Между долгом службы и чувством крови: горцы на службе Российской империи

Кавказ и проблемы его присоединения, модернизации долгое время

находились на периферии политики Российской империи. Это приводило к нехватке ресурсов для полноценного закрепления новых завоеваний и «умиротворения» непокорных. В рапортах российских главноуправляющих и главнокомандующих на Кавказе рефреном звучат требования военных подкреплений и жалобы на непригодность присылаемых чиновников, замеченных в злоупотреблениях и лихоимстве.

Чиновничий корпус институтов администрации южной окраины долгое

время формировался по своеобразному «остаточному принципу». Именно сюда отправлялись многие «горячие головы», угрожавшие имперской законности и порядку или просто мозолившие глаза династии и петербургской элите. Не менее известно и специфическое отношение российских чиновников к службе на Кавказе, которая часто рассматривалась не иначе как разновидность ссылки.

В этом отношении весьма красноречивы литературные образы кавказского чиновника из пушкинского «Путешествия в Арзрум» и гоголевского «Носа».

Осложняло ситуацию незнание командированными чиновниками из России местных языков. Российская администрация занималась абсолютно бесполезным делом, публикуя принятые указы на русском языке, содержание и смысл которых оставался неведомым для большинства населения края. Кроме того, «выписанные» на Кавказ чиновники страдали от непривычного климата и бытовых условий.

Выходом из этой ситуации стало профессиональное обучение местных

уроженцев: первоначально в рамках службы в лейб-гвардии Кавказско-горском полуэскадроне и училищах края, вошедших в 1849 г. в состав Кавказского учебного округа, а затем и в высших учебных заведениях империи.

Но и до перевода практики обучения и службы уроженцев Кавказского края на регулярную основу империя активно использовала «природных кавказцев» на административном и военном поприще. Первыми на службу империи в крае пошли грузины. Это объясняется не только давними связями двух государств, общностью религиозных верований, но и тем, что Восточная Грузия первой из кавказских субрегионов оказалась в составе Российской империи (в 1801 г.) и здесь был сформирован первый (на территории Южного Кавказа) имперский

институт управления — Верховное Грузинское правительство.

В этом смысле показателен пример грузинского князя К. Чолокашвили,

о котором историк Н.Г. Тарсаидзе писал следующее: «После присоединения (Восточной Грузии к России. — А. У.) он (К. Чолокашвили. — А. У.) был советником Экспедиции гражданских дел. Выезжал в Россию в 90-е годы XVIII столетия, поддерживал связи с находящимися на службе в России грузинами. Знакомство с русскими порядками облегчило ему службу в Грузии после присоединения».

Горцев, находившихся на службе Российской империи, выделяло знание

местных языков и обычаев. Немалую роль играло и то, что в глазах жителей края они обладали запасом доверия, а в некоторых случаях имели и определенный авторитет. Знания уроженцев Кавказа были востребованы империей, а те из них, кто благополучно проходил обучение в российских учебных заведениях, имели все шансы сделать успешную карьеру.

С другой стороны, обучение в России и служба империи оказывало сильное влияние на мировоззрение горцев, попадавших в положение «чужих среди своих и своих среди чужих»: «…встретившись в родных горах, лицом к лицу с знакомой стариной, опять переменится, опять сделается настоящим горцем; но все же он был там, где его братья не были, все видел он, чего они не видели. И зашевелится в нем иной раз смутная мысль об иной жизни, и заговорит она в нем громко при взгляде на его бедное настоящее, и поделится он этою мыслью с тем или с другим из своих братий. Но они не понимают его, не верят ему, смеются над ним».

