Адыги - Новости Адыгеи, история, культура и традиции » Статьи » История » Некоторые исторические справки о "Кабарде"

Некоторые исторические справки о "Кабарде"

Некоторые исторические справки о "Кабарде"
История
zara
Фото: Адыги.RU
13:30, 05 октябрь 2021
5 880
0
«Рыцарская Кабарда была законодательницею мод и вкуса для всех воинственных адыгских обществ от Сунжи до Черного моря», – писал историк И. Попко в сочинении «Терские казаки». Влияние кабардинцев было значительно и выражалось в подражании им окружающих их народов в одежде, вооружении, нравах и обычаях. Искусство кабардинцев сидеть на коне, носить оружие, умение держаться, их манеры были так своеобразны и поразительны, что ингуши, осетины и чеченцы отправляли в Кабарду своих детей учиться всему этому. Выражение: «Он одет и ездит, как кабардинец» звучало наивысшей похвалой для них. «Военные качества кабардинцев также были общепризнанными», – свидетельствует архивный документ. В. Б. Вилинбахов, который посвятил отдельную главу своей книги кабардинским военным обычаям в русской армии, констатирует: «Не осталось в стороне от этого
Некоторые исторические справки о "Кабарде"«Рыцарская Кабарда была законодательницею мод и вкуса для всех воинственных адыгских обществ от Сунжи до Черного моря», – писал историк И. Попко в сочинении «Терские казаки».

Влияние кабардинцев было значительно и выражалось в подражании им окружающих их народов в одежде, вооружении, нравах и обычаях. Искусство кабардинцев сидеть на коне, носить оружие, умение держаться, их манеры были так своеобразны и поразительны, что ингуши, осетины и чеченцы отправляли в Кабарду своих детей учиться всему этому. Выражение: «Он одет и ездит, как кабардинец» звучало наивысшей похвалой для них. «Военные качества кабардинцев также были общепризнанными», – свидетельствует архивный документ. В. Б. Вилинбахов, который посвятил отдельную главу своей книги кабардинским военным обычаям в русской армии, констатирует: «Не осталось в стороне от этого влияния и русское население Кавказа. Первыми подверглись кабардинскому воздействию терские казаки, жившие рядом с Кабардой и имевшие оттуда много выходцев в своей среде. Прежде всего это влияние проявилось в одежде. Кабардинская одежда, первоначально заимствованная казаками стихийно, впоследствии в силу ее удобства была узаконена и стала форменной для терского и кубанского казачьего войска».

«Приняв за образец боевое снаряжение от горцев, наше кавказское казачество, находясь при одинаковых военных потребностях со своими соседями... не отставало от них в своих военных стремлениях, так и в исправности своего боевого снаряжения. Щегольство лошадьми, одеждою и оружием у казаков дошло, наконец, до того, что они в этом отношении перещеголяли черкесов», – писал М. Арнольди.

Вместе с одеждой казаки переняли у горцев и вооружение. Тяжелая сабля и длинные неуклюжие пики были ими брошены. Кинжал, шашка в тонких сафьяновых ножнах, не производившие ни звона, ни шума, сделались их любимым оружием. «...Лошади, которые имели кавказские казаки, были, как правило, кабардинской породы, считавшейся лучшей на Кавказе. Посадка всадника была совершенно горской, и поэтому было очень трудно отличить терского или кубанского казака от кабардинца»,– писал А. Н. Беляев в своих воспоминаниях «О пережитом и перечувствованном».

От горцев же заимствовали казаки умение «читать» следы, действовать мелкими партиями и вести разведку так скрытно, как не умели делать никакие солдаты регулярной армии. Этим они приносили большую пользу русским войскам в самых различных случаях военных действий. Постепенно Кавказ в той или иной степени наложил некоторый отпечаток и на русскую регулярную армию. Началось это с офицерского состава. Обычно, как только офицер приезжал на Кавказ, он спешил приобрести себе бурку и сменить казенную шпагу, мало пригодную для настоящего боя, на кавказский клинок.
Некоторые из офицеров даже форменный сюртук заменяли черкеской. В таком виде, например, всегда ходил известный своей жестокостью на Кавказе генерал Засс Г. X., тот самый Засс, который завел страшный обычай в этой войне. Он приказывал казакам отрезать у убитых черкесов головы и затем отсылал их в Берлинскую академию наук для исследования.

