности правильно понимать дело и ясно излагать свои мысли было недостаточно для совладания с тогдашним письмоводством; легче всего оно одолевалось форменным педантизмом... Даже в министерствах, в которых служили действительно способные люди, чиновник, обладающий плодовитым пером, т. е. умеющий нанизывать слова и растягивать фразы, не придавая им смысла, высоко ценился в служебном кругу".
Это была, конечно, настоящая критика бюрократическо-чиновничьих порядков. Но Торнау в этом отношении идет еще дальше. Например, следующее его рассуждение граничит уже с форменным протестом: "Ведь бумаги писались в то время по присутственным местам не для уяснения, а для искажения правды..." 21. В наиболее открытой форме "искажение правды" проявлялось во времена царского фаворита Паскевича, когда "репутация Кавказа как страны, дающей способы сделать без особенных усилий и пожертвований быструю карьеру, была установлена... Искусство сочинения дошло вскоре до такого "совершенства", что даже холодный и ничему не удивлявшийся скептик А. А. Вельяминов 22 дивился лживости донесений генералов Понкратьева и Фези" 23.
Конечно, были люди, которые к подобным явлениям относились более принципиально, более критически, чем Торнау. Возьмем для примера обличительную, проникнутую оппозиционным духом повесть "Проделки на Кавказе", написанную Хамар-Дабановым 24 под влиянием декабриста А. А. Бестужева-Марлинского (он один из центральных персонажей произведения) 25.
Эта книга - первая печатная попытка критически отнестись к системе управления и действиям царских властей на Кавказе. Время, описанное в повести (1838-o 1842 гг.),- мрачная эпоха генерала Е. А. Головина, главнокомандующего Отдельным Кавказским корпусом. Конкретно же речь идет о "проделках" на правом фланге Кавказской линии во времена управления свирепого царского колонизатора генерала Г. X. Засса - "страшилища черкесов" 26, для которого экспедиции и бои были "забавою, потребностью, как травля для охотника, как вода для рыбы" 27. Как отмечал А. А. Бестужев-Марлинский, этот жестокий и честолюбивый до мелочности военачальник бредил эполетами и крестами 28. "А кому бы,- писал и Ф. Ф. Торнау,- любопытным показалось покороче познакомиться со славными его делами, тому советую попытать, не окажется ли у какого-нибудь букиниста... книжонка... под заглавием "Проделки на Кавказе"" 29.
Приподняв край той красивой декорации, которая закрывала от непосвященных истинное положение дел на Кавказе, автор "Проделок на Кавказе" осмелился показать читателю закулисную сторону Кавказской войны. Разоблачение было весьма умеренным, но "по тогдашнему времени" казалось слишком смелым и даже дерзким.
По признанию военного министра А. И. Чернышева, "книга эта тем вреднее, что в ней что ни строка, то правда". Эпиграф к ней "Не любо - не слушай, а лгать не мешай" не обманул бдительное начальстве: книга подверглась запрещению не за ложь, а за правду 30. Все это объясняет переполох и беспокойство, вызванные появлением в "Отечественных записках" (1844, № 6, стр. 67-72) рецензии на книгу. Рецензия эта тем более интересна, что существуют веские основания считать ее автором В. Г. Белинского 31.
И очень важно для нас отношение Ф. Ф. Торнау к этой "крамольной" повести, в которой отразилось влияние декабристской идеологии, тем более что одно из его сочинений служит надежным источником для выяснения всех обстоятельств, связанных с событиями, описанными в "Проделках на Кавказе". Вот что он, в частности, пишет: "В пользу правдивости, с которою книга была написана, вернее всего свидетельствовала ярая ревность, употребленная на ее уничтожение. Напиши небылицу, от которой уши вянут,- беда не велика, пусть читают на здоровье; а коли кто иначе поймет, чем приказано вещи понимать, так нетрудно доказать, что это пустые бредни, басня, аллегория; бесспорную же правду только и можно пришибить обухом полицейского запрета" 32.
О своем же непосредственном начальнике, генерале В. Д. Вольховском, Торнау был самого высокого мнения. Это - "даровитый и гражданскому долгу свыше всякого себялюбия преданный" человек 33. Вообще, его сведения о Вольховском - весьма существенный материал для характеристики этой замечательной личности. "Его неутомимое трудолюбие,- пишет Торнау,- его добросовестность и его неизменно настойчивое терпение служили для меня живым примером и не допускали с моей стороны ни ошибок, ни упущений. Вникая сам во все, он предпочитал вместо укора собственным трудом исправить невольную ошибку подчиненного и ни в коем случае не дозволял себе резких выражений... он был требователен к самому себе, когда дело касалось службы... он решался тратить на сон не более шести часов в сутки и потому каждый раз, когда его одолевала усталость, отмечал минуты, проведенные в дремоте, для вычета их общего итога из ночного сна. Он знал заранее, какое спасибо ему готовилось за все его труды. Многотерпеливый страдалец чужого, неимоверно раздражительного самолюбия, он кончил тем, что был удален из армии, когда им же подготовленные успехи позволили обойтись без него" 34. Это было в 1837 г.
Все это важно для понимания личности самого Торнау, его общественно-политических взглядов. Не менее ценны и другие такого же рода факты, сообщаемые Торнау. Но об этом ниже.
Как видно, именно к 30-м годам относится знакомство Торнау с литературой о Кавказе. Читал он, конечно, и "Тифлисские ведомости" - первую русскую газету на Кавказе, издававшуюся с 1828 г. и печатавшую большой и разнообразный материал о кавказских народах. Газета способствовала плодотворным контактам между oередовыми деятелями России и Кавказа. Среди ее авторов значились А. С. Грибоедов, сосланные на Кавказ декабристы А. А. Бестужев-Марлинский, В. Д. Сухоруков, И. Г. Бурцов и Е. Е. Лачинов, а также выдающиеся просветители Закавказья С. И. Додашвили, А. К. Бакиханов, X. Абовян и др. 35.

Торнау прибыл в Тифлис в апреле 1832 г., а уже летом того же года находился в чеченской экспедиции корпусного командира барона Г. В. Розена. Здесь, в сел. Гурдали, в районе действия генерала А. А. Вельяминова, Торнау 14 сентября был тяжело ранен и чудом спасен от верной гибели. За эту экспедицию он был произведен в поручики 38. Между прочим, в боевых операциях Торнау сражался рядом с Павлом Бестужевым, командовавшим горными орудиями 39.
После ранения Торнау перевезли в Наур. "Память о душевной внимательности", которую проявил к нему генерал Вельяминов, Торнау сохранил навсегда. Вскоре он получил от Вольховского из Темир-Хан-Шуры (ныне г. Буйнакск) письмо, в котором тот "в самых убедительных выражениях" предлагал ему вернуться в Тифлис, чтобы продолжать службу в его непосредственном ведении. Поскольку в Тифлис, кроме прочего, "манили теплый климат, прекрасная природа Грузии и веселая городская жизнь", Торнау ответил утвердительно 40.
В конце ноября 1832 г. Торнау выехал из Наура и в начале декабря прибыл в Тифлис. Он был переведен в Генеральный штаб с назначением дивизионным квартирмейстером Кавказской гренадерской резервной бригады.
Теперь Торнау стал более внимательным к окружающему миру, да и мир этот несколько изменился за недолгое время его отсутствия. Тифлисское общество манило Торнау не просто своим веселым нравом. Оно "очень разбогатело людьми, с которыми приятно было жить". Но что это были за люди? Собственно, об этом сам Торнау писал совершенно ясно: "К числу лиц, разнообразивших интерес нашего круга, бесспорно, принадлежали многие из помилованных декабристов, отбывавших на Кавказе последние годы высылки. Это были люди, получившие большею частью хорошее воспитание, некоторые с замечательными душевными качествами, испытанные несчастием и наученные тяжелым опытом жизни. Для молодежи они могли служить спасительным примером и уроком. Спрашиваю, можно ли было, узнав, не полюбить тихого, сосредоточенного Корниловича, автора "Андрея Безымянного", скромного Нарышкина, Коновницына, остроумного Одоевского и сердечной добротой проникнутого Валерьяна Голицына. С Александром Бестужевым (Марлинским) я имел случай часто встречаться у брата его, Павла. Литературный талант его известен и давно оценен..." 41.
В другом месте Торнау еще более откровенно определяет свое отношение к представителям дворянских революционеров. "Наши сношения с этими лицами,- пишет он,- были самые откровенные... в политическом смысле... нашлись такие люди и в Тифлисе, которые "из ревности и преданности", а, полагаю, больше всего из ошибочного низкого расчета писали тайные доносы насчет опасности, могущей возникать от сближения молодых офицеров с людьми, осужденными законом за политическое преступление. Не входя в их забытое прошедшее... я водился с ними, не опасался показываться публично в их обществе и никак не скрывал мою симпатию к Нарышкину и Голицыну. По этому случаю один господин счел обязанностью шепотом мне посоветовать быть поосторожнее" 42.
Это описание важно и в том отношении, что подтверждает мнение о Тифлисе как об одном из центров общения декабристов. В этом городе, который уже тогда считался не только административно-политическим, но и культурным центром Кавказа, были сосредоточены как прогрессивные силы местного грузинского общества, так и передовые представители России, видные деятели ее культуры. Несмотря на то, что Тифлис все еще сохранял специфически азиатский внешний облик, его общественная жизнь к концу первой трети XIX в. заметно европеизировалась 43.
Характеризуя положение декабристов на Кавказе, академик М. В. Нечкина пишет: "Но как бы ни были тяжелы условия пребывания на Кавказе, более широкие, чем в Сибири, возможности общения с людьми делали жизнь декабристов осмысленней и содержательней... Вокруг декабристов создавалась сочувствующая социальная среда, завязывались связи с местным населением, возникало благотворное взаимодействие первых русских революционных борцов и передовых представителей местных народов" 44.
Этому немало способствовали товарищи русских декабристов по ссылке - грузин А. С. Гангеблов, а также служившие в Кавказском корпусе некоторые офицеры-грузины 45. Гангеблов, например, вспоминает, как у него на квартире в Тифлисе жили декабристы Н. П. Кожевников, Ф. Г. Вишневский, а частыми гостями были братья Бестужевы и др. 46.
Одним из главных мест общения декабристов и вообще представителей передовых культурных сил России с лучшими сынами Грузии был гостеприимный дом Александра Чавчавадзе - человека передовых взглядов, выдающегося поэта. В этом доме в свое время решилась личная судьба А. С. Грибоедова; здесь же, как предполагают, состоялось первое представление его бессмертной комедии "Горе от ума". Великий русский поэт, длительное время живший в Грузии, по образному выражению М. В. Нечкиной, "был живой связью декабристов с кругами местной интеллигенции" 47.
А. Г. Чавчавадзе, будучи поклонником старого уклада жизни грузинских, семейств, вместе с тем ввел у себя много новшеств, "порожденных просвещенным обществом" 48. И во времена Торнау гостиная семьи Чавчавадзе никогда "не опорожнялась от гостей", достойных этого традиционного дома, декабристские симпатии хозяина которого "не вызывают никакого сомнения" 49. Бывал здесь часто и Ф. Ф. Торнау, а познакомил его с этой замечательной семьей В. Д. Вольховский - старинный приятель Александра Герсевановича. С глубокой любовью пишет Торнау в своих "Воспоминаниях о Кавказе и Грузии" об этой семье, особенно о сестрах Екатерине и Нине-16-летней вдове А. С. Грибоедова, которая умерла в 1857 г. "под вдовьим покрывалом" 50, оставив надпись, навечно запечатлевшую ее безутешную печаль на черном мраморном пьедестале - памятнике в Тифлисе 51 своему знаменитому мужу: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя".
Как известно, А. Чавчавадзе был обвинен в участии в заговоре грузинского дворянства 1832 г. и выслан в Тамбов. Но это не помешало Торнау продолжать посещать семью Чавчавадзе, хотя ему какой-то "господин... советовал... прервать знакомство с Чавчавадзевыми... опять его не послушал". Кстати, весьма положительно характеризует Федора Торнау вообще его отношение к Грузии и ее народу. "Грузины,- восклицал он,- народ добрый, откровенный, общительный, храбрый..." 52.
