"Доля и жребий VS нетождественная оппозиция"

Пояснением этим процессам может служить любое проявление индивидуального творчества в традиционных культурах, где оно не может стать творческим сообщением, если оно не будет совпадать с нормами коллективного сознания, которое делает «легитимным» любое проявление художественного творчества. В контексте этой реальной ситуации происходит возрождение «культурного мифа», известного в истории гуманитарных наук как Просвещение. Данный культурный проект формирует высокий статус Творца. Эта историческая ситуация предопределила просветительский характер отношений между ведущей фигурой творца и ведомой фигурой потребителя. Просветительская модель обусловлена той или иной социологической парадигмой, которая корректировала в соответствии с социологической картиной мира отношения данных фигур.

Постулаты Просвещения определяли стройную систему мышления, действуя в сознании весьма последовательно, выступая от имени рассудка и апеллируя к рассудку. Рационалистический образ культуры выводится из общих начал и установок просветительской «идеологии». Активно эстетизировались социальные явления, трансформировались в эстетическую реальность разнообразные проявления социальной реальности, что впоследствии радикально изменило извечный объект эстетики – прекрасное, с трансцендентально ориентированного разума к имманентно социальному. В основе просвещенческой философской антропологии лежит безграничная потребность достижения человеком все большей свободы, совершенствования форм и способов его деятельности, в конечном итоге выражающаяся в расширении области рационального, ее наступлении на сферу иррационального. Ассимиляция иррационального, позволяет раздвинуть рациональное сознание человека до социальных границ и уже в этих конкретных общественно-исторических условиях поместить чело- века в «зону комфорта».

Образуется непреодолимый разрыв между разноуровневыми культурами, что, с одной стороны, провоцирует безуспешные усилия в достижении установленного культурного стандарта, с другой, прививают чувство ущербности от собственной этнокультурной и этнорелигиозной традиции.
Беспечность времени отравила историю пренебрежением к нормативности, стерилизуя культуру и превращая Возвышенное в музейный хлам. Историческими слайдами проматывается мэппинг масштабной топики, превышение меры культуры в природе, само отношение к прошлому проникнуто подменной чувства наслаждения музейно-галерейного миража. Традиция эхом усиливает эксклюзивность смысла, тиражирование его опустошает. Массы пожирают «слова», «сжевывают их», превращая язык традиции в невнятность так, что он перестает их связывать, и во всем этом риторическом шуме звучит анонимная многоголосица. В этой насильственной смене идентичности навязывается чувство общечеловеческой идентичности и солидарности с теми, с кем человек традиции себя не идентифицирует.

Модернизация – прежде всего социальный и культурный процесс активного созидания новой системы ценностей. Импульс, за- данный этим движением, был передан и в другие регионы мира, радикально трансформируя их этнокультурный и этнорелигиозный мир, то откровенно насаждая (колонизация), то казуистично манипулируя механизмами функционирования традиционных обществ, склоняя их к вынужденному заимствованию у «просветительских наций» не только технических инноваций, хозяйственных моделей, политических режимов, социальных механизмов, но и нравов, систем ценностей, форм поведения, культурных образцов и многого другого.

Имплантирование инокультурных образцов намечает переход от преобладающего усвоения общинных, коммунитарных ценностей к ценностям индивидуализма, к легитимации жизненной стратегии успеха.
На наш взгляд, очевидно, что в отсутствие потенциала традиции модернизированные структуры одновременно «утилизуют» и подменяют собой традиционные параметры культуры. Таким образом, если смотреть через призму культурологической праксиологии, то современность выступает при этом как проблематизация детрадиционализации. Детрадиционализация может выступать как созидательный процесс в традиционном обществе, когда под влиянием религии или каких-либо других факторов, поддерживаемых религией, корректно внедряются элементы модернизационной социальной системы, но основы традиционного общества не затрагиваются и укрепляются в изменившихся условиях. Поэтому необходим альтернативный проект модернизации с опорой на потенциал этнокультурной и этнорелигиозной традиции, вписанный в контекст этнической истории, основанный на суверенизации человека традиции, опирающегося на совокупности тождественных норм религии и этнических ценностей, регулятивов и идеалов науки с признанием и ориентацией ее на параметры, выходящие за рамки проявленного мира.

