Мурата Ягана: Абхазцы

Мурата Ягана: Абхазцы
История
zara
Фото: Адыги.RU
01:13, 05 февраль 2020
5 054
0
Мои родные покинули Кавказ, потому что были глупы, как и все остальные абхазцы. Они последовали совету и примеру других кавказских жителей, которые стали активно эмигрировать в 1864 году, сразу после того, как Шамиль, последний имам Северного Кавказа, сдался русским. В декабре 1918-го мой дед привел пятнадцать тысяч человек в Турцию.
Мурата Ягана: АбхазцыМои родные покинули Кавказ, потому что были глупы, как и все остальные абхазцы. Они последовали совету и примеру других кавказских жителей, которые стали активно эмигрировать в 1864 году, сразу после того, как Шамиль, последний имам Северного Кавказа, сдался русским. В декабре 1918-го мой дед привел пятнадцать тысяч человек в Турцию.
Турецкие власти не только открыли деду и его спутникам въезд в страну, но и позволили им взять с собой все их имущество - лошадей, коров, телеги, украшения, декоративные седла, серебро, золото и все бывшее при них оружие. Никаких ограничений наложено не было. Пятнадцать тысяч человек спустились с Кавказских гор и те же пятнадцать тысяч прибыли в Турцию без единой потери. Они направились прямиком на юго-восток центральной Турции, в провинцию Мараш. Их маршрут пролегал поблизости от караванного пути в Багдад, и в провинции Мараш они ограбили богатый караван, снаряженный на деньги самого султана и двигавшийся в Багдад под охраной вооруженных солдат. По кавказским обычаям, на вооруженного человека или вооруженную охрану нападать не грех. Мой дед атаковал караван с сотней своих товарищей - они налетели на него с холма и быстро захватили груз, поубивав тех, кто оказывал сопротивление, и взяв в плен тех, кто предпочел сдаться. Вся добыча, включая лошадей и верблюдов, была продана на базарах в крупных близлежащих городах - Алеппо, Дамаске, Мараше, Урфе и Мардине. Пленных тоже продали в рабство на невольничьих рынках, которые тогда еще существовали в отдельных арабских городах на территории нынешней Сирии. Когда весть о случившемся достигла ушей султана, он приговорил моего деда к смерти. Это было очень беспокойное время, и дед перенес свой лагерь немного дальше в горную область Антитавр. Когда ему сообщили о решении султана, он рассмеялся и сказал : «Я приговариваю к смерти орла, парящего над вершиной этой горы. Пусть его поймают и казнят». У моего деда Сата было трое младших братьев - Гут, Тэт и Ашер. Средний из них, Тэт, сильно встревожился. Мирный человек, он провел много лет в Европе и любил чтение, вино и приятную жизнь. Он сказал моему деду: «Мне не нравится эта история. Мы только что приехали в страну и уже успели поссориться с Османской династией. Я по натуре не воин и не хочу так жить. Если ты позволишь, я перееду в другую страну». Дед выделил Тэту несколько сот человек, часть семейного капитала - на нее Тэт вполне мог прожить безбедно всю оставшуюся жизнь - и, возможно, кое-что из вещей, захваченных при нападении на караван. Тэт уехал в Египет и поселился в Каире, где стал известен под именем Митхат-паши. Некоторые абхазцы уже давно осели в Египте; черкесов привечали там со времен последней мамлюкской династии, правившей в четырнадцатом и пятнадцатом веках, так что Митхат-паша быстро вошел в местные правящие круги. У него был замечательный сын по имени Адлей-паша Яган; он получил прекрасное образование и стал премьер-министром Египта в 1920 году, а потом еще раз - в 1926-м. Этот Адлей-паша был честным и очень уважаемым человеком, и в 1952-м, когда короля Фарука вынудили отречься от престола, статуя Адлей-паши во дворе музея уцелела, хотя все прочие бюсты и статуи правителей последней династии были разбиты . В Каире до сих пор есть улица Адлей (Шар-и Адлей), хотя остальные улицы, названные в честь представителей старой аристократии, давно переименованы . Когда султан приговорил моего деда к смерти, губернатор Марата отправил в Стамбул такое сообщение: «У этого кавказца под началом пятнадцать тысяч человек, и все они умеют воевать - даже дети и старые женщины. Чтобы взять его, нам потребуется целая армия». Губернатор добавил: «Если его склонить к сотрудничеству, Девлети Алийе (Блистательная Порта) получит в его лице преданного слугу. Он весьма надежен и способен на многое. По его понятиям, он не сделал ничего дурного. Но если вы по-прежнему желаете арестовать его, присылайте армию». Султан, к тому времени уже входящий в преклонный возраст, ответил: «Я хочу видеть этого человека. Передайте ему, чтобы он явился ко мне, ничего не опасаясь. Мне кажется, я полюблю его». Дед поверил обещанию султана, поскольку для него в таком приглашении не было ничего необычного. Взяв с собой сотню всадников и подарки для султана (все это были ценности, которые вез ко двору тот самый караван), он отправился из провинции Мараш в Стамбул на три месяца. Когда они прибыли в столицу - одетые в национальные костюмы, на лучших в мире конях с великолепной упряжью, причем в отряде царила безукоризненная дисциплина, а возглавлял его дед, настоящий красавец, - султан был просто поражен этим зрелищем. Он предложил деду титул Зеамет Бея при османском дворе и три «ливы», то есть субпровинции, в Румелии (европейской Турции). Это были Текирдаг, Эдирне и Чаталджа, а все вместе они назывались Пашаэли, что означает «страна Паши».
