Историзм романа-версии Исхака Машбаша

Публикуем статью о новом историческом романе-версии народного писателя Адыгеи, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии Исхака Машбаша «Эхо далекой эры, или Двадцать вечеров среди хаттов».

Идейно-художественная основа
Вопросы истории происхождения народов являются одними из самых сложных задач антропологического, археологического, языковедческого, этнографического, фольклористического, психологического и, собственно, исторического порядка.
Примечательно, что эта тема стала идейно-художественной основой всех наиболее значительных произведений адыгской литературы последних лет. В творчестве Исхака Шумафовича Машбаша они характеризуются углубленным вниманием к историческому прошлому адыгского народа. По мнению не только Исхака Машбаша, «...одна из главных задач писателя — рассматривать жизнь и человека в единстве с прошлым и будущим. У человека всегда есть прошлое. Будущее трудно строить, не примирившись с прошлым, не оздоровив его корни. Прошлое и будущее являются частью настоящего. И важно не разрывать эти составляющие жизни человека и народа. Только такой подход, такое осмысление сулит писателю успех». Именно поисковая работа с документами, фактами способствовала становлению у писателя историко-художественного стиля и формированию в его творчестве жанра исторического романа.
Переломным периодам истории адыгов посвящено внушительное число произведений Исхака Машбаша: «Раскаты далекого грома», «Жернова», «Хан-Гирей», «Из тьмы веков», «Восход и закат», «Адыги», «Два пленника», «Изгнание», «Чужой среди чужих», «Дорога смерти» и другие. В них взгляд писателя на историю родного народа обрел историческую реалистичность и яркую художественность.
«Сюжеты И.Машбаш строит свежо, занимательно, — считают критики. — И все-таки главное в его прозе — не сюжет... Главное то, что он чувствует время, его сложнейшие переливы и переплетения». Это как раз и характерно для романа-версии «Эхо далекой эры, или Двадцать вечеров среди хаттов», являющегося одним из вариантов толкования истории хаттов в большом повествовательно-художественном произведении со сложным сюжетом.
Сложность сюжета, формирующего внутреннее движение повествования, связана с непростой композиционной структурой романа-версии. Мы то оказываемся в хачеще дедушки писателя или со сверстниками Хатама, главного рассказчика всего происходящего, то автор в отступлениях знакомит нас со своими воспоминаниями разных времен.
И каждый раз наряду с тем, что писатель постоянно переносит действие из одного места в другое, переходит от событий, связанных с одной сюжетной линией, к событиям, связанным с другой областью действительности, фабула часто перебивается недетскими философско-нравственными размышлениями и лирическими переживаниями юного героя-рассказчика. С этим как раз и связано то, что движение времени, движение человеческих судеб передается автором не через последовательный отбор событий, а в сложном, скачкообразно-синтезированном развитии сюжета. Главное заключается в том, что разные жизненные события в сюжете взаимосвязаны и последовательность их определяется общим замыслом писателя.
Стремление связать современность и историю, соединить в художественном пространстве разные территории и страны определяет поэтические искания автора. И эту обширную географию он помещает в контуры романа-версии. Как раз эта попытка таким образом связать разные эпохи и определила смену ракурсов изложения и поиск художественного синтеза.
Взгляд в прошлое
Роман Исхака Машбаша делает историческим его обращенность к прошлому. Вместе с тем он имеет и автобиографическую основу. Сохранены имена дедушки и бабушки по матери, отца и матери, старших братьев. Самого младшего из четырех братьев, то есть себя, он назвал «говорящим» именем Хатам. И это не случайно, ибо в романе повествуется о Хаттском царстве, существовавшем в третьем и втором тысячелетиях до нашей эры в Малой Азии, теперешней Турции. То есть личностно-биографическое начало входит в художественный мир писателя, становится элементом его философско- художественной концепции. Но роман охватывает жизнь не одной семьи, одного рода или аула — он связан с судьбой целого народа, с его многосложным движением в истории.
Цепь событий, образующих фабулу романа, складывается из повествования о двадцати обычных днях из жизни четырнадцатилетнего подростка Хатама. От его имени идет и словесное изложение всего происходящего, где главным и структурообразующим элементом становится лирическое чувство, связанное с мировосприятием юного персонажа, пропускающего через свое сердце и разум все главные и сложные, порой непонятные ему проблемы и противоречия мирской жизни. По-разному слышится его голос. Среди сверстников он по-детски озорной и веселый. Затем его голос вдруг сменяется грустными мыслями о тяжелом 1946 годе, когда бечимзийские старики, напуганные жестоким временем, вынуждены были отказать соотечественникам в прошении позволить им вернуться на родину из Турции, где они оказались в период Кавказской войны. То он полон тяжелых раздумий об отце, рано покинувшем этот мир. Лирико-психологический настрой романа достигается автором благодаря тому, что повествование ведется от первого лица, в романе-версии за размышлениями героя-рассказчика постоянно слышится голос писателя, высвечивающий множество деталей из жизни адыгского народа 30-40-х годов XX века. То есть автор как бы постоянно присутствует в произведении: комментирует, задает тон повествованию наглядными картинами из деревенской жизни, что и проливает дополнительный свет на историю народа.