Наука, изначально созданная с целью объяснять мир, обрекает его на распад, политика, руководствуясь гуманистическим идеалом, утверждает эксплуатацию человека, вне цельности человеческое Я неспособно на встречу с самим собой и лишается возможности самоидентификации.
Разрушается режим саморегуляции структурного ядра общества, основанный на признании, каталогизировании, утверждении определенной иерархии смыслов, ценностей бытия и норм поведения в мире. В своем пределе проблема разрушения смысла и цели бытия, то есть – мировоззрения, меняет механизм движения исторической жизни этноса и не позволяет опереться на собственную метаисторическую общественную стратегию, в основе которой глубинная тождественность религиозных исламских и этнокультурных адыгских ценностей.

Идея целостности – идея о том, что определяющим в структуре истинного выступает общее благо, безусловный многомерный модус отношения человека к окружающим, к миру идей и предметов, к миру в целом. Целостность порождалась внутренним напряжением, попыткой ранжирования иерархии факторов общественной жизни, утвердить многоуровневую схему того, как все элементы структуры потребностей индивидов (онтологического порядка – жизнь и смерть, экология, витальные потребности в пище, одежде, жилье, информации и т.д.) организуются в единую символическую субстанцию. Топика целостности становится адекватно этносу посредством языка, когда происходит ее включение в поле истории. История и есть стремление к целостности бытия, к Логосу, который внутренне присущ сущему в целом, к способности представлять объекты и овладевать ими, к констатирующей речи, которая специализирована правилами истинности.

Что касается значения языка и его особой связи с самосознанием у адыгов, то не случайно этноидеология адыгагьэ связывалась с понятием цIыфыгъэ (человечность), в этом проявляется специфика связи мышления и языка. Часто семантические понятия «адыгагьэ» и «цIыфыгъэ» мыслятся в массовом сознании почти как синонимы.

Актуализированная посредством языка в этнониме квинтэссенция этнического мировоззрения фиксируется и передается из поколения в поколение на протяжении многих веков, как онтологическая категория этического дискурса, закрепляемая посредством устойчивых и усвоенных с детства нормативностью от взрослого окружения. Язык – это форма и способ передачи идей. И таким образом можно утверждать, что в сознании адыгского этноса язык выполнял главную функцию в фиксации и трансляции этнической идеологии адыгагьэ. Начиная с колыбели, передавались через народный язык, яркий и вы- разительный, горизонты истины, холистической идеи общего блага. Сложность феномена этнической идеологии адыгагьэ и его базисного структурного элемента адыгэ хабзэ заключается в том, что он пронизывал и пронизывает в определенной степени, испытывая системный кризис и сейчас всю адыгскую жизнь, присутствуя на всех уровнях сознания и поведения людей всех возрастов, поколений, обоего пола независимо от социального статуса каждого.

Следовательно, посредством этнической идеологии адыгство через свой главный общественный институт адыгэ хабзэ происходило почти детальное регулирование и нормирование всех взаимоотношений происходящих между членами общества. Являясь инструментом по передаче всех исходных принципов и основополагающих идей, ценностей, этикета, адыгэ хабзэ становится еще и инстанцией по их поддержанию. Такая взаимообусловленность адыгагьэ и адыгэ хабзэ имела не только определенный политический смысл, а приводила к усилению роли и авторитета каждого из них, но и фиксировала в сознании этноса смыслопорождающую целостную картину восприятия исторического, социокультурного, ментального единства.

Легитимация статуса этноса – его самосознание, а уже его основным атрибутом выступает этноним (самоназвание). На этом основании этническая идеология конституирует этническое самосознание, усиливаясь в этнониме самоназвание этноса. Базовые компоненты этнического самосознания, исследования их генезиса и эволюции, а также проблема самоназвания (этнонима), позволяет выявить общие закономерности этногенеза, развития этнического самосознания и формирование этнонима.

Если говорить о функции этноидеологии, то это с одной стороны – организатор, регулятор и интегратор деятельности индивидов, с другой – коммуникационная стратегия между мировоззрением и нормами поведения людей, придающая смысл изменениям, объясняющая и оправдывающая возникающие общественные реалии через соотношение их с высшими и самодовлеющими религиозными ценностями.

В этноидеологической системе адыгов аксиологические принципы составляли ее морально-этическую подсистему. Впрочем, называть ее подсистемой можно лишь с достаточной долей условности, так как она занимала основополагающее и доминирующее положение в этнической идеологии и практически отождествляется с ней. Адыгство – это, прежде всего, морально-нравственный идеал, где на первом месте стоит идея достоинства человека. Познавая окружающую вокруг себя действительность в границах этнического мира, этноидеология, как уже подчеркивалось выше, не ограничивалась ими, а в структурных частях своих была нацелена на постулирования целостности этнического мира с выходом на границы вне- адыгского мира через самый древний и значительный традиционный институт – институт гостеприимства. Это понятие широкое и многогранное, отсюда и большое количество его толкований.