Дом Чавчавадзе и после смерти главы семьи еще долго оставался не только "первым домом в Тифлисе по радушию и гостеприимству" 53, но и его культурным центром, литературным салоном. Так, молодой ссыльный поэт Я. П. Полонский, с лета 1846 г. живший в Тифлисе, становится частым посетителем этого дома. Между ним и Ниной Чавчавадзе устанавливаются дружеские отношения; ей он посвящает проникновенное стихотворение "Н. А. Грибоедова". Здесь поэт встречается с многочисленными представителями грузинской интеллигенции 54. И Л. Н. Толстой, осматривая с большим интересом древний Тифлис в 1851 г., не мог упустить случая познакомиться с семьей Чавчавадзе 55. Великий писатель земли русской отмечал: "Тифлис - цивилизованный город, подражающий Петербургу, иногда с успехом, общество избранное и большое" 56. Полученные в Тифлисе впечатления и послужили Л. Н. Толстому одним из стимулов для создания "Хаджи-Мурата" 57.
Заслуживает внимания и дом самого командующего Отдельным Кавказским корпусом - Г. В. Розена. Прежде всего отметим, что Розен-участник Отечественной войны 1812 г., человек "с почетным боевым прошлым", а о "личной порядочности" генерала говорили даже его недруги. Но главное для нас в данном случае то, что он был известен и как человек, иногда очень осторожно покровительствующий декабристам 58. Французский ученый Фредерик Дюбуа де Монтере, совершивший в 1833 г. путешествие вокруг Кавказа, писал: "Дом генерал-губернатора был по праву центром дел, так же как и отдыха. Он задавал тон. В течение всей зимы каждое воскресенье здесь бывали приемы, игры, беседы, ужины. Здесь всегда встречались люди, с которыми хотелось поговорить". Сравнивая дом Розена с парижскими салонами, француз особенно восхищался появлением среди "вполне европейского общества" представителей кавказской аристократии, придававших вечерам Розена экзотический характер своими костюмами и национальной пляской 59.
Приведу еще одну деталь, правда относящуюся к более позднему периоду, но весьма существенную с точки зрения представления о посетителях "вечеров" барона Розена. В Сухуме в мае 1837 г., перед Адлерской экспедицией, Розен дал обед, на котором присутствовали А. А. Бестужев-Марлинский, В. Д. Вольховский и азербайджанский писатель М. Ф. Ахундов. За обедом Розен просил Бестужева совместно с автором "Восточной поэмы на смерть А. С. Пушкина" Ахундовым перевести эту поэму на русский язык. Поэма великого азербайджанского писателя и мыслителя, написанная под свежим впечатлением известия о трагической гибели гениального поэта, вышла в свет в прозаическом переводе прославленного писателя-декабриста 60.
Примечательны также встречи на квартире писателя Н. П. Титова, который служил при штабе Отдельного Кавказского корпуса в Тифлисе. Н. П. Титов был родным братом декабриста П. П. Титова, сосланного на Кавказ в 1827 г. и В. П. Титова - известного литератора.
Как установил недавно литературовед В. Безъязычный, Н. П. Титов - автор очерка "Прогулка за Балкан", часть которого с подзаголовком "Отрывок из невероподобного рассказа Чичероне дель К....О" была напечатана в пушкинском "Современнике" 61. Таким образом, раскрыт псевдоним автора "загадочного романа", "удивившего свет" еще при жизни Пушкина. Советскому исследователю помог ...Ф. Ф. Торнау, который о Н. П. Титове сообщал, что он был добрый, умный, честный, со странностями и в высшей степени рассеянный писатель. Во время устраиваемых, пишет Торнау, Н. П. Титовым литературных вечеров последний читал "отрывки из своего "Cicerone del Caucaso", в котором описывалась рассказанная мною чеченская экспедиция с поэтической точки зрения... Умно было написано, занимательно слушать... декламировал с жаром..." Кстати, Н. П. Титов принадлежал "к числу самых частых посетителей дома" А. Чавчавадзе 62.
Между прочим, Торнау, описывая рассматриваемый период времени, упоминает и П. П. Каменского, который особенно дружил с братьями Павлом и Александром Бестужевыми. Он был сослан на Кавказ (в Грузии находился в 1833-1837 гг.) за "свободные разговоры" и служил здесь юнкером. В то время Павел Каменский пользовался славой талантливого писателя; особый успех имели его кавказские повести. Его перу принадлежит, в частности, повесть "Келиш-бей" 63 об абхазском владетеле конца XVIII - начала XIX в. Келешбее Шервашидзе (Чачба), где он выступает как автор, хорошо осведомленный в сложных вопросах истории, быта и нравов абхазского народа 64. Это относится и к роману "Искатель сильных ощущений" (СПб., 1839), одна из глав которого посвящена Абхазскому краю, где Каменский был в 1834 г. как участник военной экспедиции. В этих произведениях писатель выступает против такого социального зла, как работорговля.
В домах старого Тифлиса декабристы встречались и с молодыми поэтами Г. Орбелиани, Н. Бараташвили, философом С. Додашвили и другими представителями прогрессивной грузинской общественности, которые сочувствовали декабристам и проявляли по отношению к ним дружеское участие. Эти встречи в немалой степени способствовали укреплению содружества двух народов 65,
Как мы видели, Торнау был самым непосредственным участником оживленной общественной жизни Тифлиса в начале 30-х годов. Он довольно подробно описал эту жизнь и сам город.
Жил Торнау "далеко не роскошно", с князем Чегодаевым, в Солдатской слободке, в небольшом домике, который они "нанимали у женатого унтер-офицера". Квартал был "не щеголеват, комнаты малы, не высоки, меблированы крайне незатейливо" 66. В связи с ранением Торнау часто болел и лето 1834 г. провел в Минеральных Водах. В том же году он вернулся в Тифлис, в момент, когда кавказское командование разрабатывало план продолжения сухопутного сообщения вдоль восточного берега Черного моря, включая и Абхазию.
Здесь следует сделать небольшой экскурс в историю Абхазии начала XIX в. Край был присоединен официально к России в 1810 г. Однако за последующие 20 лет царские войска не занимали прочно на абхазском побережье ни одного пункта, за исключением Сухумской крепости, небольшой гарнизон которой находился в постоянной блокаде. По Адрианопольскому мирному договору 1829 г., заключенному между Россией и Турцией, последняя, как известно, вынуждена была отказаться от своих притязаний на Черноморском побережье Кавказа. Вскоре после подписания Адрианопольского мира Николай I в рескрипте от 25 сентября 1829 г. на имя И. Ф. Паскевича, в то время главнокомандующего на Кавказе, писал: "Кончив, таким образом, одно славное дело (войну с Турцией.- Г. Д.), предстоит вам другое, в моих глазах столь же славное, а в рассуждении прямых польз гораздо важнее - усмирение навсегда горских народов или истребление непокорных" 70.
В соответствии с этой директивой граф Паскевич осенью 1829 г. разработал план занятия Черноморского побережья Кавказа от Анапы до Поти. Попытка осуществить это мероприятие была сделана летом 1830 г., когда экспедиционным отрядом генерала К. Ф. Гессе в нескольких пунктах побережья Абхазии (Бамбора, Пицунда и Гагра) были возведены укрепления. Однако дальнейшее продвижение царских войск (на север от Гагры) было приостановлено сопротивлением абхазских 71 и убыхских 72 племен 73. Как писал граф Паскевич, большая часть народа "не имеет ,решительной привязанности... к правительству и буйную свою свободу считает дороже всего" 74.
На этом закончилась широко задуманная, но плохо подготовленная Абхазская экспедиция 1830 г. Возведенные русскими укрепления не могли не только гарантировать "прочного овладения" морским побережьем от Поти до Анапы, но даже обеспечивать "спокойствия" в самой Абхазии, где связь между гарнизонами практически осуществлялась только по морю.
И вот в 1834 г. царское командование решило проложить сухопутное сообщение вдоль восточного берега Черного моря от Редут-Кале (Кулеви) до Анапы 75. С этой целью в Абхазию были направлены значительные военные силы под командованием управляющего Имеретией, генерала Д. Д. Ахлестышева. А командующий войсками Кавказской линии и Черноморья генерал А. А. Вельяминов уже шел за Кубань из Ольгинского редута для установления сообщения с бухтой Суджук-Кале (ныне Новороссийск). Три месяца отряд Ахлестышева двигался от Кутаиса до Сухума, прокладывая "военную дорогу", которая в 1835 г. была доведена до Гагры; таким образом, было завершено ее соединение с Военно-Имеретинской дорогой. Маршрут экспедиции лежал по берегу моря, достаточно знакомому командованию. Но продолжение работ по устройству береговой дороги к северу от Гагринского укрепления требовало предварительной разведки 76. "Сверх сил главных действий на правом фланге Кавказской линии,- писал Г. В. Розен 4 апреля 1834 г. военному министру А. И. Чернышеву,- Его Величество (Николай I.- Г. Д.) признавал бы весьма полезным направление некоторого отряда из Абхазии от Гагры по берегу морскому... до Геленджика, дабы пресечь горские племена, или затруднить сношение их с Турцией, или по крайней мере для военного обзора сего неизвестного края" 77.
И новороссийский генерал-губернатор М. С. Воронцов в рапорте на имя Николая I от 26 августа 1836 г. писал: "На восточном берегу Черного моря, по счастливому приобретению Анапы и по мерам, в недавнем времени Вашим Величеством предписанным, Россия имеет твердую ногу от севера до Геленджика включительно; начиная же от южной турецкой границы, весь берег от крепости св. Николая и устья Риона до крепости Гагры занят нашими войсками; остается промежуток между Геленджиком и Гагрою в протяжении 200 верст, который, по моему мнению, необходимо занять. Это, конечно, будет не без труда, не без издержек..." 78.
Вместе с тем царское командование намечало в ближайшие годы осуществить ряд карательных экспедиций для "усмирения" абхазских горских племен: в Цебельде (Цабал), Дале, Ахчипсу (Ахчипсы) и др. Они не только оставались не покоренными русским царизмом, но и не признавали власти абхазских владетелей. Поэтому сбор политических и топографических сведений об указанных горных районах и их обитателях был настоятельной необходимостью для царского командования. Разумеется, последнее могло использовать и использовало в этих целях преданных ему местных феодалов. Однако сведения, полученные таким путем, были далеко не полны, недостаточно ясны и четки, а главное, нуждались в проверке опытного и квалифицированного разведчика-офицера, знакомого с топографией, военной техникой и организацией армии, а также с социально - политическими особенностями местного края 79.
Надо сказать, что царское командование не раз уже практиковало посылку разведчиков и агентов в непокоренные районы Кавказа. В Абхазию, в частности, специально командировались офицеры Ф. Я. Скирневский (1807 г.) и Е. И. Энсгольм (1817 г.), а также Р. де Скасси (1818-1820 гг.), Поль Гибаль (1820 г.), Тебу де Мариньи (20-е годы), Гамба (1820-1824 гг.) и другие предприниматели и разведчики, пытавшиеся использовать в интересах западноевропейского капитала установление на Кавказе колониального режима русского царизма. В их записках, обозрениях и описаниях общего характера также содержатся экономико-географические, этнографические, политические и некоторые иные сведения 80.
В 1829 и 1830 гг. дважды побывал у черкесов капитан-артиллерист Г. В. Новицкий. Как он сам сообщал, целью его было обследование "всего Закубанья, Большой и Малой Кабарды и местности на восточном берегу Черного моря, между Гагрой и Анапой, населенной племенами адыге и абазде (садзы - Г. Д.)". Для выполнения этого задания Новицкий должен был проникнуть на указанную территорию под видом горца. Поэтому он обрил голову, отпустил бороду, надел черкесскую одежду и притворился глухонемым. Перу Новицкого принадлежат следующие работы: "Географическо-статистическое обозрение земли, населенной народом Адехе" (в соавторстве с Н. П. Лукиным), "Топографическое описание Северной покатости Кавказского хребта от крепости Анапы до истока реки Кубани..." (1830 г.), "О черкесских племенах", "Описание Кубанской кордонной линии от стока реки Кубани в Черное море до города Екатеринограда, в 1831 г.". Кроме того, опубликованы поданные Новицким в 1830 и 1831 гг. его четыре рапорта (два - на имя И. Ф. Паскевича и два - на имя полковника Ракосовского), а также особая "Записка" 1831 г. 81.
Между прочим, к названным материалам Новицкого генерал Г. И. Филипсон относился весьма скептически, называя его поездку "бесполезным подвигом". Филипсон писал, что Новицкий в представленной Паскевичу толстой тетради "систематически, хотя не всегда верно", описал "Черкесский край и племена, обитающие не только по пути его проезда, но и по южной покатости хребта до самой Абхазии. Разумеется, сам Новицкий ничего этого не видел и не слышал, а все сведения сообщены ему были Таушем и Люлье - переводчиками, служившими прежде в компании де Скасси и жившими около 15 лет между горцами" 82.