Одной из первых форм систематической интеграции горцев в российские военно-политические структуры было создание в 1828 г. лейб-гвардии Кавказско-горского полуэскадрона. Целью образования полуэскадрона было не только символическое привлечение горцев к службе в гвардии российского императора, но и их «просвещение». Так, по словам А.Х. Бенкендорфа: «…Напитанный дикостью и раздражительный горский народ, враждующий с русскими, не может познать истинной причины беспрестанной вражды и удостовериться в желании Российского государя не уничтожать свободу горцев, а напротив того, даровать благоденствие, каким пользуются и другие его

подданные. Чтобы внушить предварительно хотя некоторым из них эти благотворные виды, должно стараться приготовить их в положении, в котором спокойствие души дает возможность человеку выслушать и вникнуть в то, что ему объясняют. На этом основании сформирован был лейб-гвардии Кавказско-горский эскадрон и, чтобы более доказать горцам желание государя императора прекратить вражду, назначен в Собственный Его Императорского Величества Конвой».

Для многих горцев долгое время служба в полуэскадроне была едва ли не единственным доступным способом получить необходимые для дальнейшей службы знания и навыки. Наиболее яркий пример — это Ш. Ногмов, который еще в 1815 г. при посредничестве кабардинских князей Темирбулата и Касая Атажукиных пытался отправиться на обучение в российские учебные заведения. Желание впоследствии одного из крупнейших адыгских интеллектуалов XIX столетия было удовлетворено только в 1829 г. Прошение Ш. Ногмова командующему на Кавказской линии и в Черномории Г.А. Емануэлю об определении в Кавказско-горский полуэскадрон получило положительную резолюцию. Ш. Ногмов проходил службу в окружении других уроженцев Кавказа,

что облегчало адаптацию к новым условиям жизни.

Как и в случае с горцами, служившими в Кавказско-горском полуэскадроне, уроженцы Кавказа, регулярно отправлявшиеся на обучение в высшие учебные заведения империи с 1849 г., составляли отдельную группу. Эта группа именовалась «кавказскими воспитанниками». Студенты-горцы проживали компактно, как указывается в документах — «на общей квартире». Этой и другими мерами правительство активно пыталось оградить их от «нежелательного» влияния. Любопытно, что главной опасностью для умов горцев считались польские студенты, как распространители вольнодумства и прочей политической крамолы. После обучения горцы возвращались для несения службы на Кавказ.

Горцы на русской службе не составляли особой корпорации, товарищества наподобие «настоящих кавказцев». Возвращаясь на Кавказ, они оставались один на один с нравственной дилеммой или проблемой расколотой идентичности, образованными их статусом русских офицеров или чиновников администрации и этническим происхождением, духовными связями с местом рождения. Другими словами, в некоторых случаях «кавказское происхождение»

было не только обстоятельством, способствующим продвижению по службе, но становилось и предметом тяжелых морально-нравственных, психологических переживаний и сомнений. Сталкиваясь с внутренним конфликтом идентичностей долга службы и чувства солидарности, общности кровных уз, каждый из горцев преодолевал и переживал его самостоятельно. Приобретение и потеря идентичности оказывали определяющее влияние на жизненные траектории горцев. Жизнь между двумя способами самоопределения требовала ежедневной манифестации тяжелого морально-нравственного выбора. Этим объясняются многочисленные примеры того, как офицеры горцы, делающие вполне успешную карьеру на русской службе, совершенно

неожиданно для окружающих оставляли ее, переходя на сторону сопротивляющихся Российской империи. За внешней неожиданностью, эмоциональностью подобного шага скрывался осознанный, но от этого не менее тяжелый процесс преодоления одной и выбора другой идентичности.

В этом отношении показательна история жизни офицера-горца на русской службе М.А. Кундухова, которая уже не раз привлекала внимание отмечественных исследователей. Воспоминания М.А. Кундухова — редкий по степени психологизма источник, содержащий описание тяжелых моральнонравственных терзаний горца, оказавшегося в водовороте событий Кавказской войны. В службе «белому царю» М.А. Кундухов видел возможности благотворного

изменения жизни соотечественников. Каждое новое назначение, повышение в глазах горца приближало его к этой цели: «…приказ состоялся, и я был очень рад своему назначению, давшему мне случай осуществить давнишние мои искренние желания: уничтожение обычаев, оставшихся в народе с варварских времен и разорявших их домашнее благосостояние, поддерживая постоянно вражду, вместо доброго согласия, от которого зависит народное счастье».