Эпические события
Художественная структура романа как жанра обусловлена широкими эпическими событиями, так или иначе вбирающими в себя процессы национальной жизни в целом. В частности, автор вспоминает эпоху кардинальных исторических изменений на Северном Кавказе в первой четверти XX века через судьбы людей родного аула Шхашефиж и соседнего бесленейского аула Бечимзий. Также в воспоминаниях героев романа имеет место изложение реальных исторических событий в жизни адыгского народа, происходивших в период Гражданской, финской и Великой Отечественной войн. Эти рассказы иногда представляют собой короткий пересказ различных документальных фактов, всевозможных историй и разнообразных случаев, в действительности происходивших в жизни не только аула Шхашефиж, но и всего адыгского народа и всей страны в целом. В таком лиро-эпическом сплаве писатель смог не только объяснить исторически и материально непростые, нестандартные поступки и действия героев, но и раскрыть психологическую и нравственную основу их характеров.
Повествование во временном измерении длится двадцать дней и двадцать вечеров в хачеще — гостиной Гуатыжа Баракетова. Притом хачещ как место для проведения вечеров продиктован тем особым значением, которое он традиционно имел в жизни адыгов. В частности, функциональное значение такого хачеща автор передает в одном из рассказов о мужестве, где повествуется о хозяине хачеща, осмелившемся в нарушение адыгэ хабзэ проявить неуважение к гостю, не пустив его в хачещ, традиционно считавшийся в народе принадлежностью не только хозяина, но и гостя. Вместо ожидаемой похвалы хозяин, забывший закон гостеприимства, опозорился, за что и подвергся всеобщему осуждению.
В отличие от хозяина-нарушителя традиций хачеща Гуатыж Баракетов встречал своих гостей радушно, приветливо, с соблюдением адыгэ хабзэ, параллельно он также требовал и от посетителей взаимной вежливости и тактичности. Тем самым через хачещ писатель показывает веками выработанную народом духовность, культуру взаимоотношений в обществе, культуру обычаев, обрядов и подтверждает это произведениями разных жанров устно-поэтического творчества адыгского народа, характерной чертой которого является его историзм, насыщенность фактами и событиями, имевшими место в действительности.
Из этого следует, что фольклор в романе не только занимает значительное место, но и несет на себе большую идейную и художественную нагрузку.
Фольклоризм
Стремление автора повествовать с позиции национального сознания обуславливает обращение к народному мировосприятию и формам народного мышления, что и определяет фольклоризм романа. Все старинные песни, легенды, рассказы, включенные в роман, восходят к адыгскому быту. В них показ героя дается на основе творческого постижения культуры народа, национальной специфики его традиций. То есть можно сказать, что народная поэзия — один из важнейших источников романа-версии Исхака Машбаша. Множественные мотивы, сюжеты и образы народного творчества вошли в роман-версию как подлинные носители национальных особенностей. Опираясь на многовековой фольклорный опыт, писатель использовал, преобразовал и оживил многочисленные народные произведения разных жанров. Именно через устно-поэтическое творчество, являющееся сгустком духовной энергии народа, он показал образ мыслей, характер адыгэ-черкесов, специфику этнического мировидения народа.
На вечерах, устраиваемых в хачеще Гуатыжа Баракетова, одни виды занятий сменялись другими. Здесь, помимо того что исполнялись на национальных инструментах историко-героические песни, получали еще знания по истории своего народа, учились родному слову, занимались пением.
Среди посетителей хачеща немало мудрецов-сказителей, которые видят жизнь своего поколения, своего народа и оценивают ее открыто и со знанием дела. Из их уст чаще всего можно было услышать разные легенды и истории об интересных людях и их судьбах. Если иметь в виду, что хачещ посещала и молодежь, воспитательная и познавательная функция заключалась не только в том, что эти песни закрепляли имена народных героев, воспевали их доблесть и героизм, вызывая у молодых слушателей патриотические чувства, но и в желании быть похожими на них. Слушание музыки развивало их музыкальный вкус, способствовало формированию правильных суждений о прекрасном и безобразном в человеческих поступках, помогало выработке нравственно-эстетического сознания.