В 1830 г. поручик Генерального штаба барон И. К. Аш в связи с Абхазской экспедицией был секретно командирован в Абхазию. Граф Паскевич в своем обширном предписании от 28 марта 1830 г. управляющему Имеретией К. Ф. Гессе отмечал, что разведчику было поручено предварительно осмотреть будущее место (Бамбора) расположения штаб-квартиры 44-го егерского полка. Далее говорилось: "Тотчас по прибытии в Соуксу (Лыхны.- Г. Д.) нужно нач-ку отряда заняться собиранием подробнейших сведений о прямой береговой и других дорогах, ведущих оттуда к р. Анапа; также о племенах, населяющих пространство сие... Необходимо иметь также верные известия о дорогах, ведущих из Абхазии через горы Кавказские в земли черкесов и на Кубань... Для употребления по своей части и для съемки мест прикомандируется к отряду ген. штаба поруч. бар. Аш с одним топографом. На поруч. бар. Аша возлагается сверх того ведение подробного журнала о всех обстоятельствах и действиях отряда в продолжении сей экспедиции".
Для осмотра береговой дороги от Редут-Кале до Сухума барон Аш прибыл в Сухум 10 апреля 1830 г. В донесении, где сообщался ряд фактов о положении дел в Абхазии, барон подчеркивал, что абхазские князья "не отказались бы признать царскую власть", "если уверены будут, что они не лишатся своих прав, земель и прочей собственности".
В результате указанной поездки барон Аш в 1830 г. и составляет свою хорошо известную в специальной литературе рукопись "Военно-статистическое обозрение страны, заключенной между Мингрелией, крепостью Анапою, Черным морем и северо-западною частью Кавказского станового хребта" (другое название - "Описание Абхазии"). Ему же принадлежат "Описание Цебельды и дорог, ведущих из оной в Абхазию и закубанскую сторону к карачаевцам и чеченцам" (без даты) и "Сведения, составленные по расспросам о народах, населяющих пространство от развалин монастыря Гагры до р. Сочали и береговой дороги на сем расстоянии" (1831 г.) 83.
Другому военному специалисту Генерального штаба, штабс-капитану И. В. Шаховскому, было поручено составление общей карты Закавказья. В связи с этим особым заданием он в 1834 г. был командирован в Сванетию, откуда через Карачай поехал в Кабарду и для обозрения другого пути, идущего с Кавказской линии, через Сванетию возвратился обратно в Тифлис. Это путешествие князя Шаховского описано в его рапортах на имя Г. В. Розена от 24 ноября 1834 г. и от 24 января 1835 г. 84. "Путешествие его,- пишет Торнау,- было весьма любопытно, сопряжено с большими трудностями среди дикой природы, но не представляло прямой опасности для жизни" 85.
"Желая получить важнейшие сведения о народах, обитающих на восточных берегах Черного моря между Абхазиею и крепостью Геленджиком и равно о стране вдоль всего сего пространства", барон Розен 7 июня 1834 г. предложил командующему русскими войсками в Абхазии, полковнику А. Г. Пацовскому отправить из Гагры вдоль морского берега в Геленджик унтер-офицеров Черноморского линейного 7-го батальона К. И. Заха и Ф. Я. Лисовского (из польских революционеров) с письмом на имя геленджикского коменданта, полковника Чайковского 86. Однако в сентябре того же года Лисовскому и Заху была поручена рекогносцировка лишь Гагринского ущелья, в результате чего первый представил "Описание Гагринского ущелья", а впоследствии, в феврале 1839 г., завершил составление довольно обширного "Замечания о местоположении гагринских окрестностей" 87.
Однако пребывание всех названных лиц у горцев было довольно кратковременным, а маршруты незначительными. Кроме того, материал, добытый таким образом, не всегда отличался должным качеством и имел практическое значение.
Имея в виду все это, Торнау писал, правда, не без умаления значения сведений своих непосредственных предшественников, что необходимые данные о дорогах внутри гор, о количестве народонаселения края, о его "средствах к жизни и к войне оставались совершенно недоступными для войск".
Стало ясно, что надо заменить "полезным образом" "мало обещавшие" рекогносцировки, т. е. поручить более "сведущему офицеру осмотреть тайным образом морской берег".
Таким человеком был признан Ф. Ф. Торнау. Поручение же было дано ему непосредственно начальником штаба Отдельного Кавказского корпуса генералом В. Д. Вольховским. "Вольховский,- пишет Торнау,- встретил меня с предложением отказаться на долгое время от общества и от всех его удовольствий, преобразоваться с виду в черкеса, поселиться в горах и посвятить себя на сообщение сведений, добыть которые предполагалось было такою дорогою ценой; он не скрыл от меня опасностей, с которыми я должен был бороться, да и я сам понимал их очень хорошо" 88.
По поводу этого задания барон Г. В. Розен писал: "По совершенной неизвестности о крае, лежащем на север от Гагринского хребта... в 1835 году послан был мной... барон Торнау для скрытного обзора берегового пространства на север от Гагр, а в случае невозможности исполнения этого, то чтобы обозрел пути, идущие из Абхазии через Кавказский хребет на Кисловодскую линию" 89.
Но так как возложенное на Торнау дело выходило из круга обыкновенных поручений, то нельзя было требовать от него исполнения этого обычным служебным порядком, без "добровольного согласия" разведчика. Поэтому Розен и поручил генералу Вольховскому убедить Торнау ехать в горы, предоставив последнему возможность самому предложить условия, на которых он считал для себя выгодным оказать требуемую от него услугу. "Готовый жертвовать собой" для дела, но "отнюдь не располагая торговать своею жизнью и свободой", Торнау отверг условия, которые "могли касаться до его личных выгод", и настоял только на доставлении ему всех тех преимуществ, от которых зависела, по его убеждению, удача путешествия. Розен согласился предоставить Торнау право "располагать свободно собой и своим временем", вступать в сношения с "покорными" и "непокорными" горцами, "не стесняясь существующих правил", и в указанных ему границах обещать им награды или прощение за различные "преступления", если кто из них станет ему помогать в его делах. Получив, таким образом, гарантию о "невмешательстве в его дела местных кавказских властей", Торнау принялся "с охотою и с уверенностью в успехе" за выполнение поручения 90.
Как мы видим, рассказывая о переговорах с Розеном и Вольховским, Торнау пытается представить себя в выгодном свете, т. е. показать, что он был "идейным разведчиком", готовым "жертвовать собою для государственной пользы". Но, видимо, молодой офицер пошел на это весьма трудное дело еще и потому, что прекрасно знал о тех высоких наградах, которые ожидали его в случае успеха 91.
Тем не менее следует сказать и о немалых трудностях путешествия, которое предстояло Торнау совершить вдоль Черноморского побережья. Прежде всего надо было найти опытных и надежных проводников. Далее, разведчик должен был проникнуть в среду "самого густого" горского населения, "встревоженного и раздраженного" опасностью и угрозой появления царских войск с двух сторон - в Абхазии и за Кубанью. Ему предстояло осмотреть значительное пространство в горах, жить и путешествовать долгое время в чрезвычайно опасных условиях.
Цель военной разведки, порученной Торнау, достаточно четко определена в рапорте исполняющего должность квартирмейстера Отдельного Кавказского корпуса, полковника барона X. X. фон дер Ховена от 25 июля 1835 г., который сообщал Главному штабу, что "дабы в будущее время можно было продолжать таковое полезное предприятие (устройство военной дороги.- Г. Д.) от Гагры далее к Геленджику, то предварительно необходимо получить нам... топографические и статистические сведения о совершенно еще не известных нам сих странах, для приобретения каковых был избран известный уже своими способностями и предприимчивостью, оказанными во время экспедиции в 1832-м году против Кази-Муллы, Генерального штаба поручик барон Турнау" 92.
Правда, Торнау не знал тогда ни одного кавказского языка, но это нисколько не смущало его, так как здесь существовало "такое множество различных наречий", что ему "всегда было возможно выдавать себя за человека, принадлежащего к племени, языка которого не понимали жители того места", где он находился. И вообще, "чем более представлялось препятствий и затруднений, тем сильнее укоренялось" в нем "желание исполнить путешествие вопреки всем предсказаниям".
Для того чтобы скрыть настоящую цель поездки в Абхазию, откуда было признано удобным начать его путешествие, Торнау получил гласное назначение состоять при войсках "Абхазского действующего отряда".
Выехал он из Тифлиса в декабре 1834 г., хотя ненастное зимнее время обещало ему самую трудную и неприятную дорогу. И действительно, "плохие дороги, дурные ночлежки, холод, грязь и снег попеременно преследовали" его от начала до конца путешествия. До Сурамского перевала Торнау двигался на русских почтовых телегах, а "всем известно, как они "покойны"". Дальше приходилось ехать верхом на казачьих переменных лошадях. В Кутаисе Торнау остановился на несколько дней, чтобы явиться к управляющему Имеретией и начальнику Абхазского экспедиционного отряда, знавшего только о его назначении находиться при войсках в Абхазии: в Тифлисе было признано необходимым никому не поверять тайны его действительного поручения, чтобы предохранить разведчика "от последствий всякой даже неумышленной нескромности". От самого Кутаиса Торнау не пользовался иным помещением, кроме постовых плетеных хижин с земляным полом, где он ночевал, закутавшись в бурку.
Следующая остановка состоялась в Редут-Кале. Это было земляное укрепление, построенное еще в 1804 г. на берегу моря, около устья р. Хоби, посреди непроходимых болот - "забытый уголок, в котором прозябали изнуренные лихорадками" несколько солдат и офицеров, карантинных и таможенных чиновников. От Редут-Кале в Сухум Торнау ехал по дороге, проложенной русскими войсками в 1834 г. Вот как описывает ее Торнау: "...проходя на большом протяжении через вековой лес, без выбора местности, она извивалась лентою густой черной грязи, в которой лошади утопали выше колен, спотыкаясь на каждом шагу о пни и корни срубленных деревьев". Много времени отнимали у него также переправы через бесчисленные реки и речушки, вышедшие из своих берегов. Только на р. Ингури был паром, и лишь на двух других реках Торнау видел выдолбленные из дерева и связанные между собой лодки 93.
Приехав в Абхазию, Торнау немедленно взялся за дело. Он должен был, совершая беспрестанные поездки, знакомиться с краем и его людьми, от которых, как он полагал, можно было ожидать помощи для достижения цели. Прежде всего необходимо было завязать знакомства и установить связи с нужными лицами, а также найти благовидный предлог для своих будущих поездок, чтобы даже самые недоверчивые не смогли заподозрить истинных намерений разведчика. И Торнау решил начать "с умного и хитрого Гассан-бея 94, тайного противника русских", имевшего "большой успех у тех людей", которые были недовольны "существовавшим порядком вещей" 95. Для Торнау было очень важно приобрести расположение этого в самом деле незаурядного человека, а тем более заслужить его доверие. Во всяком случае, Торнау считал, что Хасанбея лучше иметь "приятелем", чем врагом: вражда с ним была весьма опасна, если учесть широкие связи князя с горцами.
Хасанбей нужен был Торнау, в частности, для так называемого цебельдинского дела.
"Независимая" горная Цебельда, управление которой, по характеристике начальника Черноморской береговой линии Л. М. Серебрякова, осуществлялось "по народным обычаям, в форме аристократической республики" 96, давно "служила неприятною помехой" и для абхазского владетеля, и для царского правительства. Она была "главным районом" высокогорной зоны края долго сохранявшим политическую и экономическую обособленность 97.
И вот в 1835 г. Торнау стремится собрать "при случае самые точные сведения" об этом районе 98. Узнав, что сестра Хасанбея замужем за Хинкурасом Маршания, одним из влиятельнейших цебельдинских князей, Торнау решил предложить через Хасанбея "отдать самого себя амонатом", т. е. заложником, князьям Маршания "для того только, чтобы иметь случай видеть часть Цебельды". Однако такой шаг не был одобрен Розеном. Федору Торнау вообще запретили вмешиваться в "цебельдинское дело", которое "было признано решить другим путем". Сочли несвоевременным также его предложение о десанте на мыс Адлер 99 было поставлено "ему на вид, чтобы он вообще обратил главное внимание во время пребывания своего в Абхазии на собирание сведений о стране сей" 100.