М.А. Кундухов бы высоко ценим представителями российского военного

командования и административного управления на Кавказе. Вместе с тем он пользовался и доверием со стороны горцев. Ему поручались ответственные миссии по переселению горских сообществ на территорию, подконтрольную имперской администрации, а также ведению переговоров с Шамилем. Командующий Отдельным Кавказским корпусом А.И. Нейдгардт писал командующему войсками Кавказской линии и Черномории В.О. Гурко о М.А. Кундухове и его возможном участии в переговорах с Шамилем следующее: «…данное

Вами ротмистру Кундухову позволение отправиться по приглашению Шамиля в Дарги я совершенно одобряю; тем более что при известной мне расторопности и верности сего офицера и при наставлениях, которые Вы ему сделали, как надеяться можно, он ни в каком случае дела не испортит». Однако переговоры Шамиля и М.А. Кундухова по разным причинам не состоялись.

Судя по воспоминаниям М.А. Кундухова, поступательное развитие карьеры не приближало его к желаемому обновлению жизни соотечественников. Рефлексия приводит офицера-горца к неутешительному выводу о порочности, неудовлетворительности новой, имперской системы управления и организации жизни горцев на Кавказе: «…Как видно по ходу дел, я сильно обманываюсь и очень далек от своего искреннего желания, ибо вот уже несколько лет занимаю желаемые мною должности, не только с правом голоса, но даже начальство иногда предлагает мне указывать ему меры для улучшения народного быта и водворения в крае прочного спокойствия и, одобрив мои указания, приводит их в исполнение. Но все это до поры до времени. Является новый начальник, который, не зная края и не вникая в сущность дела,

без всякого рассуждения изменяет бывшую систему, по своему произволу, не к лучшему, а к худшему. Народ меня любит и верит, а я не в состоянии оправдать этого, а напротив того, по обязанности царской службы, скрывая от него истину, невольно делаюсь гибельным для него орудием». Разочарование

в службе, порожденное собственным бессилием что-либо изменить, сменяется ожесточением. М.А. Кундухов неожиданно для многих оставляет службу и в 1865 г. во главе пяти тысяч осетин переселяется в Турцию. В Османской империи М.А. Кундухов получает титул паши, должность дивизионного генерала, и в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. сражается уже против бывших сослуживцев. Выбор, сделанный М. Кундуховым, не принес облегчения его соотечественникам. Более того, многих последовавших за ним ожидали многочисленные трудности и жестокие лишения. С другой стороны, оставив царскую службу, в глазах своих бывших соратников по оружию М. Кундухов

стал предателем. От этого образ М. Кундухова становится еще более трагичным. Стремясь к служению собственному народу, он дважды выбирал сторону и дважды ошибался.

Горец на службе «белому царю» — трагичная фигура произведений русской литературы (повести А.А. Бестужева-Марлинского, поэмы М.Ю. Лермонтова). Жизнь офицера-горца — это постоянное и хрупкое балансирование между двумя предательствами: империи и соотечественников. В известном романе Е. Хамар-Дабанова «Проделки на Кавказе» командир казачьей сотни, «настоящий кавказец» Александр Пустогородов так говорит о смерти своего друга и сослуживца офицера-горца Пшемафа: «Счастливец, он сошел в могилу, хоть без громкой славы, но зато и без угрызений совести. Жизнь для него была довольно тягостна: он любил единоземцев; но узами благодарности был

связан с их противниками. И тут, однако ж, Пшемаф умел оставаться благородным человеком; он был верен своей присяге, не изменяя любви к отчизне и не торгуя земляками для личных выгод. Кто знает, что ожидало его? Богатство и власть или бедствия, позор и гонение? По крайне мере, теперь он избегнул, что, по моему мнению, хуже всего — разочарования в жизни».

Карьера Омар-бека Касымханова также развивалась вполне успешно.