Пашаэли - это вся европейская часть Турции за исключением Стамбула (сейчас европейская Турция носит название Фракии). Но к своему предложению султан добавил одно условие: Сат должен был оставить при себе только две-три сотни своих соплеменников, а прочим выделить земли для проживания на выбор и после этого не поддерживать с ними никаких связей. Дед посоветовался с ближними, и они сказали ему: «Ты еще сомневаешься? Тебе оказывают великую честь. Предложение султана надо принять». Так дед поступил на службу к османской династии и перебрался в Стамбул. Он купил большой дом с двумя акрами земли в Бешикташе, на северо-востоке старого города - здесь, на берегу Босфора, жили важные государственные чиновники. В доме было около ста двадцати комнат, отдельные апартаменты для гостей и дополнительные помещения, а также обычные для усадеб такого типа турецкие бани. Кроме того, дед приобрел тридцать тысяч акров земли и второй дом в Чорлу, небольшом городке в Текирдаге. Он прожил в Стамбуле и Чорлу шесть лет, а в 1921 году скончался от какой-то разновидности дизентерии. Я его не помню, хотя слышал, как обсуждались причины его смерти. Говорили, что в его болезни виноваты то ли климат, то ли жизнь в низине - его дома стояли практически на уровне моря, - то ли непривычная пища. Я жил в его стамбульском доме, пока мне не исполнилось десять лет. Соплеменники деда обосновались в восьми селениях на Узунъяйле, большом плато в центральной Анатолии. Это плато находится между Сивасом и Кайсери; длина его составляет 150 км, а ширина - 80 км. Абхазцы держали скот и иногда наведывались в Стамбул, но нам было запрещено ездить к ним. Место для поселения они выбрали сами.
Родина моей семьи - Ащхара, высокогорная область Абхазии. Это суровая, неприветливая земля. Есть одна история, возможно, вымышленная, по которой все же можно составить себе некоторое представление об условиях жизни в тех краях . Как-то в Ащхару приехал человек с равнины. Будучи мусульманином, он захотел совершить полуденную молитву - намаз. Он взял свою Аупа - огромную бурку с широкими плечами, такую длинную, что ею можно укрыть разом и всадника и лошадь, - и стал искать, где расстелить ее. К сожалению, достаточно ровная площадка отыскалась только к часу вечернего намаза. Тем не менее, люди давно жили в Ащхаре, и не потому, что их вынудили туда уйти, а потому , что они считали тамошний климат идеальным, а места - необычайно красивыми и хорошо приспособленными для человеческого существования. (Жорж Дюмезиль, автор множества замечательных книг о кавказских языках и кавказских народностях - особенно об абхазах и убыхах - называет эту область "Страной последних рыцарей мира". Это название хорошо отражает нравы кавказцев. Я знаком с Дюмезилем лично. Он гостил у меня в Турции три месяца, а когда мы с ним путешествовали по кавказским селениям, я наблюдал, как он привыкает к трудным условиям тамошней жизни. Это очень приятный человек . Он преподает в Сорбонне, и ему удалось взять с собой многих молодых кавказцев для получения образования. Они помогали ему в работе, поскольку он не говорит на нашем языке, хотя и понимает его. Дюмезиль считает, что Кавказ с его культурой, языками, обычаями и населением - это ключ ко всей мировой истории. Он обожает все кавказское.) В этих горах есть плодородные долины с мягким климатом, где выращивают табак, цитрусовые, чай и даже хлопок. На больших высотах почвы совсем мало: говорили, что когда девушки из ащхарских селений замечали всадника с притороченными к седлу торбами, скатанной буркой за плечами и винтовкой в войлочном чехле, явно направляющегося в дальний путь, они подбегали к нему и просили привезти с собой горстку земли, чтобы они могли вырастить на ней цветы. Но высоко в горах можно было добыть охотой ценные шкуры; кроме того, ащхарцы совершали набеги на богатые селения в долинах, а потом возвращались домой и отсыпались в безопасности. Кавказ - настоящий музей мира. Если вы спросите любого осведомленного человека, кто такие кавказцы, он ответит, что быть кавказцем значит быть представителем белой расы. Если вы спросите, почему белая раса получила название кавказской, он, возможно, не сумеет дать вам толковый ответ. Но слово «кавказский» имеет очень глубокий смысл. В мире нет места с более древними традициями. Когда русские появились на Кавказе впервые, они безнадежно влюбились в эти края. Кавказ был нужен им не только по экономическим, военным и стратегическим причинам. Нет - они стремились завладеть Кавказом в первую очередь потому, что благоговели перед ним. Они