Однажды, переодевшись в черкеску, Торнау направился к Хасанбею, полагаясь на все "выгодные стороны кавказского гостеприимства". И действительно, хозяин встретил "путника", как полагается, если не считать, что в самом начале знакомства Хасанбей, вооруженный двумя длинными пистолетами, один из них держал наготове. Вскоре они сделались даже "совершенными друзьями". Хасанбей жил в сел. Келасури. Его рубленый деревянный дом, имевший вид широкой четырехугольной башни, стоял на высоких каменных столбах, возвышаясь на живописном Келасурском холме. Крытая галерея вокруг всего дома, на которую вела узкая и чрезвычайно крутая лестница, облегчала его оборону. Двор был окружен палисадом с бойницами. В общем Торнау пошел на сближение с Хасанбеем, а через него и с другими абхазскими феодалами - "врагами нового порядка" в Абхазии, между которыми, по мнению готового к риску разведчика, скорее всего можно было и "отыскать помощников для... предприятия, и узнать их мысли, нисколько не обнаруживая сокровенных желаний". Что касается самого владетеля Абхазии- Михаила Шервашидзе - и его сподвижников, то они уже давно стали прочной опорой царизма в деле присоединения края и сопредельных с ним районов.
Сухум произвел на Торнау "самое неблагоприятное впечатление". Крепость уже тогда имела вид развалин. "Внутри ее помещались две ветхие деревянные казармы, госпиталь, артиллерийский цейхгауз, провиантский магазин и дом коменданта. Сухумский гарнизон составляли две пехотные роты и команда крепостной артиллерии... Люди имели болезненный вид несчастных жертв, обреченных на вечную лихорадку, от которой половина их ежегодно умирала". Помимо гарнизона здесь не было и сотни жителей.
Тем не менее Торнау упоминает о сухумском обществе, но, к сожалению, ограничивается чисто внешним его описанием. Только об одном человеке - враче госпиталя, имя которого он скрыл под буквой "К", о человеке, который вызвал к себе его симпатии за благородные качества, Торнау сообщает некоторые сведения: "...хороший доктор и очень умный человек, пользовался уважением всего сухумского общества... был беден и своими трудами не мог ничего нажить..." Между тем здесь тоже "теплилась" тогда общественная жизнь. Именно к этому времени относится, в частности, пребывание в Абхазии декабристов А. А. Бестужева-Марлинского, С. И. Кривцова, А. А. Фока, В. С. Норова и др. Гораздо больше сообщает Торнау о северокавказских "гнездах вольнодумцев". Но об этом ниже.
Своим постоянным местопребыванием Торнау избрал местечко Бамбора (январь 1835 г.), расположенное близ Гудауты и в нескольких километрах от резиденции абхазского владетеля в Лыхнах. В то время Бамбора была центром русской военной администрации в Абхазии. Здесь находились начальник войск края и полевой штаб 44-го егерского полка, а также один из батальонов этой части. Полковник А. Г. Пацовский ознакомил Торнау с положением дел в крае.
Через некоторое время Торнау поехал представиться владетельному князю Михаилу Шервашидзе, имевшему в то время звание полковника лейб-гвардии Преображенского полка. Это был красивый молодой человек, примерно 24 лет, пользовавшийся "всеми качествами, имеющими высокую цену" у горцев, т. е. был "силен, стрелял отлично из ружья, ловко владел конем и не боялся опасности". Как правитель, он был, несмотря на свою молодость, "далеко не хуже, если не лучше других, много хваленных кавказских владельцев... Как настоящий горский князь, Михаил исполнял правила гостеприимства в самых широких размерах, никто не уезжал из его дома без угощения и без подарка".
Торнау с большим одобрением пишет о стремлении полковника А. Г. Пацовского сблизиться с местным населением. Уверившись в "прямом характере и здравом смысле" этого военачальника, Торнау вскоре открыл ему настоящую цель, которую он преследовал. Однако, по мнению полковника, не существовало никакой возможности проехать за Гагру, главным образом по причине удвоенной осторожности, с которой "неприятель караулил Гагринский проход со времени прибытия в Абхазию действующих войск". Но Торнау не скрыл от Пацовского своего намерения "стараться всеми силами опровергнуть фактом его убеждение" 101.
Командующий войсками, стремясь "облегчить" Торнау "отношения с абхазами", поручил прапорщику Черноморского линейного 5-го батальона Эмину (Николаю) Шакрылу постоянно находиться при бароне в качестве переводчика и проводника. Шакрыл, владея несколькими языками (абхазским, русским, черкесским, турецким), по словам самого Торнау, служил "как нельзя лучше" 102.
В Бамборе Торнау не терял времени даром. Прежде всего он вместе с Пацовским направился в Пицунду с целью выявить место для укрепления, что должно было обеспечить сообщение Гагры с Бамборой. На берегу р. Бзыби, у поворота дороги через горы в Пицундинский монастырь, Торнау обозрел "многолюдное" сел. Аджапхуны, где жили князья Инал-ипа (Нарчоу и др.) и где был "лучший брод через реку".
После этого Торнау, "не давая себе отдыха", продолжал странствовать по горной Абхазии, осматривать дороги и знакомиться с людьми, от которых "надеялся узнать что-нибудь полезное" для "скрытого намерения". Побывал он уже в Сухуме и селениях Келасури, Дранде и Лыхнах.
Дороги были в то время весьма небезопасны. Между Бамборой и Сухумом нередко появлялись разбойники из Псху или из Ахчипсу - из этих двух абхазских "вольных обществ", занимавших высокие горы около истоков Бзыби и Мзымты. Между Сухумом и Драндой рыскали цебельдинские искатели приключений. Встречались и абреки, бежавшие от своих владельцев или от царских властей в неприступные горные места. Трудно было уберечься от них, поскольку "все выгоды находились на их стороне". Скрытые в чаще, они настигали того, кого искали, на открытой дороге, пролегавшей между морем и густым лесом. А в то время "абхазские леса были непроходимы для того, кто не знал местности и всех проложенных по ним... тропинок. Дерево теснилось возле дерева; огромные пни и корни деревьев, опрокинутых бурею, загораживали дорогу со всех сторон; колючие кусты и тысячи нитей от вьющихся растений, снабженных острыми шипами и широкими листьями, пресекали путь и составляли непроницаемую сеть, через которую можно было прорываться только с помощью топора или кинжала" 103.
Фредерик Дюбуа де Монпере, сведения которого относятся к 1833 г., писал, что, например, окрестности Сухума "из-за коварства Гассан-бея были настолько ненадежны, что после захода солнца никто не осмеливался пройти с базара к карантину... Избегали проходить здесь в одиночку даже среди бела дня..." 104.
Кстати говоря, почти каждый участок береговой дороги имел своего "героя", "присвоившего себе право грабить путешественников преимущественно на его протяжении". Так, между Бамборой и Сухумом обыкновенно устраивал засады со своей шайкой псхувский беглец Софыдж Гублия, имя которого наводило страх на каждого, имевшего основания считать его своим недругом. За Сухумом и в районе Дранды чаще других грабил цебельдинский князь Багаркан-ипа Маршания.
Николай Шакрыл был неразлучным товарищем Торнау во всех его поездках. Люди, встречавшие Шакрыла и Торнау на дороге, одетых в горскую одежду, с винтовками за спиной, принимали их за своих. Это было первое условие их безопасности. Зная, что от случайной встречи с Софыджем, Багаркан-ипа или другим разбойником и от пули, направленной из леса, не существовало другой защиты, кроме везения или "счастья", они заботились только о том, чтобы уберечь себя от засады, приготовленной именно для них. С этой целью Торнау беспрестанно менял своих лошадей и цвет черкески; в дорогу он выезжал то с одним Н. Шакрылом, то с его братьями или с более многочисленным конвоем, который давали ему владетельный князь или Хасанбей. Никогда он не говорил заранее, куда и в какое время намерен ехать; никогда не возвращался по прежней дороге.
Николая Шакрыла в Абхазии знали многие. Часто встречая его с незнакомым человеком в горском одеянии кабардинского покроя и с бородой, любопытные стали интересоваться личностью Торнау. Находя ответы Шакрыла и Хасанбея на сей предмет неубедительными, они начали следить за ним, и он сделался, не зная того сам, предметом частых разговоров "абхазских политиков".
Одним из них был Кац Маргания (Маан) - первый сподвижник владетеля Абхазии, генерал царской армии. Внимательно следя за Торнау, этот "тонкого ума" человек догадывался о секретной миссии последнего. На отрицания же русского разведчика Кац отвечал: "Ты - молодая лисица, а я - старый волк, напрасно станем друг друга обманывать" и предупреждал: "Побереги свою голову, она нужна тебе для другого дела... Багаркан-ипа хвалился тебя поймать и привезти в Цебельду живого или мертвого, если ты не перестанешь ездить по Абхазии, и прибавил, что он позволит надеть себе через плечо прялку вместо ружья, если он не сдержит своего слова" 105. Между прочим, Торнау однажды в лесу столкнулся с отчаянным абреком, но разведчику удалось ловко уйти от него неузнанным.
После каждого возвращения из таких поездок Торнау садился "приводить в порядок" сведения, которые "успел собрать". Писал он систематически на имя полковника X. X. фон дер Ховена (по случаю отпуска генерала Вольховского он исполнял должность начальника штаба корпуса, а во время отлучек барона Розена управлял всей военной частью на Кавказе) 106.
В письме, например, от 6 февраля 1835 г. из Бамборы фон дер Ховену Торнау просил о присылке топографов и разных редких в Абхазии вещей (кинжалы, сукна, сафьян, нитки и пр.) для подарков. Как раз в этом письме он отмечал, что "карта наша Абхазии чрезвычайно неверна; случаев ее исправить иногда представляется довольно". И в другом месте: "Карта Новицкого неверна. По описанию его я бы никогда не отыскал ни одного из князей, живущих за Бзыбом. Имен, какие у него в описании, нет во всех горах". Торнау обещал до своего отъезда составить описание дорог и мест, которые он успеет увидеть в Абхазии, и "замечания на край вообще" 107. Одним из важнейших материалов в этом отношении стало обширное письмо разведчика от 20 февраля 1835 г. на имя генерала В. Д. Вольховского.
Но самую большую роль с точки зрения изучения истории Абхазии того периода сыграла рукопись Торнау "Взгляд на настоящее положение Абхазии и русских войск, ее занимающих", состоящая из следующих частей: первая - под приведенным заглавием, вторая - "Обычаи абхазского народа и разделения его на состояния" и третья - "Краткая записка о сообщениях, существующих между укреплениями Дранда и Бамбора" 108. Вторая часть 109, по характеристике большого знатока этнографии Кавказа М. О. Косвена, "представляет собой весьма содержательную и отчетливую характеристику общественно-политического состояния абхазов, власти и прав князей и дворян, положения крестьян и рабов; содержит также краткие замечания о следах христианства у абхазов, об их семейных отношениях, обычном праве и судопроизводстве" 110. Под заголовком документа имеется следующее примечание полковника фон дер Ховена, свидетельствующее о дате документа: "Составленный в 1835-м году, в первых месяцах, то есть до экспедиции". Рукопись была представлена тем же фон дер Ховеном обер-квартирмейстеру Главного штаба генерал-лейтенанту Шуберту с препровождением "копии с краткого описания Абхазии, составленного находящимся там Генерального штаба поручиком бароном Турнау" 111.
Однако главным в ту пору для Торнау было непосредственно самому увидеть морской берег за Гагринским укреплением, чтобы "разрешить различные спорные вопросы", и он "сгорал нетерпением" исполнить свое слово, данное по этому поводу в Тифлисе, не упуская никакого случая, "сколько бы он ни представлял опасностей" 112.
Для достижения этой цели Торнау завел знакомство с князьями Инал-ипа, имевшими родственные связи и сношения с соседними "сильнейшими" садзскими (джигетскими) фамилиями: Цанба (Цумбая) в сел. Цандрипш и Арыдба близ мыса Адлер (Лиашв, у Торнау - Лиешь). При содействии Инал-ипа и Николая Шакрыла Торнау надеялся вступить в сношения с упомянутыми "влиятельными" садзскими феодалами и с их помощью найти возможность проехать по берегу моря до Геленджика; на эту операцию была отпущена значительная сумма. Этим своим соображениям разведчик посвятил большую часть своего обширного рапорта от 6 мая 1835 г. на имя полковника фон дер Ховена.
Во всяком случае, Торнау удалось "установить от людей, бывших в тех краях", что береговое сообщение между Гагрой и Геленджиком действительно существует; прерывается оно только в одном месте, несколько выше Гагры, скалами, выступающими в море, но и там возможен объезд, по горе, проходимый даже для конного.