В 1855 г. он находился в чине подполковника и служил помощником командира второго Конно-Мусульманского полка. Совершенно неожиданно для начальства 26 июня 1855 г. Омар-бек во главе небольшого отряда в 30 всадников того же полка бежал в турецкую крепость Карс. Причиной этого поступка Омар-бека Касымханова стал остро переживаемый им недостаток материальных средств. Происходя из знатной аристократической фамилии Шемахи, Омар-бек был лишен богатого наследства. Его отец являлся последовательным противником России на Кавказе, не в силах продолжать свою борьбу, он вынужден был бежать в Персию. Омар-бек получил образование в кадетском корпусе, но собственность отца была отписана в казну, а офицергорец довольствовался лишь должностным окладом, на который содержал не

только себя, но и свою многочисленную родню. Долгое время Омар-бек Касымханов не замечал или не ощущал материальных трудностей, ведя жизнь вполне типичную для офицера. В материалах дела о побеге подполковника мы читаем: «В прежнее время Омар-бек любил общество русских и пренебрегал обычаями своей нации, несовместными с удовольствиями европейской жизни, в поведении его нельзя было заметить ничего предосудительного». Но семейные неурядицы и, можно предполагать, горькое чувство неудовлетворенности собственного положения, а возможно, и память о жизни отца заставили

Омар-бека оставить русскую службу.

Потеря части наследства была одним из мотивов перехода на сторону Шамиля кабардинского князя, подпоручика российской армии Магомета-мирзы Анзорова. Этот случай особенно показателен тем, что представитель знатной кабардинской фамилии был другом семьи начальника центра Кавказской линии генерал-майора В.С. Голицына. Особая доверенность со стороны имперской администрации способствовала скрытному участию Магомета-мирзы

Анзорова в подготовке похода Шамиля на Кабарду весной 1846 г. В день начала наступления отрядов имама в Кабарде (18 апреля) Магомет-мирза с видом абсолютного спокойствия играл в карты с В.С. Голицыным и другими офицерами, но в тот же вечер оставил своих сослуживцев, открыто примкнув к повстанцам Шамиля.

Некоторым горцам в ходе Кавказской войны удавалось сменить идентичность несколько раз — переходя с одной стороны на другую и обратно. Примером подобных «кульбитов» является жизнь Баты Шамурзаева, который был известен на Кавказе также под именами: Бататы, Бататия, Мурзаева. Взятый на воспитание русским офицером, позже он был устроен на службу в Варшавский конвой. После перевода на Кавказ Бата занимает должность переводчика при начальнике левого фланга Кавказской линии. Но вскоре Шамурзаев

вступает в конфликт с начальством и бежит к Шамилю. Для имама офицер-горец настоящая находка. Бата владеет русским языком, прекрасно осведомлен о силах и возможностях русских отрядов, находящихся на Кавказской линии.

Бата Шамурзаев выдвигается на первые роли в теократическом государстве имама Шамиля, становится наибом Большой Чечни. На волне успеха Шамурзаев начинает вести себя излишне самостоятельно, открыто фрондирует, чем и навлекает на себя гнев всесильного имама. В 1850 г. Бата Шамурзаев был смещен с должности наиба. Честолюбивый горец решает в очередной раз круто поменять свою судьбу, и осенью 1851 г. он со всем своим многочисленным семейством покидает пределы имамата. Вновь оказавшись на русской службе,

Шамурзаев становится крайне полезен коронной администрации в деле переселения, обустройства и защиты чеченцев, покидающих горные районы и выходящих на плоскость в 1852–1853 гг. Бата получает чин поручика, а после введения в Чечне системы военно-народного управления и должность Качкалыковского наиба.

Выбор/смена идентичности офицеров-горцев русской службы в каждом отдельном случае зависели от множества факторов. Значительную роль

играли: степень успешности карьеры, особенности отношений с сослуживца-ми и начальством, наличие/отсутствие устойчивых личных связей с членами горской оппозиции имперской власти, приверженность религиозным верованиям, в частности исламу. Учитывая, что среди горцев на русской службе было немало представителей знатных, аристократических фамилий, немаловажным обстоятельством была и способность/возможность сохранить и преумножить на русской службе накопленный предыдущими поколениями семьи влияние, высокий социальный статус и уровень жизни.

«Настоящий кавказец» и другие:
генезис фронтирных идентичностей
в эпоху Кавказской войны
Амиран Тариелович
УРУШАДЗЕ