хотели, чтобы Кавказ ответил на их любовь взаимностью. Им хотелось перенять кавказские обычаи, хотелось показать всему свету, что Кавказ - это часть России. Россиянки, навещавшие своих отцов, мужей, дядей и братьев, которые служили на Кавказе, возвращались в Москву или Санкт-Петербург с уймой захватывающих рассказов, и все вокруг готовы были слушать их месяцами. Простые камешки и засушенные цветки с Кавказских гор целыми годами, а то и десятилетиями украшали каминные полки в семейных гостиных и светских салонах, где собиралась аристократия. Спросите любого русского, имеющего хорошее образование и аристократическое происхождение, сколько легенд и историй, связанных с Кавказом, сколько кавказских песен слышал он в детстве, а если не можете найти такого человека, почитайте Толстого, Пушкина и Достоевского. Для русских Кавказ был романтической страной, где правили красота, отвага и любовь. Это был край, где люди жили полной жизнью. Русские хвастались друг перед другом, перечисляя своих друзей-кавказцев. Они учились кавказским танцам, а дворяне считали, что кавказские костюмы как нельзя лучше подходят для ухаживания, флирта и балов. Даже царь - и тот в отдельных торжественных случаях облачался в кавказский костюм. Сами кавказцы считают себя единственным стоящим народом на свете. Это убеждение у них в крови. Одна англичанка, супруга служившего в России офицера британской армии, вспоминает в своих мемуарах, что, прогуливаясь по улицам Тбилиси (в этом городе всегда жили представители самых разных национальностей), она всегда легко отличала кавказцев по походке, даже если они были одеты по-европейски. Они шагали по запруженным людьми тротуарам так, словно никого, кроме них, вокруг не было. Направлялись ли они куда-нибудь по делам или просто гуляли, их поведение от этого не зависело. Они смотрели в голубую даль поверх людских голов и ни на кого не обращали внимания. Поскольку среди них часто попадались рослые мужчины, они, как правило, сразу выделялись в толпе. А тем из них, кто шел быстро, приходилось немедленно уступать дорогу, иначе они по­просту сбили бы вас с ног. Еще эта дама заметила, что в трамваях абхазцы беседуют между собой по-абхазски и так громко, точно едут в пустом вагоне. Всем прочим пассажирам остается только помалкивать. Среди кавказцев, так же как среди людей любой другой национальности, хватает глупцов, эгоистов и хвастунов, но их главная отличительная особенность - это любовь, которую они питают друг к другу. Когда я жил в восточной части Турции, в радиусе пятидесяти-шестидесяти миль от моей фермы было семь поселков, где жили кавказские иммигранты, и ко мне постоянно наведывались люди из этих поселков. Среди них были аварцы, лезгины, чеченцы и осетины - не хватало только абхазцев, но родиной для всех нас был Кавказ, и жили мы по одним и тем же обычаям. Мы хорошо знали друг друга. Мы знали, у кого какая семья, знали членов этих семей по именам, знали историю каждой семьи и кто есть кто - словом, знали всю подноготную каждого человека. Однажды ко мне явились пятнадцать или шестнадцать гостей сразу, и я велел заколоть парочку ягнят, чтобы их попотчевать. Мы сидели за столом и попивали раки, а потом кто-то выглянул с балкона и увидел, что к нам едет некий Ибрагим Човуш, он же сержант Ибрагим, - когда-то он служил в армии, и все до сих пор звали его сержантом. В ту пору ему было лет шестьдесят пять или шестьдесят шесть; типичный кавказец, он был еще и глубоко верующим мусульманином. К спиртным напиткам он не притрагивался, и даже под дулом пистолета вы не заставили бы его отведать вина. Прежде чем он вошел, я сказал слуге: «Принеси стакан для раки и налей туда немного молока». Затем я разбавил молоко водой - теперь его было не отличить от раки. Когда Ибрагим уселся, слуга подал ему угощение и стакан с этой специально приготовленной смесью. «Нет-нет, - сказал он, - я воздержусь». Тогда я возразил: «Но мы все пьем. Разве я не люблю тебя? Разве ты не любишь меня? Я предлагаю, почему ты не пьешь? Я ведь тебе не враг». Он ответил, назвав меня «беем», что означает «мой предводитель»: «Прости меня. Я все для тебя сделаю, но это касается моих отношений с Богом. Пожалуйста, не заставляй меня пить». Я сказал: «Что ж, ты боишься. Поступай как знаешь». Но тут вступил в разговор наш сосед: «Послушай, друг, все мы здесь пьем, а раз так, то, согласно священной книге, все попадем в ад. Ты будешь единственным, кто отправится в рай. По-твоему, тебе будет хорошо там, в раю, если все мы будем гореть в аду?» Этого оказалось достаточно. Човуш поднял стакан, все