Тем не менее, Торнау, несмотря на все свои старания, вынужден был отказаться от намерения проникнуть в загагринский район прямым путем. "Проехать по этой дороге,- писал он,- русскому офицеру, хотя бы он был переодет, весьма трудно по причине бдительности и недоверчивости живущих около нее горских племен, в особенности со стороны Абхазии, откуда они ныне ожидают вторжения русских войск". В другом рапорте (от 29 мая 1835 г.) Торнау отмечал, что ближайшие к Гагринскому укреплению племена находятся в раздоре между собою: одни желают изъявить "покорность" русскому правительству, другие противятся этому намерению. Убыхи же, западные соседи садзов, узнав о движении отряда к Бзыби, собрались за Гагринской крепостью для защиты прохода и взяли с садзов заложников с целью "остановить" их намерения "в изъявлении покорности русским" 113.
Кроме того, в то время сведения о данном крае были для русских "еще очень новы" и никто не знал, где именно живут люди того или иного племени и на каком языке они говорят. "Абхазцы... не имели никакой связи с шапсугами; сношения их с приморскими джигетами (были совершенно ничтожны; и так как неприятель караулил гагринскую дорогу день и ночь со времени прихода наших войск на устье Бзыба, то нечего было и думать проехать }тим путем".
Таким образом, Торнау не мог найти удобного случая проникнуть в землю садзов-джигетов, убыхов и шапсугов - племен, по его утверждению, враждебно относившихся не только к царским деятелям, но и к правителям феодальной Абхазии. Ни один абхазский проводник не решался провести к ним русского офицера-разведчика.
К этой "борьбе с враждебными обстоятельствами" прибавилась для Торнау еще "новая напасть", угрожавшая разрушить все его планы. Начальник Абхазского отряда, не согласный с "взглядом на вещи" разведчика и недовольный тем, что последний имел сверх официального еще и другое назначение, освобождавшее его от непосредственного надзора, начал "вредить [Торнау] служебным путем" 114. Речь идет об управляющем Имеретией, генерале Д. Д. Ахлестышеве, под командованием которого, как уже говорилось, в 1834-1835 гг. вдоль абхазского побережья прокладывалась военная дорога для соединения воздвигнутых на этой территории укреплений 115.
Торнау сталкивался с генералом Ахлестышевым "по практическим вопросам", связанным именно с данным строительством. Так, он считал, что дорогу в Гагру надо провести не через Пицунду, а через Аджапхуны, чтобы сократить ее на 16 верст. Однако генерал был упрям. "Меня,- жаловался Торнау,- он выгнал из отряда весьма учтивыми намеками и удалил меня от участия в делах". В другом письме он также писал: "Боюсь, чтобы генерал Ахлестышев своим незнанием обстоятельств края и упрямством не погубил дело". Но Торнау был принципиален: "Никогда я не соглашусь выставлять предметы таковыми, как их хотят иметь, говорить истину моя обязанность, и я всегда ее буду исполнять" 118. В другом письме он заявлял еще более категорически: "Буду продолжать свои занятия как прямую обязанность офицера Генерального штаба, невзирая на делаемые мне личные неприятности, которые никогда меня ни в чем не остановят. Ошибочен мой взгляд на вещи, так я готов нести все обвинения и даже взыскания молча" 119.
Разведчик днем и ночью напряженно думал, пытаясь найти новые средства и пути для осуществления предприятия. Наконец он решил пробраться на желанный берег моря обходным путем, с западной стороны, преодолев грозный Кавказский снеговой хребет, как это предписывалось распоряжением барона Розена 120. Этот план был основан на сведениях, тщательно собранных Федором Торнау в той же Абхазии.
Торнау установил, что с абазинским населением аулов Башилбай, Шегирей, Там и некоторых других аулов северного склона Кавказского хребта многие жители Абхазии поддерживают самые дружеские отношения 121. Намерение разведчика заключалось в том, чтобы, пользуясь этим обстоятельством, перейти через горы с человеком, имевшим друзей или родственников в одном из названных аулов, поселиться в нем и, выждав удобный случай, склонить "первого решительного удальца" провести его к морю.
Таким "удальцом" мог быть один из трех братьев абазинских князей Лоо 122, которые скрывались недалеко от Башилбая, а прежде жили в своем собственном ауле, лежавшем на берегу Кумы. Торнау узнал от абхазского дворянина Соломона Мканба (у Торнау - Микамбай), что "в припадке оскорбленной гордости" Лоо в 1831 г. убили пристава Ганартука, поставленного царской администрацией над их аулом. Лоо бежали в горы с довольно большой группой дворян и более четырех лет тревожили царские власти своими частыми и "весьма удачными набегами". Хотя они и получили "некоторую известность", но скучали по родным местам и думали, как бы снова помириться с русской администрацией.
Завязавшаяся по этому поводу официальная переписка закончилась одобрением предложения Торнау: было решено объявить князьям Лоо о том, что если они помогут разведчику пройти от Гагры .к Геленджику, то проступок их будет прощен правительством 123.
Торнау послал Лоо письмо, составленное Николаем Шакрылом на турецком языке. Он предлагал князьям свое посредничество, если они действительно намерены "покориться". Охотник по имени Хатхуа, один из крестьян Мканба, доставил письмо в нужное место. Он же принес Торнау ответ, где его предложение принималось, но с оговоркой - разведчик сам должен приехать к ним для переговоров. В ответном письме князья обещали, пишет Торнау, "принять меня как неприкосновенного гостя, кто бы я ни был, так как в моем письме я объявил им, что назову себя только тогда, когда наше дело уладится и они удостоверятся в моем праве говорить именем русского правительства". Это приглашение вполне устраивало Торнау, так как оно давало ему "весьма благовидный предлог" для путешествия через горы. И он решил воспользоваться этим обстоятельством немедленно.
Началась подготовка к экспедиции. После долгих отказов старик Мканба по просьбе самого владетеля согласился быть проводником. Он прекрасно знал дороги в горах и в молодости очень часто, а в преклонные годы лишь иногда "ходил за горы" красть лошадей и черкесских мальчиков. Эти "подвиги", кстати, доставили ему известность. Кроме того, у него там были родственники 124.
В эти весенние дни 1835 г. Ф. Ф. Торнау продолжал напряженно работать и над своим по его словам "кратким описанием Абхазии". В письме от 6 мая на имя полковника фон дер Ховена Торнау сообщал, что "полного статистического и топографического описания" Абхазии он еще не может представить, так как "прежние записки об Абхазии ... служат примером, сколько для сего нужны сведения полные и проверенные по возможности", на что он "по разным обстоятельствам не имел способа" 125.
Надо сказать, что в сборе физико-географических, историко-этнографических, лингвистических, статистических и других сведений об Абхазии, а также в знакомстве с "языками и наречиями, находящимися в употреблении за Кубанью", барону Торнау большую помощь оказал Николай Шакрыл 126. В этом деле, по-видимому, немалую роль сыграл и другой молодой абхазский офицер, друг Шакрыла -Соломон Званба (1809-1855), в будущем известный абхазский этнограф.
29 мая 1835 г. офицер Шакрыл утонул в р. Бзыби, разлившейся из-за сильного ливня. Это случилось во время переправы на пароме. В тот день на месте разлива (здесь стоял военный лагерь) погибли 19 человек, в том числе 13 солдат 127. "Это известие меня чрезвычайно огорчило,- писал Торнау,- потому что я привык видеть в Шакрылове моего неразлучного товарища и любил его за добрый нрав и за качество ума..." 128. И Торнау посчитал своим долгом похлопотать перед высшим кавказским начальством об оказании помощи семье покойного, оставившего троих малолетних сыновей и жену.
К началу июня 1835 г. подготовка к экспедиции была закончена. В ее состав кроме Ф. Торнау и С. Мканба входили переводчик Муты Шакрыл (старший брат Николая), охотник Хатхуа, проводник Багры ("настоящий горный волк" из Псху) и еще двое слуг Соломона Мканба. Путешественники собрались в доме последнего, где на "совете" каждый из них дал торжественную присягу "хранить все дело в совершенной тайне, не обманывать и не выдавать друг друга ни в коем случае, даже если это стоило бы жизни". Кроме того, Торнау, отправляясь в столь опасное путешествие, чтобы обезопасить себя, решил надежным образом связать себя с одним из проводников, а именно "породниться" с супругами Багры посредством обряда усыновления. Усыновляемый должен был при этом сделать подарки усыновителям. И вот несколько кусков холста, ножницы и иголки, считавшиеся в Псху "неоценимыми редкостями", да кинжал с золотой насечкой, подаренные Федором Торнау жене и мужу, окончательно закрепили их "союз". По окончании путешествия в случае добросовестного исполнения всеми участниками экспедиции своих обязанностей Торнау обязывался заплатить С. Мканба 30 руб., Хатхуа - 50 руб., двум крестьянам, принадлежавшим Мканба,- по 25 руб.; Багры выпросил оседланную лошадь и двух коров с телятами; М. Шакрыл желал офицерского чина. Владетель Абхазии, сделавший подарки Соломону Мканба, поручился за точное исполнение всех обещаний Торнау 129.
Местожительство Мканба (Акуача) было расположено в неприступной верхней части сел. Анухва, у самого входа в ущелье, по которому пролегали дороги в Псху, Ахчипсу, Цебельду и на Кавказскую линию 130. Была выбрана дорога через Псху: здесь можно было выдавать Торнау за кабардинца.
Главным проводником стал Хатхуа. Это был старик 70 лет, из которых большую часть он провел не под кровлей, а в путешествиях и на охоте в горах. Высокий, худощавый, закаленный в трудах и опасностях, всегда рассудительный и хладнокровный, стрелок без промаха, этот "железный человек" не имел во всей Абхазии равного себе охотника, который бы так хорошо знал в горах все тропинки и скрытые места, представлявшие удобную защиту от врага и непогоды. Его опыт во всем, что касалось жизни в горах, отличное знание повадок животных, за которыми он привык охотиться с детства, были настолько известны, что никто не осмеливался вступать с ним в спор, и сам Мканба беспрекословно подчинялся его мнению.
Дорога была очень трудной 131. Случалось, что лошади срывались с тропинки и катились в пропасть. Временами путешественников застигали страшные бури. Они были измучены трудными переходами и жаждой. На четвертый и пятый день они переходили по скалам из ущелья Гумисты к истокам Чхалты, впадающей в Кодор. Здесь Торнау собрал большое количество камней разных пород, кварцы со следами золотой руды. Круто повернув от Чхалты налево, к р. Бзыби, путешественники только на седьмой день подошли к главному перевалу, покрытому вечными снегами. Накануне они съели последний кусок баранины; в запасе оставалось лишь немного проса, которое Мканба берег на крайний случай и теперь скупой рукой каждый вечер выдавал не более одной горсти на человека.
Хатхуа и Багры уходили в сторону искать дичь, но как назло не находили ее. Туры то и дело показывались на скалах, и как будто только для того, чтобы дразнить изголодавшихся путешественников. Они появлялись вдалеке, там, где пуля не могла настигнуть их, и исчезали с быстротой молнии.
Наконец голодные путешественники, опираясь на свои окованные железом длинные посохи (алабашьа), поднялись на седловину Главного Кавказского хребта, лежащую между истоками Бзыби, уходящей к Черному морю, и Большого Зеленчука, впадающего в Кубань. Затем они начали спускаться в ущелье Большого Зеленчука, где вскоре встретили стадо лохматых бурых зубров (адомбеи у Торнау; по-абхазски "адумпей"). Удалось подстрелить вожака -быка огромной величины, под шкурой которого все семеро путников находили укрытие во время своей стоянки здесь.
"Между русскими,- писал Торнау,- я был первый, имевший случай видеть кавказского зубра и за ним охотиться 132. Его огромный рост, темно-коричневый цвет, чисто бычья голова, мохнатая, как и грудь, и гладкая задняя часть не допускали никакого сомнения, что он одной породы с животным, сберегаемым в лесах Беловежской пущи" 133.
Зубры водились в ту пору на северном склоне Кавказа, в глубоких ущельях Кяфира, Урупа, Большого и Малого Зеленчуков, в сосновых лесах. Несколько раз во время путешествия Торнау показывали логовища этих животных и дорожки, которые зубры прокладывали по самым крутым горам и которые служили, как правило, на пользу человеку: они всегда вели в какое-нибудь ущелье или к ручью.