Кавказ показал командованию русских войск непригодность многих тактических приемов, выработанных практикой европейских войн. В первую очередь это касалось принципов ведения огневого боя... Это прежде всего требовало создания совершенно новой тактики, которая ничего не имела общего с русским строевым уставом и была поразительно сложна. Поневоле кавказский солдат забыл свои уставы и предался изучению тонкостей и особенностей военного искусства горцев.

Тактика пластунов, заимствованная у горцев, была полностью оценена военными авторитетами' только после Восточной войны, когда в боях за Севастополь в 1854– 1855 годах отличились 2-й и 8-й батальоны черноморских пластунов и т. д., и т. п. Много можно было привести еще интересных справок такого характера. Мы сегодня напоминаем читателю былое удальство в характере нашего народа отнюдь не за тем, что рассчитываем именно и исключительно на эти боевые качества людей. Напротив. Мы хотели бы обратить внимание нашего читателя на тот факт, что наш народ, именуемый общим названием «адыгэ», еще в стародавние времена умел наилучшим образом соответствовать духу и веяниям своего времени. А время приведенных примеров, как видно из описанного, военное.

Тогда сильные государства и народы вели непрерывные захватнические войны, стремясь к еще более могущественному положению, а слабые вынуждены бывали все время заботиться о своей защите, чтобы сохранить, отстоять свою независимость. И те, и другие набирались необходимого военного опыта. А его у адыгов оказалось столько, что российская армия, одна из сильнейших в мире, вынуждена была у них учиться.

Трагические события

Мы подошли к наиболее трагическим событиям в жизни адыгского народа – последнему году войны адыгов за независимость (1863–1864). Предоставим слово очевидцу, участнику войны на стороне адыгов, иностранцу Фонвиллю, который сражался до последнего дня в рядах Черкесского войска против русского империализма и, оставшись в живых, описал эти события. «...В начале войны, русские, – писал он, – ограничивались передвижением вперед оборонительной линии, стесняя черкесов в пользовании пастбищами, а также время от времени совершая экспедиции для их «наказания» за нападения на русские станицы, клином врезавшиеся в земли, искони считаемые черкесами своими.

С тридцатых годов эта система «наказаний» уступила место планомерному движению русских войск, с проложением дорог, прорубкой просек и одновременно заселением занимаемых земель казачьими станицами и русскими поселениями. (Картина, знакомая читателю по описанию истории Кабарды.)
...Во время Крымской войны (1853–1855) после десанта в Крым, союзные дипломаты явились на восточный берег Черного моря и предложили черкесам избавить их раз и навсегда от русских, если они примут покровительство Азии. Но черкесы на такое предложение ответили, что против русских они, собственно, ничего не имеют, но воюют с ними потому, что они захватывают их земли, и если французы и англичане сделают то же, то они и с ними будут драться также ожесточенно, как и с русскими. И естественно, что только отобрание земель, разорение хозяйства с беспощадным истреблением русскими отрядами всего живого, что попадалось на пути, заставляло черкесов вести войну с русскими.

...Узнав, что по вновь покоренным землям Кавказа проезжает русский царь, черкесы послали депутацию во главе с Керендук-Хаджи Берзегом, и 18 сентября 1861 года в урочище Мамрюк-Огай (где ныне Новосвободная станица, Майкопского округа) депутация была принята Александром II. Она просила прекращения захватов земли и заселения ее станицами, крепостями, чтобы не выжигались аулы, не избивались жители, не пролагались дороги и прекратились военные действия. Ответом на это были следующие слова царя: «Выселиться, куда укажут, или переселиться в Турцию».

Насколько это было приемлемо, видно из нескольких строк, приводимых ниже, взятых из воспоминаний одного из участников этой войны, присутствовавшего при этом разговоре, генерала Ольшевского. Он пишет: «Променять свои заветные, дышащие здоровьем, свободой, независимостью горы и леса на зловредные равнины Черноморья и болотные низменности Большой Лабы не значит ли отдать себя на жертву лихорадок?» Один из авторов «Очерков покорения Кавказа», оправдывая действия царского правительства и говоря о самоотверженности черкесов, пишет: «Мы не могли отступить от начатого дела и бросить покорение Кавказа потому только, что черкесы не хотели покориться. Надо было истребить черкесов наполовину, чтобы заставить другую половину положить оружие. Но едва ли не более десятой части погибших пали от лишений и суровых зим, проведенных под метелями, в лесу, на голых скалах. Особенно пострадала слабая часть населения – женщины и дети. Когда черкесы столпились на берегу для отправления в Турцию, по первому взгляду была заметна неестественно малая пропорция женщин и детей против взрослых мужчин.