Общеизвестно, что заключенные принципы в нем распространялись на любого, кто оказывался в его границах, не смотря ни на национальность, ни на происхождение, ни даже на содеянное преступление. Подобная отзывчивость объяснялась тем, что гостеприимство носило сакральный характер.

Современность связывает предписания этнокультурных норм и шариата как жестко нормированную, репрессивную систему с традиционной культурой, понимаемой подчас ограничено, т.е. как безусловную веру во все условности общества.

Этническому самосознанию черкесов были присущи органично связанные между собой ценности этнического и религиозного порядка и идеалы достоинства: отношение к свободе, отношение к женщине, отношение к природе, как сохранение общего экологического баланса (земледелие, охота и т.д.). Прежде всего, важное моральное качество, для которого требуется огромная воля, принципиальность и сильные нравственные устои. Человек, наделенный этим качеством, преодолевает страх, превозмогает боль, усталость, голод, не сгибается перед ударами судьбы и смотрит опасности в лицо. Обычно эти черты связывают с чертами настоящего мужчины, рыцаря, но данная парадигма также тесно связана с понятием чести, со- вести, благородства, благодаря мужеству наилучшим образом про- являются лучшие человеческие свойства, в том числе и доброта и сострадание.

В целом эти принципы можно определить, как менталитет адыгского этноса. Религиозные и этнические моральные принципы приобретают впоследствии характер базовых, то есть постоянно действующих ценностей, не связанных условиями и обстоятельствами времени, пространства, конкретных жизненных ситуаций, групповых или сословных отношений. Целостность этнокультурного мира адыгов экспликацируется через семантические ряды языковых образований, где дискурсивно-риторическая сеть, организующая опыт, разделяется не просто многими, а всем этническим массивом. Радиус действия распространения данных интервенций обусловлен пониманием смысла, осуществляемого через свой опыт как участника коммуникации на основе установленного посредством этнокультурных символов интерсубъективной коммуникации с другими.

Реконструкцию родовой смысловой коннотации цельности этнокультурного мира в этнической идеологии можно представить как предельную свободу человека от инокультурных нормативных притязаний, в которых имплицитно-эксплицитно выражено притязание на истину. Обычный человек социально чувствителен к инокультурной семантической экспансии, что отражается в лингвистическом контроле его языковой системы. До тех пор, пока лингвистическая процессуальность не нашла свое преломление в теологизации понятийного аппарата, став общественным достоянием, употребление образов из области природы или мифов неизбежно, пока в языке еще не выработалась специальная и ясная терминология для описания социально-исторических процессов. Обряды, церемониалы, магические ритуалы, одним словом, неписаные нормы язычества есть обожествление естественных сил природы, а разумеющиеся законы естественного порядка есть материальные силы общественного развития. Все это неизбежно вырождается в идеологически архаичные, синкретические, вульгаризированные формы. Таким образом, единичная социальная экзистенция в социальном пространстве постепенно лишается своего устойчивого статуса и приобретает черты анонимности, «неучетной единицы».

Мировой порядок, обусловленный мифическим сознанием не может уже считаться самодостаточным и значимым, так как стал неизъяснимым в силу того, что лишен образа универсального, вечного человека. Отождествляя современность с изменчивой повседневностью, «человек этнический» соизмеряет ее с первоначальным представлением об изменчивости мира, здесь человек предстает неподвижным, духовно статичным, вечно тождественным самому себе. Единство имманентности ритуального и трансцендентности Идеи приводит его способности к совершенствованию, позволяет развиться в других формах существования.

Язык этнической традиции – это язык духа природы, он устанавливает действительные реально ощутимые пределы на пути неустанного движения сменяющих друг друга подобий. В границах этого языка, каждая вещь находит тождественное микрокосмическое подтверждение, что утверждает видимый порядок небесных светил, зримых гор, рек, ограниченный масштаб которых усиливается простым сложением, не придавая данной зыбкой метафизики структурной устойчивости. Язык вечности придает многомерность языку традиции, расширяет его от микрокосма до макрокосма, благодаря включению в него символов и знаков Откровения.

доктор философии Асфар Шаов