Торнау хотел взять с собой шкуру убитого зубра, его голову и копыта и привезти их на Кавказскую линию в доказательство того, что зубры водятся на Кавказе, "чему не хотели верить, слыша об этом от горцев" 134. Однако спутники Торнау запротестовали, убеждая его в том, что ни одна из лошадей не в состоянии тащить такую ношу даже один день. Пришлось подчиниться такому "весьма практическому заключению".
На протяжении всего пути Торнау вел записи, однако весьма скрытно от своих новых товарищей, которые в случае какого-нибудь несчастья могли увидеть причину его в этом "дьявольском искусстве".
От Зеленчуков путешественники перешли на Кяфир через высокий скалистый гребень, где стояли развалины древней церкви. Отсюда надо было повернуть на запад, обогнуть самые крутые склоны Главного хребта, а затем подняться наверх по Урупу, где жили в то время башилбаевцы (абазины). Приходилось соблюдать большую осторожность - не разводить огня, идти только ночью и дневать в глубоких балках, не расседлывая лошадей и не выпуская из рук оружия. Наконец они близко подошли к месту жительства Мамат-Кирея Сид-ипа (у Торнау- Сидов) из рода Маршания - приятеля Соломона Мканба. Последний в ту же ночь послал Хатхуа уведомить Мамат-Кирея о своем прибытии. Хатхуа вернулся перед рассветом вместе с доверенным слугой Мамат-Кирея который доставил путникам продовольствие. Выяснилось, что несколько дней назад абазинские и кабардинские "старшины", в том числе Мамат-Кирей Сид-ипа и братья Лоо, уехали в Железноводск, к командующему Кубанским кордоном генералу Г. X. Зассу. Стало также известно, что башилбаевцы уже полгода как "покорились" царскому правительству, а Лоо - совсем недавно, вследствие чего те и другие "не могли более... быть полезными" для путешествия Торнау к морскому берегу.
Пришлось организовать стоянку на длительное время. Устроившись "в пещере совершенно по-домашнему", путешественники стали терпеливо ждать. Так они прожили восемь дней. На девятый день башилбаевец, доставлявший им пищу, принес известие о возвращении Мамат-Кирея, с которым приехали князья братья Лоо. По приказанию Засса, неожиданно узнавшего о появлении Торнау на Урупе, Мамат-Кирей и братья Лоо должны были обеспечить проезд Торнау с Урупа на Кубань. Наконец Торнау гласно был принят Мамат-Киреем, разумеется готовым защитить своего гостя ценой собственной жизни. А принять такого посланца достойным образом он вполне мог, "властвуя над башилбаевским обществом в две тысячи душ мужского пола". Хозяин дома представил Торнау своих гостей - трех братьев Лоо. Здесь Торнау воспользовался горским обычаем - обмениваться подарками с новым знакомым. Это было весьма кстати для него, так как черкеска его была в лохмотьях, а обувь едва держалась на ногах.
Погостив у Мамат-Кирея три дня, Торнау отправился на Кубань в сопровождении большой свиты абазинских узденей. Переправившись через Кубань в районе Баталпашинской станицы, он прибыл в Минеральные Воды. 1-е июля Торнау провел в Железноводске. На Куме он гостил у Лоо. Этим и закончилось первое путешествие Ф. Ф. Торнау 135.
Однако, "имея в голове одну мысль и в сердце одно желание" исполнить то, что обещал насчет осмотра морского берега, Торнау не терял надежды сдержать свое слово. Но вскоре он получил травму, упав с лошади, и ему пришлось лечиться в Пятигорске. "Ноги мои в ужасном положении,- писал Торнау 6 июля 1835 г. полковнику фон дер Ховену,- теперь отказываются мне служить, но я спешу их излечением, дабы быть в состоянии через самое короткое время продолжить начатое; я и теперь не отказываюсь от проезда по берегу моря, когда бы нашелся хоть один человек для провода меня. Хотя и вижу ясно, что подвергаюсь неминуемой опасности... Испытал я все, что мог испытать и перенести..." 136.
Здесь Торнау приводит в порядок свои путевые записи. О своей первой экспедиции он сообщает в "Подробном описании проезда через снеговой хребет из Абхазии на р. Кубань в июне 1835 года", а в другой записке он дает "Описание дороги от с. Акуача в Абхазии через снеговой хребет Кавказских гор до станицы Баталпашинской на р. Кубани". Оба эти "Описания" были составлены в Прочном Окопе - крепости (основана в 1794 г.)-8 августа 1835 г. (впоследствии они вошли в сочинение Торнау "Воспоминания кавказского офицера") и представлены Розену и Вольховскому, которые в то время прибыли в Минеральные Воды. В одной из этих работ Торнау писал: "Дорога, по которой я перешел через снеговой хребет из Абхазии на линию, не представляет никакой возможности к разработке. В настоящем ее состоянии она не может служить сообщением, хотя и считается таковым у абхазов, которые проводят по ней и лошадей. Проходима она только для горцев, для войск же нет..." 137.
В это время Торнау продолжил начатое еще в Абхазии с помощью Н. Шакрыла изучение "языков и наречий, находившихся в употреблении за Кубанью". Его "учителем" на этот раз был один из братьев Лоо - Мамат-Кирей. Торнау получил "этим способом возможность положить первое основание правильному систематическому разделению на племена горцев, живущих против правого фланга Кавказской линии". "Прежде,- пишет Торнау,- у нас считалось за Кубанью столько же различных народов, сколько там существовало названий обществ или отдельных аулов. Древние греческие, византийские, арабские и генуэзские историки также мешали племена и народы... Я же нашел на берегу Черного моря и за Кубанью только три различных народа: абазин, черкесов и татар... Не знаю, позволено ли считать убыхов, имеющих свой собственный язык, четвертым племенем..." 138.
Вообще же Торнау был вполне осведомлен о чрезвычайно пёстром в этническом отношении составе Кавказского края. Он хорошо сознавал и то, что этот вопрос, особенно в отношении Западного Кавказа, еще совершенно не изучен. И даже значительно позднее, в 1857 г., А. П. Берже писал: "Но еще и по сие время Главный Кавказский хребет, эта исполинская, недоступная твердыня на рубеже Европы и Азии, вмещает в себе самые разнородные племена и общества, о которых мы имеем очень поверхностные и нередко весьма сбивчивые понятия... Если Кавказ представляется для нас еще землею неведомою (terra incognita) -эпитет давно уже избитый, но пока еще оправдываемый в применении к нашему краю, то это именно в отношении изучения населяющих его народностей" 139. Более того, академик Н. Я. Марр считал, что даже в 1922 г. "сетования Берже... можно бы... повторить без особой надежды на лучшее" 140.
И если в исследовании Берже все-таки виден какой-то сдвиг в изучении затронутой проблемы, то в этом несомненно есть и некоторая заслуга Ф. Ф. Торнау.
Торнау за время своих путешествий, включая и пребывание в Абхазии, отправил в штаб Отдельного Кавказского корпуса большое количество рапортов, писем и записок, содержавших разнообразные сведения, касавшиеся топографии, экономической географии, военной и политической ситуации в районах Западного Кавказа, еще не присоединенных к России.
В рапорте фон дер Ховена от 25 июля 1835 г., посланном в Главный штаб, подводятся итоги деятельности Торнау как разведчика. Он характеризуется "как полезный офицер", а его "работы" как "похвальные трудные занятия... соединенные с беспрерывным преодолением значительных препятствий" 141. И действительно, сведения о крае, добытые Торнау, были настолько ценны для царского командования, что после первой его разведки он был произведен в следующий чин - штабс-капитана.
Следует отметить, что в материалах Торнау содержатся весьма важные данные и для науки. Показательно, что и сам автор значение своего путешествия оценивал прежде всего именно с этой точки зрения. "Если,- писал он,- пройденная мною дорога не представляла особенного интереса, зато собранные мною этнографические сведения были новы и весьма положительны. Из Абхазии до верховья Урупа я шел по местам, совершенно незаселенным, наполненным на нашей карте множеством несуществующих народов, которые мне пришлось стереть. Ошибки происходили оттого, что карты местностей, куда не проникали еще ни путешественники, ни войска, пополнялись через расспросы людей, дурно говоривших по-русски и которых язык мы совершенно не знали".
О своей жизни в Пятигорске летом 1835 г. Торнау пишет вскользь, но многозначительно: "Время летело для меня на Минеральных Водах, наполненных посетителями со всех концов России". Торнау отмечает также свое "знакомство" и "дружбу" с "знаменитым по своему уму доктором Мейером (Майером.- Г. Д.), выведенным Лермонтовым в его "Герое нашего времени" (Вернер)" 142.
Николай Васильевич Майер действительно был замечательный человек - высокообразованный, оригинального ума и вольнодумец 143. Г. И. Филипсон, который в 1835 г. появляется на Северном Кавказе и был "дружбе его (Майера.- Г. Д.)... многим обязан", характеризовал доктора как личность, "далеко выступавшую из толпы"; "во всяком обществе его нельзя было не заметить" 144. Он всю свою жизнь вращался в среде ссыльных и находился в дружеском общении с А. Бестужевым, Одоевским, Лермонтовым, Огаревым и другими выдающимися людьми эпохи 145. Г. И. Филипсон подчеркивал, что именно через Майера он познакомился со многими декабристами, разбросанными по войскам Отдельного Кавказского корпуса 146. А один из них, Н. И. Лорер, отмечал, что "в полном смысле слова умнейший и начитанный" Майер "знал многих из нашего кружка и помогал некоторым и деньгами, и полезными советами. Он был друг декабристам" 147. Вообще Майер, по словам Торнау, был "другом всех кавказских страдальцев" 148. Примечательно, что не только по мнению Торнау, но и по свидетельству А. М. Миклашевского, А. Н. Розена и других декабристов, Николай Васильевич Майер послужил М. Ю. Лермонтову прототипом доктора Вернера.
В Минеральных Водах в то время побывали и другие замечательные русские люди. Места эти были поистине оживленными "гнездами вольнодумцев". Сюда, особенно летом, устремлялись раненые и больные декабристы. На северокавказские курорты их влекла также возможность свободного общения друг с другом и с "водяным обществом" 149.

Примечания

1 См., например, Н. М. Кавказский пленник,- "Библиотека для чтения", 1838, т. 31; Л. Екельн, Из записок русского, бывшего в плену у черкесов,-"Отечественные записки", 1841, № 12; В. И. Савинов, Три месяца в плену у горцев (абазин),- "Современник", 1848, № 11; его же, Два года в плену у горцев, СПб., 1851; "Рассказ офицера, бывшего в плену у Шамиля в 1842 году",- "Кавказ", 1849, № 1-5; С. Беляев, Дневник русского солдата, бывшего десять месяцев в плену у чеченцев,- "Библиотека для чтения", 1848, т. 88-89; Ф. Ф. Вигель, Воспоминания, ч. I, M., 1864 ("В наше время появилось бесчисленное множество исторических записок; ими наводнен запад Европы. Иные из них мало занимательны, другие мало правдивы, но все могут для будущих историков быть более или менее полезны").
2 [Торнау], Государь Николай Павлович..., стр. 231 (полное описание всех работ Торнау (Т.) дано в Приложении II настоящей монографии). 3 Ф. Ф. Торнау писал, что фамилия эта была "исковеркана писарскою милостью разных военных канцелярий", и считал "правильнее подписываться барон Торнов", как звали его отца, "как следует писать на всех языках" и как нередко он сам подписывался. Она восходит к середине XVI в. и происходит из Померании (Поморья) (Т., Гергебиль, стр. 445).
4 Индигенат (подданство) в Курляндии баронский род Торнау получил в 1639 г.
5 Т., Воспоминания о кампании 1829 года..., стр. 19.
6 "Памятная книжка Императорского Александровского лицея на 1886 год", СПб., 1886, стр. 135.
7 Т., Воспоминания о кампании 1829 года..., стр. 5, 6.
8 Т., Воспоминания о Кавказе и Грузии, № 1, стр. 7; ЦГВИА, ф. 400, отд. 8, ст. 2, оп. 173, д. 37, л. 15 об. Послужной список Ф. Ф. Торнау.
9 Некролог Ф. Ф. Торнау,- "Новое время", 12(24). I. 1890; "Разведчик", СПб., 1890, № 19, стр. 99.
10 Барон Торнов, Панна Зося..., стр. 120.
11 Послужной список Ф. Ф. Торнау.
12 Т., Воспоминания о Кавказе и Грузии, № 1, стр. 7.
13 Там же.
