Самир Хотко: Жилищно-поселенческий комплекс Северо-Западного Кавказа

Адыгское жилище сохраняло базовые типологические черты на протяжении всего периода генезиса адыгской общности, начиная с наиболее древней культурной эпохи в истории региона – майкопской археологической культуры IV тыс. до н.э. . Основная техника строительства у адыгов – турлучная. «Особым видом деревянного зодчества являлось турлучное жилище, – отмечал известный советский этнограф и кавказовед В.П. Кобычев. – В течение всего XIX в. турлук, т.е. плетень, обмазанный глиной с добавлением половы (отходов при обмолоте и очистке зерна хлебных злаков, – прим. С.Х.) или мелкорубленой соломы, был основным строительным материалом на всей обезлесенной Предкавказской равнине. (Сразу заметим, что предкавказская равнина была регионом, богатым лесными ресурсами, а ее обезлесение произошло, в основном, во второй половине XIX в. – прим. С.Х.). Сходной в основных чертах была и техника постройки турлучного жилища. По углам и периметру площади, намеченной под жилище, вбивали колья на равном расстоянии один от другого, точно так, как это делали при возведении плетеной изгороди. Затем колья оплетали лозой в горизонтальном направлении, ведя плетение слева направо и закрепляя его через каждую пядь (25-30 см) более толстым прутом. Таким же утолщенным прутом и завершали все плетение, возводя переднюю и заднюю стены до высоты 2-2,5 м. Торцовые стены в средней части поднимали несколько выше, переводя их во фронтон. Судя по материалам А. Миллера, так поступали даже в тех случаях, когда крыши делали четырехскатными. Плетение было обычно однорядным, но применялась и двурядная изгородь с засыпкой землей внутри. Такие дома строили преимущественно зажиточные слои населения, поскольку на их сооружение требовалось вдвое больше лесоматериала и затрат труда» .

Стены штукатурились глиняным составом с добавлением конского навоза и белились. Через соломенную или камышовую крышу (в первой половине XIX в. часто крыша изготавливалась из драни) наружу выходила труба дымаря (ад. онджэкъ, каб. уэнжакъ). Этот своего рода «камин» представлял собой цельную, сплетенную в виде конуса или, вернее, перевернутой форсунки, конструкцию, обмазанную глиной. В двухкомнатном доме (адыг. унэ) могло быть два дымаря. К хозяйскому жилью могла вплотную примыкать конюшня (адыг. шэщ), хотя, как правило, таковая располагалась отдельно.

Адыгская большая семья проживала в нескольких унэ, т.к. на организацию пространства и быта воздействовала сложная система запретов или ограничений (так называемые обычаи избегания). Все это большесемейное пространство огораживалось плетневым забором или частоколом. Обязательным элементом жилищно-поселенческого комплекса являлись уборные. Уборные также были турлучными, круглыми в сечении, с соломенными крышами: они производили самое выгодное впечатление на путешественников (как кажется, самим фактом существования и практичностью). Отдельная уборная обустраивалась для гостевого двора, самостоятельным отгороженным сектором примыкавшего к хозяйскому подворью.

Взаимосвязь типа постройки с ландшафтом не всегда носит линейный характер и адыги Закубанья, буквально заполненного лесом, тем не менее, возводили турлучные, но не срубные постройки. Это предпочтение, по всей видимости, носило осознанный характер, поскольку позволяло беречь лесные ресурсы [5] (в целях стабильного земледелия [6: 108, 142-143; 7: 42-43, 47, 49] и безопасности) и оперативно проводить эвакуацию населенных пунктов. Последнее обстоятельство имело определяющий характер в виду кочевнической угрозы – постоянного фактора адыгского этногенеза.

Дома фронтира – временные, легкие, малозатратные, приспособленные для эвакуации. Напротив, погребения фронтира – монументальные, основательные, энергозатратные, сооружаются большими коллективами месяцами и почитаются столетиями. Это и курганы (до 15 и более метров) с каменными и деревянными конструкциями, каменные ящики, дольмены. В условиях фронтира человек не может маркировать территорию своим жилищем, но как нельзя лучше для этого подходит некрополь – вот истинное свидетельство собственности на землю предков.