...При наших погромах множество людей разбегалось по лесу, и в этой кровавой трагедии нередко матери разбивали головы своим детям, чтобы они не достались в наши руки. Теперь, когда умолкли шум и азарт отчаянной борьбы, когда наша власть на Кавказе вполне упрочена, мы можем спокойно отдать дань удивления героизму и беззаветной отваге побежденного врага, честно защищавшего свою родину и свою свободу до полного истощения сил»
Силы у адыгов действительно истощились. Им осталось выбирать: или переселиться в Турцию, как указал Александр II, или лечь на землю и умереть на своей земле. И то и другое наблюдали историки и описали в своих произведениях. Вот как рассказывает об этом русский историк Я. Абрамов, лично наблюдавший процесс отправки кабардинцев со станции Минеральные воды: «...Станция Минеральные воды! Поезд стоит тридцать минут!.. Началась суматоха. Одни поспешно выносили вещи из вагона; другие также поспешно лезли в вагон. Толкали друг друга, кричали, ругались. Осматривая толпу сцепившихся, я невольно обратил внимание на группу людей, совершенно не принимавших участия в общей суматохе, хотя, судя по тому, что у них в руках и вокруг них были их пожитки, они должны были отправиться этим поездом.

Это были кабардинцы. Тут были дети, женщины, взрослые и мужчины, старики. Дети были довольно оборванные. Мужчины были одеты в черкески и при оружии. Но всего больше выделялись из толпы старики. Их было более десятка. Это были достойные представители своего племени. Высокие, стройные, несмотря на свою старость, в живописных кавказских костюмах, с большими седыми бородами, с умными, выразительными лицами, они производили импонирующее впечатление и внушали невольное уважение к себе. Их лица дышали благородством и сознанием своего личного достоинства; было ясно, что эти люди умеют постоять за свое личное достоинство, но в то же время умеют уважать и в другом это достоинство. В толпе своих более молодых соплеменников они казались настоящими патриархами. Это были живые памятники того времени, когда для кабардинца единственным законом являлись его собственные понятия о правде и неправде. Группа кабардинцев стояла совершенно неподвижно, словно окаменела. Их лица были угрюмы, глаза горели, губы были сурово сжаты. Видно было, что какое-то общее горе тяготело над этой толпой, но она сдерживалась и не хотела выказать свои страдания перед русскими, гяурами.

Крайне заинтересованный представившеюся мне сценою, я поместился недалеко от толпы кабардинцев и стал наблюдать за нею. Через несколько времени к толпе подошел кондуктор и закричал:
– Ну, татарва! Идите занимать места... вон в тот вагон...
Вслед за этим произошло нечто неописуемое. Дети и женщины заголосили, хватаясь друг за друга, взрослые мужчины зарыдали, старики бросились на землю, стали ее целовать и поливать своими слезами. Эта ужасная сцена продолжалась минуты две, затем вся толпа быстро бросилась в указанный вагон и скрылась в нем. Оттуда послышались глухие рыдания.

На меня эта непонятная сцена произвела чрезвычайно сильное впечатление. Не понимая ее значения, но в то же время будучи тронут до слез этим бурно проявившимся выражением горя целой толпы людей, я растерянно осматривался по сторонам, как бы ища человека, который бы мог объяснить мне, что все это значит. Стоявший недалеко от меня крестьянин, по-видимому, заметил мое недоумение и как-то лениво произнес: «Переселенцы это... в Турцию, значит, едут, ну и прощаются с родной землей... Знамо, жалко: это хоть на кого придись...» Мне стало все ясно...»