14 С 1814 г. по всей Военно-Грузинской дороге, от Владикавказа до Тифлиса, уже можно было ездить в экипажах, а с 1817 г., когда дорога перешла в ведение Управления путей сообщения, начались регулярные работы по ее благоустройству. В 1827 г. дорога была приведена в такое состояние, что по ней пустили экстрапочту, а вдоль нее выстроили почтовые станции. Однако все эти улучшения носили весьма ограниченный характер во времена не только Торнау, но и Л. Н. Толстого, который проезжал по ней в 1851 и 1852 гг. и на которого величественная красота этой дороги произвела неизгладимое впечатление. А красота эта - необыкновенная. Здесь и величественное Дарьяльское ущелье, и бурные реки Терек, Кура, Арагви, и знаменитый Крестовый перевал.
15 Т., Воспоминания о Кавказе и Грузии, № 3, стр. 103.
16 А. В. Фадеев, Россия и восточный кризис 20-х годов XIX века, М., 1958, стр. 216-227.
17 Г. И. Филипсон, Воспоминания, М., 1885, стр. 209.
18 А. В. Фадеев, Россия и восточный кризис..., стр. 227; Д. Л. Ватейшвили, Русская общественная мысль и печать на Кавказе, М., 1973, стр. 237.
19 Т., Воспоминания о Кавказе и Грузии, № 2, стр. 415, 416.
20 Там же, стр. 416-417.
21 Там же, стр. 411-412, 415.
22 А. А. Вельяминов - генерал, командующий войсками Кавказской линии и начальник Кавказской области.
23 Е. Г. Вейденбаум, Кавказские этюды (Исследования и заметки), Тифлис, 1901, стр. 230.
24 Это псевдоним Е. П. Лачиновой (урожд. Шелашниковой), жены Н. Е. Лачинова, бывшего в 1839 г. генерал-интендантом Отдельного Кавказского корпуса. Но повесть могла быть написана только с помощью человека, хорошо знавшего положение дел на Кавказе. Таковым, видимо, и был брат мужа Лачиновой - Е. Е. Лачинов, который, попав в число лиц, "прикосновенных" к делу декабристов, был отправлен на Кавказ. Как человеку весьма образованному и дельному ему поручались разные административные должности. Одно время он даже управлял канцелярией генерального штаба А. А. Вельяминова. Однако и после выхода в отставку Е. Лачинов через бывших своих сослуживцев имел возможность узнавать о многих из тех "проделок", которые изображены в повести (О Е. Е. Лачинове см. "Восстание декабристов. Материалы", т. VIII, Л., 1925, стр. 110 и 340; АКАК, т. X, ч. I, стр. XXXII; Д. Д. Языков, Образ жизни и трудов покойных русских писателей, вып. III, СПб., 1887, стр. 86; М. О. Косвен, Материалы по истории этнографического изучения Кавказа в русской науке, ч. III,- КЭС, III, стр. 266; его же, Этнография и история Кавказа (Исследования и материалы), М., 1961, стр. 171 и сл.; Д. Л. Ватейшвили, Русская общественная мысль..., стр. 251 и сл.). Вместе с тем и сама Лачинова, находясь с 1836 г. со своим мужем на Кавказе, вращалась в обществе ссыльных декабристов и литераторов. По некоторым данным, она была лично знакома и с Лермонтовым (А. Титов, Александр Бестужев - герой забытого романа,- "Русская литература", Л., 1959, № 3, стр. 134, 138).
25 А. Титов, Александр Бестужев..., стр. 131, 133 и сл.
26 Декабрист Н. И. Лорер, разоблачая "проповедуемые Зассом идеи страха", свидетельствовал, что на специально насыпанном кургане у Прочного Окопа "при Зассе постоянно на пиках торчали черкесские головы, и бороды их развевались по ветру" (Н. И. Лорер, Записки декабриста, М., (1931, стр. 248).
27 А. Е. Розен, Записки декабриста, СПб., 1907, стр. 250.
28 "Русский вестник", 1861, № 4, стр. 471-472.
29 [Торнау], Государь Николай Павлович..., стр. 246.
30 Е. Г. Вейденбаум, Кавказские этюды..., стр. 308.
31 А. В. Никитенко, Дневник, т. 1. 1826-1857, М. 1955, стр. 283, 510-511 (Прим. И. Я. Айзенштока).
32 [Торнау], Государь Николай Павлович..., стр. 228-248.
33 Там же, стр. 246.
34 Т., Воспоминания о Кавказе и Грузии, № 2, стр. 425-426.
35 Д. Л. Ватейшвили, Русская общественная мысль..., стр. 239, 340, 355, 445.

38 Т., Воспоминания о Кавказе и Грузии, № 3, 4; АКАК, т. XII, ч. I, стр. XII.
39 Т., Воспоминания о Кавказе и Грузии, № 4, стр. 672, 674.
40 Там же, стр. 684, 692.
41 Там же, стр. 700.
42 Там же, стр. 701.
43 Д. Л. Ватейшвили, Русская общественная мысль..., стр. 118.
44 М. В. Нечкина, Движение декабристов, т. II, М., 1955, стр. 448.
45 А. В. Фадеев, Россия и Кавказ первой трети XIX в., М., 1960, стр. 360.
46 А. С. Гангеблов, Воспоминания, М., 1888, стр. 202-203.
47 М. В. Нечкина, Движение декабристов, стр. 449.
48 И. К. Ениколопов, Грибоедов и Грузия, Тбилиси, 1954, стр. 15.
49 В. Шадури, Декабристская литература и грузинская общественность, Тбилиси, 1958, стр. 495.
50 Трудно назвать другой пример такой поэтической и трагической любви, которая выпала на долю А. Грибоедова и Н. Чавчавадзе. Насколько кратковременным оказалось счастье, настолько долговечной была верность прославившейся умом и красотой Нины Чавчавадзе памяти погибшего супруга. Д. Г. Эристави, один из первых исследователей творчества Грибоедова, писал: "Нина Александровна Чавчавадзе была одним из прелестнейших созданий того времени. Красавица собой, великолепно образованная, с редким умом, она безусловно завоевывала симпатии всех, кто только с ней был знаком. Все, кто только ее знал,- люди самых разных слоев, понятий, мнений, сходятся на одном, что эта была идеальная женщина. Не было мало-мальски выдающегося поэта в Грузии, который бы ни посвятил ей несколько стихотворений" (цит. по: И. Богомолов, Я. П. Полонский в Грузии, Тбилиси, 1966, стр. 57).
51 Памятник был воздвигнут в искусственном гроте, у основания церкви св. Давида (VI в.), выстроенной на склоне господствующей над городом Мтацминдской горы, которую Грибоедов назвал самым поэтическим местом Тифлиса. На пьедестале - бронзовый крест с распятием, у подножия которого выделяется коленопреклоненная фигура рыдающей женщины - изображение Нины Александровны Чавчавадзе.
52 Т., Воспоминания о Кавказе и Грузии, № 2, стр. 423; № 4, стр. 702.
53 В. Потто, История 44-го драгунского Нижегородского полка, т. IV, СПб., 1894, стр. 27.
54 И. Богомолов, Я. П. Полонский в Грузии, стр. 57-58.
55 А. Опульский, Л. Н. Толстой на Кавказе (Литературно-краеведческий очерк), Орджоникидзе, I960, стр. 62.
56 Л. Н. Толстой, Собрание сочинений в двадцати томах т. 17, М, 1965, стр. 49.
57 А. Николадзе, Русско-грузинские литературные связи Тбилиси, 1966, стр. 176.
58 М. О. Косвен, Этнография и история Кавказа..., стр. 157.
59 Цит. по: М. А. Ашукина-3енгер, О воспоминаниях В. В. Бобарыкина о Лермонтове,- в кн.: "Литературное наследство", № 45-46, М, 1948, стр. 747.
60 Мирза-Фатали Ахундов, Сочинения, Тбилиси, 1938, стр. 361.
61 См. В. Безъязычный, Чичероне дель К...О,- "Неделя" 1975, № 3 (775), стр. 8.
62 Т., Воспоминания о Кавказе и Грузии, № 4, стр. 698-700.
63 Впервые была опубликована в "Литературных прибавлениях к "Русскому инвалиду"" от 20 и 28 января 1837 г.
64 Прочитав указанную повесть П. П. Каменского, А. А. Бестужев-Марлинский 13 апреля 1837 г. писал своему брату Павлу: "Кланяйся Каменскому, читал я его Келиш-бея - недурно, только зелено..." ("Отечественные записки", 1860, т. 131, № 7, стр. 75). А вот что в 1838 г. писал В. Г. Белинский в рецензии на "Повести и рассказы" Каменского, куда вошел и "Келиш-бей": "Если дело идет о Кавказе, то никогда не ищите в повести ничего тихого, веселого или забавного: повесть обыкновенно начинается громкими фразами, а оканчивается резко, предательством, отцеубийством. Конечно, все это бывает в жизни... но ведь это только одна сторона жизни горцев: зачем же отвлекать только одну ее?" (В. Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. II, М., 1953, стр. 482).
65 А. В. Фадеев, Россия и Кавказ..., стр. 361; Шадури, Декабристская литература..., стр. 573 и др.
66 Т., Воспоминания о Кавказе и Грузии, № 2, стр. 401-404, 417-421, 423-424 и др.; № 4, стр. 706.




70 Щербатов, Генерал-фельдмаршал граф Паскевич-Эриванский, т. III, СПб., 1891, стр. 230.
71 Речь идет о садзах (точнее, садзуа или асадзкуа) - джигетах (джики), занимавших территорию от Гагринских теснин до р. Хоста (Хамышь). Они делились на горных и береговых. Первые (ахчипсаа, аибгаа, псхуаа и др.), обитавшие в верховьях рек Мзымта и Псоу и в среднем течении Бзыби, были известны под названием "мдюаа" (в русских источниках "медовеевцы"). Здесь господствовала главным образом княжеская фамилия Маршания (Маршьан). Территория же, занятая прибрежными садзами, делилась на общества, связанные главным образом с наиболее знатными родами данного региона: Гечба (Геч), Арыдба (Арыд, Аред), Артба (Арт) и др. Эти общества северо-западных абхазских племен Ф. Ф. Торнау называл также княжествами и республиками (см. Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. II, стр. 46).
72 Убыхи занимали также часть Черноморского побережья между реками Хоста и Шахе; на востоке они граничили с абхазскими племенами, а на западе - с шапсугами и подразделялись на несколько племен. Этнически и лингвистически убыхи составляли промежуточное звено между абхазами и адыге (черкесы) и занимали особое место в западной группе народов Кавказа.
73 Термин "племя" здесь употребляется несколько условно. Разумеется, племена Западного Кавказа в XIX в. существенным образом отличались от племен первобытнообщинного строя. В данном случае речь идет лишь о полупатриархальных формах и родо-племенных пережитках, которые прикрывали классовые, феодальные отношения.
74 ЦГВИА, ф. ВУА д. 6339, л. 63.
75 Там же, д. 6302, л. 1.
76 Декабрист В. С. Норов, в 1835-1838 гг. служивший в войсках, действовавших в районе Северо-Западного Кавказа, отмечал, что "все... побережье от Анапы до Гагр было еще мало известно", причем на участке Пшад - Гагра росли "дремучие леса, и продвигаться войскам было очень трудно" (ОРГБЛ, ф. 201 В. С. Норова, № 56, лл. 35, 63).
77 ЦГВИА, ф. ВУА, д. 6312.
78 "Русский архив", 1894, вып. 6 стр. 229.
79 ЦГАА, ф. 833, д. 1, лл. 4-8.
80 См. М. А. Полиевктов, Европейские путешественники по Кавказу. 1800-1830 гг., Тбилиси, 1946.
81 См. М. О. Косвен, Материалы... ч. I, - КЭС, I, стр. 300- 301.
82 Г. И. Филипсон, Воспоминания, стр. 98.
83 ЦГВИА, ф. ВУА, д. 6234 лл. 59-70; д. 6239, лл. 9-10; д. 103212, лл. 1-28; 29-34; д. 146, лл. 1-3.
84 АКАК, т. VIII, ч. I, стр. 380, 465-467; ч. II, стр. 635-637, 747.
85 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 14.
86 Отдел письменных источников Государственного исторического музея СССР, ф. 6, т. 41, лл. 50-51.