В XVI-XIX вв. адыгский жилищно-поселенческий комплекс типологически схож с тем, который мы наблюдаем в юго-восточной части Украины, что может быть следствием тесных этнокультурных контактов.

Помимо турлучных жилищ, адыги часто строили бревенчатые дома. Распространенность срубного жилища у адыгов горных районов Закубанья отмечена В.П. Кобычевым. В 1841 г. русский источник сообщал о трех абадзехских аулах в урочище Кошхо на р. Пшиш, «состоявших из бревенчатых довольно правильно построенных домов». «Черкесские сакли, из толстого дерева срубленные» и «тщательно укрепленные дворы, в которых помещался скот» описаны в двух шапсугских аулах Магишху, располагавшихся на плоскости, в 6 верстах от Кубани .

На территории адыгской усадьбы находились плетеные, бревенчатые или дощатые, стоящие на высоких подпорках-столбах амбары для хранения зерна или кукурузы в початках. Достаточно высоко от земли на столбы клались плоские широкие камни, на которых помещалась конструкция зернохранилища под крышей из соломы, досок или драни. Таким образом, зерно хранилось в сухости, проветривалось и было недоступно грызунам. В. Борисов, изучавший сельскохозяйственный опыт черкесов, писал: «амбары они устраивали на высоких столбах в 1,5-2 арш. вышиной, на каждый столб накладывалась широкая тонкая каменная плита, которая заменяла те чугунные колокола, которые употребляются в Англии на столбах подстожья для воспрепятствования проникновения мышей в стоги».

Как коневодческий народ, черкесы в массе своей строили конюшни. Гостеприимство у черкесов предполагало радушный прием не только гостя, но и его коня [16: 51]. Дж. Бэлл отмечал, как его спутник первостепенный натухаевский дворянин Шамуз Шупако отлучился в Цемез, «чтобы наблюдать за строительством конюшни, рассчитанной на прием во время зимы наших многочисленных коней» [17: 286]. В составе группы из девяти всадников англичанин остановился как-то в доме уважаемого черкеса из среднего класса в нескольких милях от Анапы: все кони гостей поместились в одном сенном сарае хозяина [17: 283]. А.О. Махвич-Мацкевич в 1860 г., то есть уже в тот период, когда конское поголовье резко сократилось, а коннозаводство находилось на грани краха, для простых крестьянских хозяйств описал придомовые конюшни на 4-6 голов.

Таким образом, адыгская семья вела фермерский, хуторской образ хозяйствования, занимая большие площади. Совокупность 2-3 или 20-30 таких хуторов давала поселенческую, территориальную единицу – хабль. Хабли, разрастаясь, могли составлять сплошную жилую линию: «вдоль каждого ручейка, на значительное протяжение тянулись горские поселения».

Жилищно-поселенческий комплекс равнинных областей Черкесии был адаптирован для нужд обороны от внезапных атак со стороны степи. Адыги возводили городища с земляными укреплениями (валы, рвы), снабженными частоколом. А.В. Гадло отмечал, что сторожевые деревянные башни возводились адыгами в XII-XIII вв. . В XVI в. Реммал Ходжа описал использование адыгами такого приема как ров с воткнутыми в него кольями, призванного сдержать наступление татарской конницы. Адыги не ограничивались обороной своих городищ, но умело использовали тактику набеговой войны: Абри де ла Мотрэ отмечал, что черкесы силой отвечают на силу, и набегом – на набег. В первой половине XIX в. адыги устраивали наблюдательные вышки, которые позволяли заранее объявить военную тревогу и оценить масштаб угрозы.

Османский путешественник Эвлия Челеби в 1666 г. в свите отставного крымского хана проехал через всю равнинную Черкесию и оставил весьма информативные описания жилищно-поселенческого комплекса: «В этой местности находится ставка бея шегаке (хегаки, адыг. хэгъакIэ, – прим. С.Х.), которая на языке черкесов называется “пшуко”. О месте, где живет бей, говорят “пшуко”, в смысле “ставка”. Это большая деревня, подобная касаба. Все пятьсот пятьдесят домов крыты камышом, обнесены плетнем, имеют по две двери – одну за другой. Все [дома] имеют неприступный, также обнесенный плетнем двор. Пшуко шегаке представляют собою дома, расположенные группами у подножия гор среди больших полей и лесов: сорок домов в одном месте, десять домов в другом, двадцать – в третьем, в которых поселились по соседству близкие и дальние родственники. Вокруг из длинных толстых бревен и прутьев делают азбаре, то есть двор, обнесенный плетнем, напоминающий крепость. Дома и все животные находятся в этом дворе-азбаре. Каждую ночь, приставив к дверям двойные подпорки и спустив с толстых цепей собак, подобных львам, они спокойно засыпают. Весь Черкесстан таков».