Отрадно, что в тексте повествования большое внимание уделяется автором образным, афористически сжатым и логически законченным сентенциям. Роман заполнен целым потоком афоризмов и изречений, почерпнутых из кладезя адыгской народной мудрости — устной разговорной речи: «Будешь зловредничать — встретишься со злом», «Разные по характеру не знаются, внешне не похожие вместе не танцуют», «Если хозяин говорливый, гостя клонит ко сну», «Со слов других не говори о том, чего сам не знаешь», «Не утверждай того, в чем не уверен», «Сделав зло, не надейся на добро», «Не увиденную змею не убивают, не услышанную новость не рассказывают», «Правда, даже если ее повалить, все равно встанет, а ложь, если даже подпереть, свалится», «О ком вспомнили, тот на пороге», «Лучше горсть родной земли, чем золотая горка чужбины» и многие другие. Изобилием пословиц и поговорок писатель стремится передать в предельно сжатой форме обобщенное наблюдение или поучение в сочетании с возможно большей ритмичностью и звуковой организованностью. Главное — они содействуют формированию высоких моральных качеств молодого поколения, признанию общечеловеческих ценностей.
Такие элементы фабулы имеют существенное значение для восприятия идейно-нравственного содержания произведения. Но важнее всего то, что в эту совокупность действий, событий, в которых раскрывается содержание романа-версии, прекрасно вписывается ретроспективный материал, обращенный к прошлому Хаттского царства. Писатель устами одного из героев своего повествования — Шухаиба Ильясовича Кагазежева, обучавшегося в каирском Университете аль-Азхар и слушавшего хаттские истории от турецкого ученого-археолога Икрама Метина, — метко называет хаттский исторический период «неспокойным, жестоким». И в подтверждение этим эпитетам писатель переходит к изложению одного из вариантов толкования трагической истории хаттов. Тем самым Исхак Машбаш осуществляет связь времен, давно прошедшего и сегодняшнего, что является главной задачей исторического жанра. Таким образом, прошлое предстает не просто как далекая история — оно осмысливается как составная часть единого и неделимого бытия адыгского народа. У посетителей хачеща возникало тем больше вопросов, чем больше они узнавали о хаттах. Им хотелось знать ответы на такие вопросы: «В какие годы жили хатты?», «Наши хатхи были соплеменниками хаттов, живших за морем?», «Почему и с каких пор нас называют черкесами?».
Язык
Пытаясь подтвердить родственные отношения абхазо-адыгских народов с хаттами, писатель в первую очередь обращается к словарно-грамматическим статьям. Как известно, язык имеет значение исторического документа, создающего возможность многое узнать о прошлых судьбах народа, так как в нем отражаются и преумножаются культурные и исторические ценности. Как отмечает Б.М.Берсиров, «религиозные верования, обычаи и традиции народов, их гражданские институты в древнее время в лучшем случае могут дать нам лишь намек на родственные отношения и происхождение этих народов... На протяжении одного человеческого поколения народ может изменить свои верования, традиции, установившиеся обычаи и институты... но язык при всех этих переменах продолжает сохраняться, если не в своем первоначальном виде, то во всяком случае в том состоянии, которое позволяет узнавать его на протяжении целых тысячелетий». В пользу генетического родства абхазо-адыгских языков с древним (вымершим) хаттским языком ученый высказывает: «Одним из космогонических (космических) языковых богов адыгов является Шыблэ — бог молний и грома. Специалисты связывают его с хаттским богом молнии и грома Телепину. Производным от этого имени считается Лъэпшъ (Тлепш) — бог кузнечного ремесла у адыгов. Очевидна также связь хаттского бога леса Мэзыл с адыгским божеством леса МэзылI».
Серьезные доводы в пользу родства хаттского и абхазо-адыгских языков содержатся и в работах Яна Брауна и А.П.Тихоновой касательно значительного количества общих элементов в корнеслове этих языков.
Польский лингвист Ян Браун, в частности, считал, что хаттский язык «...на всех плоскостях своей структуры — фонологической, морфологической, синтаксической и лексической... обнаруживает явное сходство с материалом северо-западной группы исконных кавказских языков».
Основываясь на словосложении, А.П.Тихонова пишет: «Компоненты хаттских сложных слов имеют соответствия как среди абхазо-адыгских самостоятельных слов, так и составных частей сложных слов». Общность данных языков подтверждается ученым и общностью лексики. Ею «выявлены звуковые соответствия согласных в исследуемых языках и их диалектах по звонкости — глухости, мягкости — твердости, силе — слабости (придыхательные — непридыхательные)». А.П.Ти­хо­нова тем самым подтверждает принадлежность хаттского и ады­гэ-аб­хаз­ских языков к единой языковой группе.