остальные подняли свои, и мы выпили. И он тоже! Выпив молоко, он понял, что это не раки, и радости его не было предела. Он расцеловал меня и всех остальных. Какую жертву он был готов принести! Но, не смотря на твердость его убеждений, боязнь одиночества оказалась сильнее. И такая любовь к обществу и друг к другу присуща всем кавказцам. Ибрагим Човуш был аварцем из племени имама Шамиля, а все аварцы - ревностные мусульмане. Кстати, Кавказ - единственный регион, куда ислам был принесен не на острие меча. В восьмом веке нашей эры, когда арабский военачальник Халид эль-Энсари решил отправиться с армией за Каспийское море - тогда он стоял лагерем близ Арала, в краю, который назывался «Страной меж двух вод», - его советники - турки отговорили его от этой затеи, сказав, что никакие военные силы не помогут ему проникнуть вглубь Кавказа. Гораздо лучше, сказали они, прийти с миром, взяв с собой богатые дары, и попросить о встречах с людьми, дабы поведать им о своей вере. Так ислам пришел на кавказские земли. Он проник туда через прибрежные города Тимурхан-шура и Махачкала (Шамилькала) в Дагестане, и первыми принявшими его племенами были аварцы и лезгины, казикумухи и андийцы. Оттуда ислам распространился на Чечню, став религией тамошних жителей.
Мои собственные предки, вплоть до отцовского поколения, с точки зрения мусульман были язычниками. Ащхарцы верят, что в их высокогорной стране обитают невидимые существа, именуемые «Хранителями Тайн», или Нартами - они обладают всей мудростью земли и являются Источником высшего знания. Нарты были первыми обитателями нашей родины. Это великаны, которые жили тридцать тысяч лет тому назад, мифическое племя героев, умевших в полной мере использовать заложенные в каждом человеке возможности. Своих уникальных способностей они не утратили и теперь. С обычными людьми Нарты связывались с помощью ащхарцев, которые были их посредниками. Эта связь осуществлялась через племенных вождей, представителей определенных родов, достигших необходимого совершенства. Нарты наделяли этих вождей мудростью ( аамста кябзе ), которая помогала им лучше управлять своими племенами. Связь с Источником - то есть с нартами - поддерживали представители родовой знати, которые проходили для этого специальное обучение. Право обратиться к Источнику получали только люди благородного происхождения, имевшие особые заслуги. В западных монархиях старший сын наследует отцу автоматически, но ащхарских предводителей, достойных вступить в контакт с нартами, всегда отбирали старейшины . Таким образом, для приобщения к этому таинству человек должен был иметь как благородных предков, так и особые заслуги. Такое общественное устройство можно назвать демократической аристократией. Каждому представителю знатного рода, достигшему двадцати четырех лет, давали возможность пройти специальное обучение у старейшин. Если он его проходил, ему разрешалось вступить в связь с нартами. Если нет - претендент «отсеивался». Иногда, под давлением обстоятельств, допускалось нарушение этих условий, и если человек был родом из очень знатной семьи, он мог начать учиться у старейшин прежде, чем ему исполнится двадцать четыре года. Это случалось, если умирал отец юноши или подростка, пользовавшийся большой известностью, и его место нужно было занять. В чрезвычайно редких случаях таким ученикам удавалось наладить связь с нартами, но чаще всего они терпели неудачу. Как бы то ни было, им предоставлялся шанс. В мировоззрении моего отца объединились традиционные верования его народа, культура современного Запада и культура ислама. Отец ничего не имел против ислама и никоим образом его не отвергал. В этом он походил на многих жителей западных стран, которые в ответ на вопрос, какой религии они придерживаются, просто пожимают плечами . Он жил в мусульманской стране - Турции. В этом смысле его можно было назвать мусульманином. Он не был приверженцем ислама, но я никогда не слышал чтобы он критиковал его, как и любую другую религию, и никогда не слышал, чтобы он превозносил свое «родное» язычество. Моя мать была из древнего османского рода - ее предки были мусульманами на протяжении тысячи двухсот лет или около того, - поэтому я получил весьма основательное исламское образование. Я умел читать Коран. Меня научили читать и писать по-турецки (арабскими буквами). В детстве я посещал школу при мечети, где преподавали арабскую классику. Лишь после смерти отца, когда мне исполнилось десять лет, старейшины моего собственного народа взяли меня в обучение, чтобы попытаться передать мне свою мудрость.
