Александр Захаров: "Самое главное — быть интересным публике"

В Адыгее с концертами выступил солист Национального академического оркестра народных инструментов им.Н.Осипова, заслуженный артист России, московский тенор Александр Захаров. Вместе с Государственным оркестром русских народных инструментов «Русская удаль» Госфилармонии Адыгеи он представил программу «Вечная музыка любви». О том, как артист удивляет зрителя, почему нет хороших песен на эстраде и вернется ли музыка от компьютерной к авторской, — в интервью «СА».

— Расскажите, с какой музыкальной программой вы приехали к нам в этот раз?
— У меня очень много разных тематических концертов: есть концерты из оперных арий, из испанских песен, неаполитанских, советских, русских народных и т.д. Это очень большая программа. Мы с Государственным симфоническим оркестром республики решили вычленить по нескольку произведений, которые могут показать не только мою многогранность, но и оркестра, который подготовил специальные аранжировки. Мы долго переписывались, выбирали, какие произведения исполнить, долго готовились, поэтому было бы жаль выступить только с одной программой, как это часто бывает.
— Когда у артиста такой многоплановый, разнообразный концерт — от неаполитанских до военных патриотических русских песен, легко ли быстро перестраиваться, менять несколько раз образы?
— Я ведь театральный человек, много работал в московских театрах, поэтому мне как раз это не сложно. Наоборот, я всегда в своих программах люблю некие сломы. Сначала пою песни бравурные, которые нравятся публике, идет накат такой. И вдруг ломаю программу, специально исполняю такую на разрыв песню, чтобы все в зале рыдали. Потом мгновенно перехожу к другому по эмоциям произведению. Многие спрашивают: «Как это вы умудряетесь?» Вот умудряюсь.
— Значит, вам нравится удивлять публику?
— Да, в этом есть некий артистический шик. По большому счету мое поколение — те, кому сегодня от 35 до 50, — в общем-то «пропащее». Нас почти не знают, потому что нас не раскручивали в 1990-е годы. Есть только несколько ребят, моих коллег, которые дают концерты на московских площадках с большим количеством зрителей. И им для этого не нужно ни телевидение, ни радио. Они тоже могут удивлять, хотя московская публика, которая много видела, на абы что не пойдет. Поэтому быть интересным публике — это самое главное для артиста.