После длительного изучения хаттских текстов известным хаттоведом В.Ардзинбой было установлено значение многих слов, выявлены некоторые особенности грамматического строя хаттского языка, что и позволило ему предположить генетическое родство хаттского и адыгэ-абхазского языков.
Герои Исхака Машбаша тоже обращают внимание на лексические совпадения. «Взять хотя бы нашу адыгскую речь, — говорит Чэчан, — большая часть слов содержит звук «хь»: «хьакIэ» (гость), «хьамэ» (ток), «хьамцIый» (жито), «хьалыгъу» (хлеб), «хьат» (имя), «хьаку» (печка)». Именами хаттского происхождения изобилует адыгская ономастика, их немало и в самом романе-версии: Хатам, Хатат, Хатау, Хат, Хаб, Хатас, Хатуца, Хатусса, Хабеч, Бихат. Безусловно, старинный адыгский фамильный род Хатхе и Хотко тоже тесно связаны с хаттами. В романе-версии упоминается и об ауле Хатукай, чьи жители считаются потомками хаттов.
При всем этом писатель не исключает, что, «может, найдутся и те, кто скажет, ну и что с того, что среди вас были и есть хаттские фамилии, что они встречаются в древних преданиях, что в вашем языке преобладает звук «хь», что ваши жизненные уклады и обычаи похожи. Сомневающиеся всегда были и будут. Вопросы имеют право на существование». Действительно, неспроста ведь главный информатор о хаттах Шухаиб Кагазежев, отвечая на вопросы посетителей хачеща, каждый раз извиняется: «Если я неправильно осведомляю вас, простите, я всего лишь рассказчик», или «Я расскажу то, что слышал от своих учителей», или же «Пересказываю, как слышал, это не мой рассказ. Я и сам не знаю, как было на самом деле». В то же время он говорит: «Я учитель, а не ученый. Но поддерживаю ученых, которые причисляют хаттов к адыгэ-абхазским народам». И объясняет свое убеждение тем, что он «провел несколько дней в Богазкое и услышал много про Хаттское царство». «И что меня удивило больше всего, — рассказывает он, — так это то, что хатты пришли с правого берега Черного моря, что по языку и обычаям они схожи с адыгэ-абхазскими народами. Я узнал, что, кроме основных богов Солнца и Грома, они поклонялись и другим богам».
Вместе со своим героем Шугаибом Ильясовичем в послесловии к роману автор тоже подтверждает, что изложенная в романе версия «это не вымышленное мнение писателя, не простое предположение, не догадка и не суждение». «...Какими бы горячими ни были споры ученых, — пишет он, — археологические раскопки города Хаттусы не оставляют сомнений, что на территории Малой Азии, в Анатолии нынешней Турции, существовало Хаттское царство... Благодаря их труду мы узнаем о культуре и быте народов, которые жили тогда, и можем сравнивать их с культурой нынешних народов, близких им по традиции».
Автор романа-версии с гордостью демонстрирует достижения Хаттского царства: «От хаттов пошли ремесла по выплавке железа, они первыми соорудили боевую колесницу. Изготовили легкую кольчугу, железный шлем, пику, лук со стрелами, женские и мужские пояса из золота и серебра, различные фигурки животных из металлов и многое другое. В музее Анкары я видел статуэтку хаттской женщины из золота с серебром. Под ней была надпись: «Этот шедевр хаттского искусства отражает этнический тип жителей Анатолии того времени». Наряду с тем, что хатты положили начало обработке железа, писатель подчеркивает, что они были сильными и отважными людьми, мужественными воинами, державшими в страхе многие государства и народы. Тут он и ставит основной, беспокоящий всех вопрос: «Что же тогда послужило причиной исчезновения целого царства?»
Конечно, у такого отважного народа, помимо друзей и покровителей, были и враги. Вспомним египетского фараона Рамзеса и его противостояние с хаттами, его женитьбу на хаттской принцессе. Но писатель более всего акцентирует внимание на том, что сами хаттские княжества не жили в мире и согласии. 
«...Не все было гладко между ними, — с огорчением констатирует он, — ссоры, недоверие, выслуживание, злорадство, подкупы, соперничество, доносы со временем стали привычным делом. Зависть, ревность, намерение поставить подножку впереди идущему, не позволяя ему возвыситься над собой. Все это было у них в крови».