Примерно в возрасте семи лет я предпочитал писать левой рукой, хотя теперь мне это не по силам. В ту пору с нами жил мой дядя. Он был сыном дяди моего отца по материнской линии, а представители этой ветви семьи иммигрировали в Турцию лет на тридцать пять раньше моего деда. Этот дядя служил в турецкой армии кавалерийским офицером и был очень суровым и решительным человеком. Он не расставался со своей нагайкой и всегда ходил в сверкающих сапогах. Вел он себя как настоящий самодур, и стоило ему заметить, что я пишу левой рукой, как он бил меня нагайкой и заставлял писать правой. Однако если я отправлялся в школу с таким домашним заданием, ходжа (учитель) велел мне переписывать его двадцать пять раз в качестве наказания за небрежность. Ходжа думал, что я плохо делаю уроки потому, что мои мысли слишком заняты играми и проказами. В конце концов я стал писать дома правой рукой и выходить в школу на полчаса раньше. По дороге я останавливался во дворе мечети и там, на мраморных плитах, где стояли возвышения для гробов и иногда шли заупокойные службы, быстро переписывал домашнее задание левой рукой. Вскоре ходжа решил, что я исправился, и перестал меня наказывать. Для человека, воспитанного по абхазским обычаям, несправедливость - страшный грех, и если другие узнают, что человек совершил несправедливый поступок, он будет считать, что на его репутацию легло несмываемое пятно. Воспитание не позволяло мне пожаловаться на дядю, который наказывал меня несправедливо. Я не хотел причинять ему боль. Мое обучение в мусульманской школе продолжалось вплоть до смерти отца, а потом меня, десятилетнего, отправили в закрытый пансион, где я и закончил свое формальное образование. По-абхазски моего отца звали Мет, но турки называли его Мехметом. Я помню его как человека с очень тихим голосом; в нем чувствовался какой-то скрытый внутренний огонь. Отец пользовался огромным влиянием в обществе, его все любили, но наши с ним отношения были очень холодными, как то предписывалось дурацкими аристократическими традициями. В дедовской усадьбе у отца имелись свои апартаменты, где он обычно и проводил время. В усадьбе не было отдельных гарема и селямлыка, как принято у турков, зато был черкесский хаджеш , то есть часть дома, отведенная для мужчин и носящая родовое имя. В хаджеше происходили встречи, приемы и балы; здесь же развлекали гостей, а если они оставались ночевать, им выделяли спальни. В доме жили сорок пять человек, включая слуг и конюхов - все они были абхазцами из семей, которые много веков существовали бок о бок с нашей. Взрослые мужчины в нашей семье также коротали время и ночевали в этой части дома. Но настоящий семейный очаг располагался на другой половине - там жили дети и женщины, а мужья порой навещали своих жен в их спальнях. Отношения между моими родителями были очень нежными, но это не бросалось в глаза. Оглядываясь назад, я вижу, что в моем доме была любовь, но ее никогда не выставляли напоказ. Сколько я себя помню, ко мне всегда относились как к взрослому. В доме не было человека, к которому я мог бы прибежать, чтобы пожаловаться на порезанный палец. Никто не стал бы меня утешать и жалеть. Предки тех, кто выполнял работу по дому, прислуживали нашим предкам с незапамятных времен, и в их глазах я был человеком, которому они должны были выказывать почтение и уважение. Изредка появлялась моя мать, три женщины подавали мне еду, и так далее. Когда я был совсем маленьким, именно они купали и одевали меня, а перед сном рассказывали мне сказки. Иногда я чувствую, что мне не хватает этих славных женщин. Единственными, кто относился ко мне с нескрываемой любовью - хотя в нашем доме тоже хватало душевной теплоты, она не проявлялась открыто, - были пожилые супруги, с которыми я прожил в горах около полутора лет. Тогда мне было всего года четыре, и меня отправили в горы ради моей собственной безопасности: в то время отец активно занимался политикой, и возникла опасность, что меня похитят ради выкупа. Это был первый и последний период в моей жизни, когда мне разрешали свободно бегать где угодно с другими детьми, гулять по берегу речки, справлять нужду в прибрежных кустах, а потом плюхаться