Селение хатукаевских первостепенных дворян Падис описано Челеби как «благоустроенное селение из трехсот домов», которое «представляет собой крепость из четырех рядов земляных валов и срубов из громадных бревен. Таковы же окрестности всех селений и пшуко в черкесской земле».

В адыгской сословной иерархии существовала группа младших уорков, называвшихся пшичеу (шапс. пшикьеу «князя ограда»), которые расселялись вокруг княжеского дома и постоянно сопровождали его в повседневных перемещениях. В этой связи отдельный район княжеского владения мог носить название Пшичеу. К этому термину, видимо, восходит челебиевское пшуко.

В адыгском ареале в относительно мирные и стабильные периоды, обеспеченные сосуществованием с кочевническими государствами и взаимовыгодным торговым обменом, происходило заметное накопление хозяйственных ресурсов. Естественным следствием такого поступательного развития было улучшение жилища. Так, черкесский князь Берзебук около 1470 г. построил в принадлежавшей ему Копе (будущий Темрюк) каменный замок . Независимое и достигшее достаточно высоких результатов развитие адыгского населения и хозяйства на Таманском «острове» и на Нижней Кубани было остановлено османским вторжением, в результате которого упомянутый замок достался захватчикам.

Другие важные примеры каменного зодчества Черкесии: церковь XII-XV вв. в центральной части княжества Кремук, на р. Белой; пятиэтажная боевая башня, возведенная кабардинским князем Темрюком Хаджи Баматовым на высоком правом берегу Малого Зеленчука. А. Шпаковский вспоминал об участии в набеге за Лабу, совершенном в 1847 г. начальником правого фланга Кавказской линии генералом П.П. Ковалевским: «пробежав по лесной трущобе, высунув языки не хуже гончих, верст 5-6, попали в самую жаркую свалку в ауле отбившись от своих товарищей, я забрался в старую башню или отслуживший минарет и, стоя на лестнице, принялся постреливать из своей пластунской нарезной двустволки по выбегавшим из горевших саклей горцам». Шпаковский упоминает такую деталь устройства башни как спиральную лесенку [32: 201]. Вплоть до второй половины XIX в. в устье Сочи сохранялись: «громадная в три яруса каменная башня, с отверстиями для бойниц во всех трех этажах»; остатки крепости и церкви. Все эти средневековые сооружения были разобраны колонистами в конце XIX в. и «из них выстроена церковь, красующаяся и теперь в Сочи» . И.С. Хатисов, агроном из Тифлиса, участник комиссии по обследованию опустевших земель Черкесии, в 1866 г. писал об остатках поместья убыхского князя Бабука в верхнем течении Шахе: «На самом высоком месте верхнего плато, стоял еще недавно богатый замок известного кн. Бабука, убранный роскошной мебелью; нам пришлось видеть только груду камней этого здания, разоренного самими горцами» .

В связи с общей типологией адыгского жилища обращает на себя внимание понятие так называемого «ордынского дома»: ордэ унэжъ (ордынский дом большой / старый», т.е., фактически, дворец. Крупное здание из камня или саманного кирпича могло определяться как ордэ (каб. уардэ), но следует заметить, что это определение использовалось не только в отношении зданий, но было синонимом таких определений как большой, статный, представительный, солидный . Видимо, в целях подчеркивания зажиточности и красоты возведенного здания это определение (уардэ унэр) использовано в песне о гибели кабардинского князя-хаджрета Аслан-Гирея Бесланова, построившего каменный дом в долине Курджипса.