Такое переселение горцев вскоре перешло в выселение целых народностей. Выселились джихеты, убыхи, шапсуги, натухайцы, абадзехи, абазинцы, башильбаевцы, тамовцы, кизальбековцы, шахгиреевцы, баговцы, егерукаевцы, темиргоевцы, бесленеевцы, махошевцы, бжедухи и закубанские нагайцы.
Всего выселилось с 1858 по 1865 год, только по официальному счету, 493 тысячи 194 души. И еще много горцев выселялось без ведома русского правительства и, стало быть, в официальный счет не попало. Такие громадные размеры переселенческое движение горцев приняло благодаря некоторым приемам русской политики. Из официальных документов, содержание которых опубликовано председателем кавказской археографической комиссии А. Берже, видно, что в это время кавказские деятели решились радикально изменить прежнюю систему борьбы с горцами и поставили себе две цели: с одной стороны, сократить численный состав горского населения, всячески содействуя переселению горцев в Турцию и даже прямо вызывая его, а с другой – выселить всех оставшихся из гор на плоскость, в Прикубанские болота. А места, занятые прежде горским населением, заселить казачьими станицами.
Таким образом, горцы, уходя со своих мест поселения, покидали свои жилища, оставляли скот и запасы хлеба, а иногда и неубранные нивы. Все это досталось поселившимся на месте горцев казакам. Сами же горцы, без всякого имущества, скапливались частью в Анапе и Новороссийске, частью во многих мелких бухтах северо-восточного берега Черного моря, тогда еще не занятых русскими. Отсюда их перевозили в Турцию турецкие кочермы, а также отчасти заарендованные специально для этой цели русским правительством суда. Но так как всего этого транспортного флота было крайне недостаточно для перевозки почти миллиона человек, то массе горцев пришлось ждать своей очереди по полгода, году и более. Все это время они оставались на берегу моря, под открытым небом, без всяких средств к жизни. Страдания, которые приходилось выносить в это время горцам, нет возможности описать. Они буквально тысячами умирали с голоду. Зимою к этому присоединялся холод. Весь северо-восточный берег Черного моря был усыпан трупами и умирающими, между которыми лежала остальная масса живых, но до крайности ослабевших и тщетно ждавших, когда их отправят в Турцию. Очевидцы передают ужасные сцены, виденные ими в это время. Один рассказывает о трупе матери, грудь которой сосет ребенок: другой – о матери же, носившей на руках двух замерзших детей и никак не хотевшей расстаться с ними; третий – о целой груде человеческих тел, прижавшихся друг к другу, в надежде сохранить внутреннюю теплоту, и в этом положении застывших, и т. д.

Отправленные в Турцию умирали в пути. Газета «Allgemeine Zeitung» сообщала, что в Ларнак, на острове Кипр, вошли три маленьких судна с черкесскими переселенцами, на которых отправлялось из Самсуна 2700 человек, а в пути погибло более половины – 1441 человек, главным образом от жажды и голода. Население Ларнака и французский консул были категорически против высадки на берег «полумертвых горцев». Далее она продолжала: «Один пароход, плававший по той же самой дороге, по которой шли незадолго перед ним суда с черкесами, мог проследить путь по плывшим трупам».

«...А черкесы, высаживаясь на турецкий берег, не встречали ни материальной помощи, ни указаний куда им идти и где поселиться. Большей частью они становились лагерем на том самом месте, где высаживались, и здесь бедствовали по нескольку лет. В каких ужасных условиях находились черкесы, высадившись на Турецкий берег, можно видеть из следующих данных, которые сообщал в письме от 10 июня 1864 года русский консул в Трапезунде генералу Карцеву. «В Батум прибыло,– писал консул,– около 6 000 черкесов, смертность – 7 человек в день; в Трапезунде высадилось 247000, из них умерло 19000 душ; ко времени написания письма оставалось в Трапезунде 63290 черкесов и из них умирало 180–250 человек в сутки; в Самсуне и окрестностях было 110000 душ, ежедневная смертность достигала 200 человек; из 4 650 человек, отправленных из Трапезунда в Константинополь и Варну, умирало в день 40–60 человек; всего с начала переселения до мая 1864 года из прибывших в Трапезунд переселенцев умерло более 30 000 человек».
Русский консул в Трапезунде А. Н. Мошнин в своем донесении от 26 декабря 1863 года Новикову сообщал: «Черкесы по прибытии размещаются в дырявых палатках, среди грязи, в которой они буквально тонут. Отсюда смертность, доходящая до ужасающей цифры – от 40 до 60 человек в день...»
Часть адыгов категорически отказалась покинуть свою Родину. Она предпочла умереть на своей земле. С этой целью они выходили на поляну около села и ложились там на сырую землю целыми семьями и лежали в ожидании смерти.

Вот как описывает один из таких случаев М. Лохвицкий в своем романе «Громовый гул»:
«...Погляди,– промолвил Закурдаев. – Они из одного аула... Фельдфебель остановился возле нас, снял фуражку и перекрестился.
Я разглядывал поляну. На ней были люди, по одежде горцы – мужчины и женщины. Они лежали вповалку, то по одному, то по двое, то рядом, ничком, на боку, скорчившись или раскинувшись, чаще на спине, вытянув вдоль тела руки. Мне не приходилось видеть вместе столько умерших. От чего они погибли?.. Что за болезнь,– чума, холера,– свалила их здесь? Вот откуда вчера принесло к морю трупный запах... Собираясь повернуть обратно, нечаянно обратил внимание на одну странность – все горцы лежали лицом к солнцу, к востоку, следовательно, не болезнь свалила их, а они сами легли так еще живыми. Закурдаев пошел на поляну, перешагивая через трупы, как через бревна, и поманил меня рукой. Одолевая себя, я направился к нему, стараясь не переступать через умерших, а обходить их...