87 ГАКК, ф. 249, оп. 1, д. 3029, лл. 20-31 об. Надо отметить, что предпринимаемые правительством с 20-х годов систематические описания Кавказского края завершились в 1836 г. известным "Обозрением российских владений за Кавказом в статистическом, этнографическом, топографическом и финансовом отношениях" (ч. I-IV, СПб.). Кстати, в этих описаниях принимали участие и некоторые из лиц, близко стоявших к "Тифлисским ведомостям", где они помещали первоначальные наброски своих описательных работ. А издание этой газеты официальные лица рассматривали как первую попытку создать на месте разведывательный орган, обслуживающий интересы колониальной политики русского царизма на Кавказе. В "Тифлисских ведомостях", как уже отмечалось, помещался свежий и разнообразный материал, который нередко перепечатывался в столичных газетах (М. А. Полиевктов, Европейские путешественники по Кавказу..., стр. 49).
88 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 13.
89 АКАК, т. VIII, ч. I, стр. 380-381.
90 Т. Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 14.
91 ЦГАА, ф. 833, д. 1, л. 9.
92 ЦГВИА, ф. ВУА, д. 6302, л. 1 об.
93 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 14-18.
94 Гасанбей (Xасанбей) Шервашидзе, третий сын владетеля Абхазии Келешбея Шервашидзе, считался "удельным" Князем Гумской (Сухумской) Абхазии.
95 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 28.
96 См. "Вестник архивов Армении", Ереван, 1973, 1 (35), стр. 85
97 "Цебельдинское дело" завершилось в 1835 г. тем, что князья Маршания дали обещание не вторгаться в пределы побережья Абхазии, а Михаил Шервашидзе, владетель Абхазии, обязался не нападать на них и не обижать тех из них, которые станут приходить в его владения "без дурных намерений". Торнау "не мешался в самый ход дела, а только следил за ним со стороны, изучая его" (Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 49-51)
98 Там же, стр. 26.
99 ЦГИАГ, ср., 416, on. 2, д. 23, л. 2.
100 ЦГВИА, ф. 548, оп. 3, д. 21, л. 90.
101 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 23-49
102 ЦГВИА, ф. 548, оп. 3, д. 21, л. 113.
103 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 42, 43, 45.
104 Фредерик Дюбуа де Монпере, Путешествие вокруг Кавказа, т. I, Сухуми, 1937, стр. 136.
105 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 45-46, 48.
106 Кстати, X. X. фон дер Ховен все рапорты и письма Торнау на его имя обобщил в одном рапорте от 25 июля 1835 г., адресованном и. д. генерал-квартирмейстера Главного штаба Ф. Ф. Шуберту (см. ЦГВИА, ф. ВУА, д. 6302, лл. 1-11). Заметим также, что сам фон дер Ховен собирал материал для подробной карты Кавказа, за что в 1836 г. его произвели в чин генерал-майора. Он сумел, добывая сведения от своих многочисленных "кунаков", составить детальную карту "непокоренных" частей Кавказа.
107 ЦГИАГ, ф. 416, оп. 2, д. 23, лл. 7-8.
108 ЦГВИА, ф. 548, оп. 3, д. 21, лл. 63-65, об., 80-80 об.; ф. 482, д. 57, лл. 1 об.-6 об., 7-11 об., 14 об.; ГАКК, ф. 249, оп 1, д. 3029, лл. 1-19.
109 Она затем вошла - с небольшими изменениями - в книгу Ф. Ф. Торнау "Воспоминания кавказского офицера" (ч. I, стр. 55- 60).
110 М. О. Косвен, Материалы..., ч. II,- КЭС, II, стр. 150. Тем не менее рассматриваемый документ, как увидим ниже, требует к себе критического отношения, поскольку он содержит ряд ошибочных и противоречивых положений и неточностей.
111 ЦГВИА, ф. 548, оп. 3, д. 21., л. 1а.
112 Т., Воспоминания кавказского офицера ч. I, стр. 68.
113 ЦГВИА, ф. 548, оп. 3, д. 21, лл. 4-5 63, 103-105 об., 110 об.
114 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I. стр. 68, 69
115 ЦГВИА, ф. ВУА, д. 6302, л. 1; АКАК т. VIII, ч. I, стр. 335.



118 ЦГВИА, ф. 548, оп. 3, д. 21, л. 111, 111 об., 112, 114.
119 ЦГИАГ, ф. 416, оп. 2, д. 32, л. 16 об.
120 АКАК, т. VIII, ч. I, стр. 381.
121 Профессор А. Н. Генко отмечал, что в дореволюционное время вообще "существовали целые группы абхазцев, систематически, из года в год, посещавших абазинские аулы, знакомившихся с их жизнью и бытом попутно, при совершении своих торговых операций по закупке скота и кубанского хлеба" (см. А. Н. Генко, Абазинский язык, М., 1955, стр. 9). 122 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 106. Многочисленная и сильная фамилия Лоо относилась к одной из племенных абазинских групп - тапанта. К началу XIX в. эти абазины вместе со своими соплеменниками (тамовцы, бибердовцы и др.) занимали территорию по рекам Подкумка, Кума и Танлыку. Кроме того, две тысячи дворов Лоо в конце XVIII - начале XIX в. селились по рекам Большой и Малый Зеленчук, правобережью Кубани и ее левым притокам (Л. И. Лавров, Абазины,- КЭС, I, стр. 23 и сл.; Н. Г. Волкова, Этнический состав населения Северного Кавказа в XIX - начале XX в. Автореф. канд. дисс. М., 1973, стр. П).
123 ЦГВИА, ф. 548, оп. 3, д. 21, лл. 67-79.
124 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 70, 74.
125 ЦГИАГ, ф. 416, оп. 2, д. 23, л. 16 об.
126 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 40-41, 70, 71, 112 и др.
127 ЦГВИА, ф. 548, оп. 3, д. 21, лл. 111 об., 112, 115.
128 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 75.
129 Там же, стр. 82, 83.
130 Для того чтобы попасть на Северный Кавказ, в Абхазии с древнейших времен пользовались следующими маршрутами: Мзымта - Кбаада (Красная поляна) -верховья Большой Лабы; Бзыбь - Санчара - Большая Лаба; Бзыбь - Псху - Большой Зеленчук; Бзыбь - Псху - Санчарский перевал - верховья рек Уруп и Заадан; Гума - реки Гумиста и Келасури - горный перевал - верховья Большого и Малого Зеленчуков; Кодор - Лата -Клухор - р. Теберда; р. Сакен - р. Учкулан. По Кодорскому ущелью проходил главный маршрут. Очевидно, по этим маршрутам шло переселение абазин на Северный Кавказ. Так, через Санчарский перевал абазины могли проникнуть на р. Лабу, а оттуда - на Большой Зеленчук, в местность Аркыз ("Военно-статистическое обозрение Российской империи", т. XVI, ч. 3, СПб., 1853, стр. 10-'И; ч. 5, 1858, стр. 274; Ц. Н. Бжания, Из истории хозяйства абхазов, Сухуми, 1962, стр. 32, карта; Е. П. Алексеева, Древняя и средневековая история Карачаево-Черкесии, М., 1971, стр. 197).
131 Вот как описывает А. И. Лаврентьев эти места: "Все... дороги, почти без исключения, представляют тропинки, трудные даже для вьючного сообщения. В некоторых местах они лепятся по карнизам отвесных ущелий... над руслом реки, переходят через крутые и каменистые овраги и обрывистые ущелья; иногда путь совсем прекращается, упираясь на отвесную скалу... При всем этом нужно еще иметь в виду препятствия со стороны рек, отличающихся чрезвычайною стремительностью течения... В некоторых местах, на означенных путях, через реки устроены висячие мосты, замечательные смелостью постройки" (А. И. Лаврентьев, Статистическое описание Кутаисского генерал-губернаторства,- "Статистическое описание губерний и областей Российской империи...", т. XVI, ч. 5, СПб., 1858, стр. 274-275).
132 О кавказском зубре, самом крупном копытном в этих местах, в мире стало известно лишь в XVII в. Петербургская Академия наук долгое время не верила в существование его на Кавказе. Во всяком случае, записка академика Г. М. Ловица от 1774 г., сообщавшая о наличии на Кавказе этого млекопитающего, была расценена как несерьезная. А группы ученых - участников экспедиции 1829-1830 гг. - на основании найденных ими нескольких черепов зубров сделали поспешный вывод об исчезновении этих животных 60-80 лет назад (А. Блех, Возвращение зубра,- "Неделя", 1870, № 52). Поэтому, очевидно, и писал П. Надеждин: "Но особенного внимания заслуживает открытие Торнау в лесистых горах Малой Абхазии зубра, животного, которого до сих пор находим только в одной Беловежской пуще, в Гродненской губернии" (П. П. Надеждин, Природа и люди на Кавказе и за Кавказом, по рассказам путешественников, поэтическим произведениям А. Пушкина, Лермонтова, Я. Полонского и ученым исследованиям. Учебное пособие для учащихся, СПб., 1869, стр. 97). Однако и профессор А. Д. Нордман, совершивший одновременно с Торнау, т. е. весной 1835 г., путешествие по Западному Кавказу, в кратком отчете об этом путешествии отмечал: "В горах и лесах, между Абхазиею и Джигетскою областию, а именно в округе Заадан, живет зубр Bos urus L., по-абхазски адомпе" ([A. Д. Нордман], Путешествие профессора Нордмана по Закавказскому краю,- "Журнал Министерства народного просвещения", 1838, № 11, стр. 419). Удивительное совпадение. Зубра на Кавказе после Торнау видели и другие (см. "Известия Кавказского общества любителей естествознания и Альпийского клуба", Тифлис, 1879, кн. I, стр. 47-61; 1880, кн. И, стр. 6-8). А в 1883 г. известный кавказовед А. П. Берже писал: "В сосновых лесах, по верхнему Зеленчуку и другим притокам, попадается исчезнувший везде в Западной Европе зубр, который сохранился только на Кавказе и в Гродненской губ., в Беловежской пуще" (Ад. Берже, Горные племена Кавказа,- "Живописная Россия", СПб., 1883, т. IX, стр. 144). См. также Н. Динник, Горы и ущелья Кубанской области,-ЗКОРГО, 1884, кн. XIII, вып. 1, стр. 359-361; В. И. Немирович-Данченко, В гостях, СПб., 1880, стр. 85.
133 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 99.
134 Там же.
135 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 105, 106, 110.
136 ЦГИАГ, ф. 416, оп., 2, д. 23, л. 22.
137 Там же, он. 3, д. 23; лл. 24-32 об., 33-34.
138 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 112.
139 Ад. Берже, Краткий обзор горских племен на Кавказе,- "Кавказский календарь на 1857 год", Тифлис, 1858, стр. 267, 271.
140 Н. Марр, Батум, Ардаган, Карс. Исторический узел межнациональных отношений Кавказа, Пг., 1922, стр. 5.
141 ЦГВИА, ф. ВУА, д. 6302, л. 11
142 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. I, стр. 111-112, 116.
143 Н. В. Майер получил "очень хорошее домашнее воспитание", а затем окончил Медико-хирургическую академию. Его отец был "уважаемый ученый секретарь одной Академии". На формирование умонастроения Н. В. Майера большое влияние оказали особые условия его воспитания, окружение. С детства он получил возможность пользоваться книгами и журналами, которые его отец, как ученый секретарь Академии, получал непосредственно из-за границы. Это давало возможность Майерам следить за политическими событиями и движением умов в Западной Европе. Майер-отец имел друзей даже среди итальянских карбонариев (Г. И. Филипсон, Воспоминания, стр. 106).
144 Там же, стр. 106, 107.
145 Н. Бронштейн, Доктор Майер,- в кн.: "Литературное наследство", М., 1948, №№ 45-46, стр. 473.
146 Г. И. Филипсон. Воспоминания, стр. 106.
147 Н. И. Лорер, Записки декабриста, стр. 189.
148 Т., Воспоминания кавказского офицера, ч. II. стр. 171.
149 В. Шадури, Декабристская литература..., стр. 226-227.


СПРАВКА: Федор Федорович Торнау

Потомок прибалтийских баронов Торнов (именно так правильно писалась фамилия, как заметил сам барон, до искажения ее «писарскою милостью разных военных канцелярий») родился в Полоцке в 1810 году. Дед и отец его были военными. Воспитывался он в Царскосельском лицее, получил хорошее образование. А с поступлением на военную службу, как он отмечал сам, «судьба переносила меня из конца в конец России, помещая в разных частях огромной русской армии, на моих глазах боровшейся в Турции, Польше и на Кавказе». Русско-турецкий театр военных действий, Польша, Петербург — таковым было начало.