Я стараюсь делать разную программу, никогда не повторяюсь. Конечно, золотой фонд песен существует, который я могу исполнять с разными коллективами на разных площадках, но в любой свой сольный концерт стараюсь показать программу, которую от меня никто не ждет. Например, те же известные неаполитанские песни у меня плавно переходят в песни 1930-х годов, которые давно уже никто не поет, или даже 1920-х годов, которые все давно позабыли. Неожиданно перехожу к 60-м годам, к песням, которые были в то время популярны, а сегодня незаслуженно забыты. Это, к примеру, репертуар знаменитого в свое время Жана Татляна. Его сейчас никто не знает, а он был звездой 60-х годов. И сегодня я пою эти песни. А потом я вдруг перескакиваю на Пугачеву и заканчиваю двумя-тремя песнями женскими, но которые пою тенором. Мне самому это интересно — это некий вызов себе. Петь арию может каждый тенор. Если он учился в хорошем вузе, то рано или поздно при хорошем умении какую-то арию да споет. Если не сможет в одной тональности, опустится на полтона и допоет. Публика этого не заметит, а наоборот, будет говорить — какой густо поющий тенор! (Смеется.) А вот спеть после арии Калафа (опера «Турандот») «Песню о маленьком трубаче», а потом снова вернуться на арию Каварадосси (опера «Тоска») — это очень интересно. Некий слом происходит даже в сознании у зрителя. Мне нравится так делать.
— Вы заговорили о старых песнях — 30-х, 60-х годов. Одно время их пытались в разных проектах перепеть наши эстрадные певцы, но старшему поколению результат не очень понравился, ведь они помнят еще тех, старых исполнителей…
— Конечно! Беда в том, что люди, которые в 1990-е годы прорвались в «герои страны», певцы, как они себя называют, уже все давно народные певцы России, их знает вся страна. Но… Знаете, как говорят: «Я великий художник, но я рисую в такой манере, что никто этого не поймет». Ему отвечают: «Вы прекрасный художник, наверняка, но нарисуйте лошадь». А он не может — какой же он художник?! Вот в чем разница. А бывает, что человек говорит: «Я вижу так, я страдаю, без этих квадратов-треугольников или обливания краской жить не могу, но лошадь великолепно нарисую хоть правой, хоть левой рукой, просто мне это неинтересно». Вот тогда это художник. А когда он может только обливать полотно…
То же самое и в песне. Песня — это самое близкое к человеку. Когда ему хорошо и когда ему плохо, он поет. Некоторые люди хорошо поют дома, на кухне. И когда они видят, что многие люди, которые сейчас становятся звездами, поют на сцене гораздо хуже, чем сами они поют дома, возникают вопросы. А стоит ли браться за песни, которые пели люди, в свое время оканчивавшие приличные московские вузы, — Кобзон, Магомаев, Лещенко и прочие, которые учились несколько лет в училище, потом еще столько же в консерватории, кто-то не стал оперным певцом, как хотел в начале карьеры. Даже тот же блистательный Магомаев, которого все обожают и почти обожествляют. Он прошел через много испытаний в своей жизни, и вокальных в том числе. Но без микрофона он мог петь только до второго ряда. А он хотел всю жизнь петь в опере. Это его личная трагедия. А ведь он блистательный, великий исполнитель. Зачастую люди, которые были на эстраде, — это были люди, которые не смогли проявить себя в опере. А сейчас… Попробуйте любого артиста эстрады отправить в оперу. Вот в чем штука.
А то поколение блистательных артистов могло в короткой песне выразить все свое большое сердце. Сейчас этого нет. И песни записываются не так, легче намного. Существует много компьютерных штук, которые позволяют переделывать интонацию музыкальную, вычищать тембр, поднимать тональность и пр. А раньше этого не было.
— Сейчас не слышно хороших композиторов…
— Не только композиторов, но и поэтов. Я не верю, что у нас не осталось хороших поэтов. Они есть, просто поэты, которые сегодня пишут стихи, совершенно не представляют, как они могут писать для теперешних артистов. Ведь настоящий поэт остается поэтом несмотря ни на что: «рвет» свои вены и думает о другом, а не просто о рифме. О Юрии Антонове много сейчас говорят, мол, исписался, не пишет новых песен… А кто-то мне очень умную мысль сказал: ведь Антонов все песни свои написал на слова хороших поэтов — от Михаила Танича до Александра Прокофьева. Таких поэтов нет, ему не с кем сотрудничать. Он не может найти такие слова, за которые могла бы ухватиться его душа. Я так это понимаю. А может, где-то и неинтересно уже. Но по большому счету это же сильный тандем — поэт и композитор. Они всегда считались единым целым. Сейчас этого нет. Сейчас быстренько все сами пишут свои песни. У каждого есть компьютер. Можно любую музыку перенести с начала на конец и с конца на начало, и будет новое произведение. Компьютер даст новый алгоритм, который даст новую мелодию.
— А есть ли надежда, что мы снова вернемся от компьютерной музыки к настоящей авторской?
— Если только начнется повальная мода на все старое. Тот человек, который придумает себя в том старом направлении и победит в этом, станет супер-пупер-звездой. Мне так кажется. Тот, кто сможет записывать свои песни с минимальным количеством инструментов, минимальным количеством озвучек и пр., чтобы был настоящий живой звук, а не фон. Чтобы была песня.
Музыкальная интонация западает в сердце, она дает какой-то образ, слова все-таки вторичны. А мелодия западает в сердце. Я с этими мыслями живу, пою. Источник: Газета Советская Адыгея