в воду. Я обожал сидеть перед очагом рядом со своей пожилой хозяйкой. Она и ее муж не были ащхарцами - они были просто абхазцами, и хозяин умел играть на разных абхазских инструментах. Иногда приходили гости, чтобы его послушать, и он пел им старые песни о былых временах. Это был статный, жилистый старик с глубоким звучным голосом, и даже когда он молчал, любовь так и струилась из его глаз. Иногда, по вечерам, к нам приходил один разбойник, и все дружно приветствовали его. Звали этого человека Делишукри. Он носил с собой кинжал и винтовку, и люди говорили, что он настоящий безумец. (Позже, когда мне исполнилось четырнадцать, я украл у него коня - это была чистая бравада. Если бы он меня поймал, я получил бы пулю, а его оправдали бы. Я знал, на что иду.) Он сидел в неверном свете керосиновой лампы, а потом подходил к тому углу, где перешептывались мы, дети, - нас было четверо или пятеро. Потрепав кого-нибудь из нас по голове, он спрашивал, как его зовут. Однажды он спросил, кто я такой. Хозяйка ответила, что я ребенок из семьи Ягана, и он принял это известие с должным почтением. Я же расстроился, так как почувствовал, что меня каким-то образом выделили из всех. Мой отец получил образование западного типа; мать тоже, хотя она принадлежала к знатному османскому роду. Поскольку мой дед занимал высокий пост по воле самого султана, членам нашей семьи показался странным выбор отца, который решил поддержать националистическое движение Мустафы Кемаль-паши, направленное против союзных держав, против греческих захватчиков и против османской династии. Хотя мой отец и не состоял на государственной службе, он принадлежал к правящим кругам с точки зрения общественных традиций и носил титул «рофатлу эффендим», который присваивался людям, имеющим доступ к высокой особе монарха. По пятницам, когда султан приходил в мечеть, чтобы совершить полуденную молитву, мой отец сидел там в первом ряду, прямо за султаном и приближенными к нему лицами. Отец был связан с османской династией как напрямую, через мать, так и косвенно - через деда. Но он сошелся с Мустафой Кемаль-пашой с самого начала, еще в ту пору, когда борцам за независимость было запрещено собираться вместе; тогда мой отец был единственным, кто мог предоставить безопасное убежище для таких встреч. В мае 1920 года, когда военный трибунал приговорил к смертной казни Мустафу Кемаль-пашу (в его отсутствие) и других лидеров националистического движения, отец окончательно перешел на их сторону и занял место в рядах партизан. В 1923 году, «когда кончилась война за независимость и Турцию провозгласили республикой, отец стал одним из четырех членов парламента от Румелии. Позже, когда Кемаль-паша начал проводить политику культурного и расового «очищения», отец ушел в отставку. Перед принятием конституции некоторые парламентеры заявляли, что страну следует назвать Анатолийской республикой, республикой Анатолия или республикой Малая Азия. В этих названиях не было намека на расовую исключительность. Однако Кемаль-паша хотел, чтобы страна называлась Турцией, и единственная его уступка заключалась во внесении в конституцию статьи, согласно которой турком считался любой человек, проживающий в пределах страны как ее гражданин. Это не удовлетворило отца, и он вышел из парламента в конце 1926 года. Одновременно с ним в отставку подали еще трое известных людей. Это были Казим Карабекир, Рефет-паша и Рауф-бей. Вместе с моим отцом они оставили политику, но им не поверили и стали принимать против них меры предосторожности. Однако с тех пор отец целиком посвятил себя заботам о своих многочисленных деловых предприятиях. На его фермах паслось восемнадцать тысяч овец, восемьсот лошадей и множество рогатого скота. Он владел крупным заводом по производству сыра и несколькими морскими судами с водоизмещением около шести тысяч тонн. Каждый год он боролся за заключение контракта на поставки мяса турецкой армии, расквартированной в Румелии, так что ему вполне хватало хлопот и без всякой политики. Многие люди пытались выразить отцу свою солидарность, но он не поддерживал разговоров на политические темы. «С этим покончено. Организация и управление