Возле одного из умерших стояла лошадь без седла. Стояла она как-то странно, расставив ноги и опустив морду. Присмотревшись, приметил, что лошадь измождена до крайности... Я догадался, что она расставила ноги, дабы не упасть от слабости, стоя умирала возле своего хозяина. Обойдя лежавшего на спине человека, я подошел к лошади, протянул руку, коснулся лба, на который свисал клок белых волос. По шкуре лошади пробежала дрожь, и несколько слезинок выкатилось из глаз и упали на папаху, прикрывшую лицо хозяина... В один ряд у наших ног лежали четверо: белобородый старик в папахе, старуха, лицо ее было закрыто шерстяным вязаным платком, под которым виднелись поседевшие длинные волосы, мальчик-подросток, скорчившийся так, что колени касались подбородка, и молодая женщина...
– Афанасий Игнатьевич! – позвал я.
Он резко повернулся, и одновременно вдруг зашевелился труп старухи. Испугался я от неожиданности так, что у меня даже не стало сил попятиться. Старуха задвигалась, стащила с лица платок и безразлично, с равнодушием, так, словно мы были тенями, посмотрела на нас, пробормотала что-то и снова прикрыла лицо платком.
– Не мешайте нам умирать,– медленно, с расстановкой произнес Закурдаев, и я догадался, что он перевел на русский слова старухи. ...Что-то заставило меня оглянуться. Я увидел живые глаза человека, лежавшего по близости с вытянутыми вдоль тела руками. Солнце освещало его отвердевшие лоб, нос и скулы и искрилось в темно-карих глазах, не выражавших, как и у старухи, ни страдания, ни ненависти. Я отвернул голову, но оказалось, что не только один этот горец открыл глаза, но и другие, казавшиеся мне до того умершими... От рождения я знал: умирают от старости, от болезни, от пули и т.д... Здесь же умирали от полной безысходности, от крайнего отчаяния, и умирали не одиночки, тихо угасали целые семьи». И таких примеров было немало. Значительная часть Адыгов предпочла мучительную смерть на своей земле обещанной райской жизни в чужой стране.
Через все мыслимые и немыслимые страдания прошли адыги (черкесы), оказавшиеся в Турции. Их дарили, ими торговали, их морили голодом, издевались над ними всячески. «Страдания горцев усиливались еще и тем, что тогда в Турции, процветала работорговля. В ноябре 1864 года английский консул в Трапезунде сообщал своему правительству о том, что из высадившихся на берег в Анатолии с 1863 по 1864 год 220000 черкесов было продано 10000 человек... В декабре 1863 года в Трапезунде ребенка 11 –12 лет можно было купить за 30–40 рублей, а местный паша приобрел 8 самых красивых девушек по 60–80 рублей чтобы «послать их для подарков» в Константинополь. Работорговцы обогащались на бедствиях горцев. На обеспокоенное заявление Ф. Фонвилля, что Кавказские переселенцы в Ачка-Кале «все мрут от голода и холода», один «старый пират» невозмутимо ответил: «Черкешенки дешево будут стоить нынешний год на базаре в Стамбуле».

Другой европейский наблюдатель, Феликс Канитц, свидетельствует: «Посреди всего этого скопища человеческих бедствий и страданий выступала еще ярче рядом с гордою осанкой и наружностью, с выражением сознания своего достоинства мужчин, волшебная ослепительная красота черкесских женщин. Кто пожелал бы увидеть в действительности идеал классической женской красоты, который представляется ему во сне или создавался в его воображении по античным первообразам, или же тех, кто захотел бы узнать, почему султаны, ханы и все турецкие вельможи не жалеют никаких средств для пополнения своих гаремов дочерьми Кавказа, тот может отправиться в черкесские поселения Балкан; но пусть не теряет времени, так как все благородство этой красоты исчезнет под гнетом нужды и тяжелой работы...»

www.adygi.ru
Ctrl
Enter
Заметили ошЫбку
Выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
Обсудить (0)