Из-за отсутствия взаимопонимания, постоянных перепалок, споров в Хаттском царстве шли войны, люди соперничали, от зависти уничтожали друг друга. Пользуясь их усобицами, и соседи шли на них войной. Все это и многое другое в совокупности и послужило причиной исчезновения Хаттского царства. С тех пор прошли эпохи, а об этом царстве помнят, рассказывают легенды, поют песни, многие из которых прозвучали и в хачеще Гуатыжа Баракетова.
Писатель сожалеет, что такая черта характера хаттов, как зависть, с распадом Хаттского царства не исчезла. «Адыг всегда и везде остается адыгом и свое «я» ставит впереди других», — говорит Гуатыж Баракетов, наблюдая соперничество гостей хачеща. Это соперничество замечает и Хатам: «В который раз я убеждался, что старики в своих перепалках, спорах и подначиваниях напоминали нас, мальчишек. Будто за старостью проглядывал молодой озорник. У каждого был характер, который не утратил желания оставаться всегда первым и правым». Поэтому, иллюстрируя причины, приведшие к исчезновению Хаттского царства, автор словами Гуатыжа Баракетова на протяжении всего повествования призывает проявлять выдержку, быть тактичными, терпеливыми друг к другу: «Мы бы задумались над ошибками прошлого и научились бы ценить настоящее, думая о лучшем будущем».
Ибо все, что обсуждалось в хачеще эти двадцать вечеров, считает хозяин хачеща, «касается не только хаттов, это дело всех адыгэ-черкесов. Зная их прошлое, мы сможем ценить сегодняшнее и предвидеть будущее».
Реалистичность
Из всего этого следует, что используемый писателем композиционный прием изображения происшествий со слов рассказчика увеличивает и подчеркивает реалистический тон и стиль воспроизводимых картин, создавая наиболее возможное прямое отражение реальности. Роман-версия «Эхо далекой эры, или Двадцать вечеров среди хаттов» по своим специфическим особенностям обладает всеми признаками масштабного художественного произведения. Обращаясь к историческому прошлому Хаттского царства, Исхак Машбаш подвергает рассказ о хаттах творческой обработке. Он подтверждает это словами героя-рассказчика: «Конечно, я пропускаю рассказ через свою душу, поэтому, возможно, приукрашиваю, если что не так — простите. Вы знаете сами, что каждый рассказчик использует свои краски, без вдохновения у него горло пересыхает, а слушатель засыпает».
Безусловно, писатель использует архивные данные, ученые записки, но по-своему интерпретирует их. Он вводит диалоги, пейзажные рисунки, дополняет рассказ Шухаиба Кагазежева авторскими ремарками — все это придает повествованию оригинальное звучание и яркую выразительность. Сам Исхак Машбаш признается: «В этот роман-версию я вложил свои мысли, на­деж­ды и переживания за свой народ. Ведь это история предков адыгэ-черкесов, она должна сохраниться, чтобы потомки знали, кто они и где их родные корни. Дерево без корней засыхает, и если мы живы, то только благодаря живым корням». Примечательно, что автор романа-версии опирался, помимо архивных данных, и на свои личные наблюдения. Он перед написанием романа ездил в Турцию и видел остатки раскопок города Хатуссы недалеко от Богазкоя, где расположен один из самых популярных теперешних туристических объектов мира.
Судьба народа
Таким образом в романе-версии «Эхо далекой эры, или Двадцать вечеров среди хаттов» судьба народа проецируется на важнейшие исторические явления, которые становятся объектом пристального анализа, материалом для главных выводов — и художественных, и психологических.
С одной стороны, композиционная структура романа способствовала тому, чтобы читатель четко проследил историю, культуру, быт, нравы, обычаи, традиции адыгского народа в их эволюции в живом рассказе, обогащенном небольшими сюжетными картинами, былями, сказаниями, хабарами из устного народного творчества. Этим писатель продемонстрировал, что не так просто освободиться от былого и что прошлое остается неотъемлемой частью сегодняшнего бытия. Ибо традиции в их историческом, культурологическом, эстетическом аспектах и понимании — основа нацио­нального самосознания, и человек никогда не может быть свободен от этнической логики миропонимания. С другой стороны, соединение в романе-версии разных жанровых начал и структурно-стилевых приемов, использование многообразных средств художественного анализа показывает тенденцию движения творчества Исхака Машбаша к емким, вместительным и синтезированным жанровым образованиям, отражая тем самым особенности данного этапа развития творчества писателя.
Роман-версия «Эхо далекой эры, или Двадцать вечеров среди хаттов», написанный в пределах, определяемых сегодняшним уровнем существующих знаний о хаттах, заставляет по-новому подойти к этнической истории адыгского народа.
  Источник: Газета Советская Адыгея