страной в хороших руках, и власти сделают то, что сочтут нужным. Мне просто расхотелось в этом участвовать, вот и все», - говорил он. Тем не менее, членам нашей семьи было запрещено ездить в центральный район Анатолии, где жили наши земляки. Этот запрет наложил еще султан, но он не утратил своей силы и при республике. Его отменили только в 1934 году. Хотя отец не имел никаких связей с Анатолией, Мустафа Кемаль-паша вдруг надумал послать его туда с особым поручением. Ему понадобилось то ли участие отца в каком-то деле, то ли его рекомендации. Возможно, предложение оказалось ловушкой, а может быть, оно привело к возобновлению старой вражды между отцом и людьми, с которыми он разошелся во мнениях, - этого я не знаю. Но возникшая напряженность разрешилась перестрелкой: на отца напали четверо или пятеро человек, трое из которых были убиты. Это были известные люди, члены парламента и сторонники названия, которое дал новой республике Кемаль-паша. Говорили, что в момент нападения с отцом никого не было, а значит, этих людей убил не кто иной, как он сам. Точно никто ничего не знал . Все случившееся было окутано тайной. Если напавших было так много, как отец умудрился уцелеть ? Однако отца ранили, и спустя восемь месяцев, 29 августа 1927 года, он скончался . После ранения у него осталось практически одно легкое, но он очень энергично взялся налаживать свои запущенные дела. Отец был не из тех людей, что сидят сложа руки, пока на них работают другие. Если где-нибудь находили отбившуюся от стада овцу или лошадь с его клеймом, он сам отправлялся за ней, ночевал под открытым небом, жил по-походному. В результате он подхватил простуду , которая перешла в пневмонию, а затем в плеврит. С одним легким он не мог победить болезнь и уехал лечиться в курортное местечко , на один из четырех островов, носивших название «Острова Принца Стамбульского». Там он и умер. Мустафа Кемаль-паша пришел на его похороны. Мне было тогда десять лет. Через неделю после его смерти меня отправили в пансион. Нельзя сказать, что со мной поступили слишком жестоко, поскольку я и раньше нечасто общался с матерью. Как я уже упоминал, в нашем доме жили сорок пять человек, а моя мать была в нем вроде пчелиной матки. Переезд в пансион не нанес мне душевной травмы - правда, там мне пришлось жить с людьми, говорившими на языке, который я не очень хорошо знал. Преподавание в пансионе велось на французском. Ученики же говорили по-турецки; этот язык не был для меня родным, и те несколько слов, которые я мог произнести, вызывали общий смех, так что мне с самого начала пришлось постоять за себя. После смерти отца отношение властей к нашей семье изменилось. Моя мать была единственной представительницей османского рода, оставшейся в Турции. Прочих попросили без лишнего шума покинуть страну, разрешив им взять с собой все, что они могли увезти. Большинство отправилось в Париж и Италию, а кое-кто - в Центральную Америку. Матери позволили остаться, так как отец в то время занимал важный пост в правительстве. Даже после своего ухода из правительства он пользовался у народа прежним уважением. Однако после смерти отца власти решили конфисковать все имущество его семьи. Они оставили нам только клочок земли, на котором поселилась моя мать, когда я учился в пансионе. Огромная дедова усадьба в Стамбуле, Бешикташ Серендже-бей Йокушу, с ее ста двадцатью комнатами была отнята и превращена в музей. Весь ее интерьер объявили национальным достоянием, хотя там не было ничего турецкого - все ковры, оружие и доспехи, развешанные по стенам, перешли к нам от наших предков, и на всех стоял герб рода Яганов. Конфискация была предпринята с целью разорвать наши связи с абхазцами и вынудить нас ассимилироваться с турками под давлением тяжелых жизненных обстоятельств.
Наша семья переехала в дом матери - хотя он и был меньше старого, в его шестидесяти четырех комнатах сумели разместиться все. Но мы не могли даже протопить его. У матери остались драгоценности, а также золотая и серебряная посуда, но она и подумать не могла о том, чтобы продать все это, поскольку на всех вещах был фамильный герб. В общем, тогда в нашей жизни наступила черная полоса.