Адыгская знать и зажиточные старшины тфокотлей возводили дома на «константинопольский» и «лазистанский» манер, в том числе двух- и даже трехэтажные постройки . Крыши покрывались дранью, что придавало вид вполне благоустроенного жилища. В Цемесе 16 мая 1837 г. в кунацкой натухаевского первостепенного дворянина Шамуза Шупако остановился Дж. Бэлл: «Дом для гостей лучше выстроен и лучше покрыт из всех таковых, что я до сих пор занимал Диван покрыт шелком, имеет спинку, украшенную золотыми нитями; ночью я лежал на малинового цвета шелковой подушке и у меня было полосатое шелковое одеяло. Наши застолья многолюдны, а блюда превосходны». Этот уровень комфорта поддерживался хозяином, у которого в 1836 г. войска сожгли дом, построенный на «константинопольский манер». Такая, казалось бы, обязательная постельная принадлежность как подушка могла вызвать настоящий восторг у опытного европейского путешественника: см., например, характерный отзыв у Дугласа Фрешфилда, посетившего Карачай в 1869 г. . Одним из немногих элементов комфорта адыгского жилища в первой половине XIX в. была кушетка, удобством которой могли даже нарочито щеголять .

Пшуко XVII в. продолжали существовать на всем протяжении XVIII в. П.-С. Паллас в 1793 г. дал следующую схему кабардинского села, в котором проживал крупный феодал: «Они строят свои дома близко один к другому, одним или несколькими кругами или четырехугольниками, таким образом, что внутреннее пространство представляет собой общий скотный двор, имеющий лишь одни ворота, а дома, окружающие его, служат как бы для его охраны. Дом узденя или князя, обычно стоящий особняком, заключает в себе ряд отдельных четырехугольных помещений, размером в две сажени, где помещаются гости, с камином, маленьким диваном и другой удобной мебелью». Г. Гротэ, путешествуя по Западной Анатолии в 1903 г., описал характерные черкесские пшуко: «Большая часть их селений носит имена черкесских беев. По своему расположению такая деревня скорее напоминает крупную помещичью усадьбу, с различными, окружающими господский дом службами и флигелями, чем то, что мы привыкли видеть под названием деревни – ряд домов, задворки которых более или менее точно примыкают к полосам пахотной земли. Здесь посреди селения возвышается дом бея, носящий более или менее аристократический характер: обыкновенно он выстроен в два этажа, имеет просторную веранду и более тщательно обмазан известкой. Низенькие, крытые дранью глиняные хижины его подданных окружают дом начальника со всех сторон широким кольцом. Сады и поля этих усадеб содержатся очень чисто».

В XIX в. в Западной Черкесии существовали крупные населенные пункты, которые обозначаются в источниках как «огромные аулы» с количеством дворов до полутора тысяч. Они образовались на основе отдельных хаблей, расположенных в удобных для расселения местах, и по мере увеличения численности населения становились центром притяжения для переселенцев из соседних долин.

Типичный маленький аул с чертами поместья или вотчины описывает русский шпион-пленник в Абадзехии барон Торнау: аул Алим-Гирея Даура состоял из 20 домов в тени высоких ореховых деревьев, «впереди которых красовалась кунахская самого большого размера, обгороженная невысоким колючим плетнем». В принципе, мало что видевший пленник сумел в своих воспоминаниях передать массу ценных для историка деталей. Одна из них – зимние перемещения аулов с Белой и Курджипса в более труднодоступные места: «Набеги к абазехам могли иметь удачу только осенью и зимой, когда в Сагуаше открывались броды на всем ее протяжении, и покрытый листьями лес не скрывал более неприятеля от атакующих войск. По этой причине пограничные абазехи на зиму уходили с берегов Курджипса и Сагуаши в глубину лесов, и строили там временные аулы по неприступным оврагам, лежавшим далеко в стороне от дорог, удобных для движения артиллерии, без которой нельзя было к ним ходить». Быстро и организованно горцы разбирали свои дома, погружали онджеки вместе со священнейшей деталью быта – надочажной цепью – а также двери и оконные рамы, и уже на новом месте собирали свои унэ. Площадь зимнего дома, согласно Торнау, 10-15 шагов в длину и 8-10 шагов в ширину, т.е. от 80 до 150 кв. м. Ясно, что эти перемещения затрагивали далеко не всех пограничных абадзехов, а сама эта практика была вынужденной. Описание Абадзехии Торнау делает емкое и столь же четкое: «неимоверно густые леса и частое абадзехское население за Сагуашей».

Мобильность адыгского населения проявлялась в основной мебели — сундуках (адыг. пхъуант) и столе. Адыгский стол (адыг. Iанэ) был по сути подносом на трех ножках (что избавляло от проблемы покачивания стола на неровной поверхности пола или двора). Мамалыга укладывалась прямо на анэ: в ней делались углубления, в которые наливался соус. Мясо клалось тут же сверху на мамалыгу. Сохранилось редкое свидетельство двухтысячелетнего функционирования анэ: на стене склепа в Крыму, который атрибутирован как сарматский, представлено изображение столика на трех ножках. Столики этого типа были удобны, поскольку к ним прилагались маленькие табуретки (адыг. пхъэнтIэкIу шъхьаку). И, таким образом, вся утварь была приспособлена к быстрому переселению. Заимствование самовара адыгами (адыг. сомар)также подчеркивает их стремление использовать именно такие предметы, которые можно было легко перевозить.

Кровати как отдельного предмета мебели не существовало, вместо таковой обустраивалась низкая лежанка. Но при этом, использовалось постельное белье, засвидетельствованное в многочисленных описаниях, в которых часто отмечается его чистота и белизна. Обязательное санитарно-гигиеническое условие такого устройства постели (его расположенность в помещении, в которое днем могли входить многочисленные посетители; дневное использование как дивана, укрытого циновкой или ковром) – это ежедневное убирание постели и регулярное проветривание матрасов, подушек и покрывал.

А.О. Махвич-Мацкевич, воспользовавшийся мирным 1860-м годом (обеспеченным признанием покорности абадзехами в ноябре 1859 г.), посетил Абадзехию, где его принимали, судя по его знакомству с полным местным меню, весьма гостеприимно. Кроме того, он обращает внимание на наличие в каждой семье большого количества постельного белья, «число которых доходит у некоторых до 50». Помимо сундуков с комплектами постельного белья, в состав которого входили, как минимум две вещи – наволочка и простыня – в «юнех-шуха» (унэшхо, большой дом) стояли сундуки с готовой верхней одеждой, нижним бельем, тканями, сафьяном. Только эта часть движимого имущества адыгской семьи, не считая денег, ювелирных изделий, железной, медной и серебряной посуды, турецких, европейских или русских чайных сервизов, запасов оружия, боеприпасов, доспехов и иного антикварного оружия, конской сбруи, ремесленных инструментов, книг, подзорных труб, биноклей и массы прочего – делала мародерство со стороны противника неизбежным соблазном. Эпитет «богатые», наряду с «воинственные», сопутствует адыгам в донесениях и мемуарах царских офицеров .

Адыгская система жизнеобеспечения отличалась высокой степенью устойчивости, обеспеченной тысячелетним опытом ведения хозяйства в благодатных, но не простых условиях Северо-Западного Кавказа . Надо заметить, что впечатление о сельскохозяйственном преуспевании адыгов – общее место в мемуарах российских офицеров (в том числе и европейского происхождения).

Экономика Черкесии имела значительное число специализаций или отраслей: табаководство, шелководство, засолка мяса, и др. Блокада и частые рейды царских войск, разрушавшие хозяйство и вызывавшие массовый голод , актуализировали древние практики наездничества. Развитие и накопление потеряли смысл: семья ориентировалась на короткие периоды и пониженные нормы потребления. Если удавалось собрать и сохранить урожай, обезопасить скот, то все остальное не сильно заботило.

Основные даты в истории хозяйственных циклов – это даты главных военных угроз. 1237 г. – монгольское вторжение; 1395 г. – вторжение Тамерлана; 1479 г. – османское вторжение; 1539-1545 гг. – серия разорительных походов Сахиб Герая; 1768 г. – первый год русско-турецкой войны, положивший начало почти столетней эпохе черкесского сопротивления (перемежавшегося с очередными русско-турецкими конфликтами и заполнявшего годы между ними). Наконец, 1864 г. как последний год Кавказской войны, завершившейся полным разрушением адыгского этнополитического пространства, и как первый год мирной жизни для оставшихся адыгских анклавов. К 1917 г. адыгское население прошло значительный путь социально-экономического развития в составе Российской империи, после чего последовал новый длительный этап выживания в условиях гражданской войны и советизации.