Годовая плата за обучение в моем пансионе составляла пятьсот золотых, или, по-нынешнему, примерно шестнадцать тысяч канадских долларов. Это была школа для детей из османской династии - всех наших учителей нанимали во Франции с предоставлением жилья. Нам давали всестороннее образование, стараясь воспитать из нас истинных дворян. Кроме обычных предметов, мы учились фехтованию, танцам и игре в теннис. Наш пансион был копией лицея Св. Людовика во Франции. В течение некоторого времени после конфискации имущества нашей семьи плату за мое обучение вносило турецкое правительство. Оно взяло на себя заботу обо мне!
В 1932 году, когда я был в восьмом классе, Мустафа Кемаль-паша - тогда его уже звали Ататюрком -посетил экзамены в нашем пансионе. Он сидел в зале со своей свитой и одетыми в штатское охранниками. В одобренном им учебнике по истории было много сведений, не соответствующих исторической правде и внесенных туда лишь ради искусственного поднятия, престижа нации. Там говорилось, что турки изобрели бумагу. Они же якобы изобрели книгопечатание и астрологию - в общем, все на свете. Тамерлан был турком. Александр Великий - тоже. Турки некогда завоевали Америку, чему якобы есть множество свидетельств. К примеру, нас учили, что название реки Амазонки происходит от турецкого «амаузон» - слова, означающего нечто очень длинное. Я был одним из непокорных учеников и не повторял этих глупостей. Я знал, что все это неправда, потому что год назад мы учились по французским учебникам, а там все излагалось совершенно иначе.
Когда Ататюрк пришел на экзамен по истории, учитель задал мне вопрос. Я ответил на него как мог, но не упомянул, что Александр Великий был турком. Тогда экзаменатор - очевидно, не без умысла - спросил меня:
- Кем был Александр Великий?
- Македонцем, - ответил я.
- А кто такие македонцы?
- Это греческая народность, - отвечал я.
- Но вы же знаете, что у Александра Великого особое происхождение, - настаивал он.
Я сказал, что ничего не знаю ни о каком особом происхождении. Тогда Ататюрк тоже спросил меня:
- Какой национальности был Александр?
Ататюрк все понял. Он был очень проницательным человеком. Наклонившись к своему соседу, он спросил, кто я такой, и ему все объяснили. Никогда не забуду, как потеплело вдруг его лицо. Он произнес что-то вроде «своенравен, но благороден». Не знаю, о ком он говорил - обо мне или о моем отце. Как бы то ни было, экзамен я сдал.
За всю свою жизнь я видел Ататюрка три раза. Однажды меня отправили к нему из лицея как представителя нашего класса. Попасть к Ататюрку оказалось нелегко. Я заявил секретарю : «Мне необходимо увидеться с ним. Назовите ему мое имя, и если он откажется от встречи со мной, я уйду и больше не стану пытаться к нему попасть. Но если вы не сообщите ему обо мне, я все равно найду способ его увидеть. Я непременно проникну к нему и скажу, что вы мне препятствовали. Поднимется большой шум». Секретарь ответил: «Хорошо. Подождите минутку . Сейчас я все узнаю. Посидите пока здесь». Он ушел, потом вернулся, проводил меня в другую комнату и велел подать мне чего - нибудь прохладительного, а затем сказал : «Сейчас я пойду к самому Ататюрку». Он покинул меня, а потом мне разрешили войти. Тогда мне было около восемнадцати лет.
За год до смерти Ататюрка, в 1937-м, по всей стране устраивались крупные военные учения и парады. Ататюрк прибыл в Чорлу и, проезжая по улицам, поинтересовался, есть ли кто - нибудь в доме Яганов. Ему ответили, что здесь живет мой дядя со своим сыном и со мной, и он велел узнать, нельзя ли зайти к нам на чашечку кофе. Мой дядя не любил Ататюрка - он его прямо - таки ненавидел. Он считал , что Ататюрк повинен в смерти моего отца и в крахе нашей семьи. Но, как истый абхазец, он ответил, что если Ататюрк выпьет в нашем доме чашку кофе, это будет для нас большой честью, однако еще большую честь он окажет нам, если согласится разделить с нами трапезу. И Ататюрк пришел к нам на обед.
Многие члены нашей семьи, подобно дяде, считали, что Ататюрк был врагом моего отца, но я так не думаю. Он сожалел, что наши пути разошлись, но не держал на нас зла. Я не думаю, что все, сделанное Ататюрком, послужило во благо турецкому народу, но свою самую большую ошибку он совершил, расставшись с жизнью слишком рано. Он был достаточно умен и должен был понимать, что сам приближает свою смерть, злоупотребляя спиртным и пропуская мимо ушей рекомендации тех, кто его лечил. С его стороны это было безответственно, потому что он начал проводить в Турции такие реформы, которых не мог закончить никто, кроме него.
Мой отец поддерживал связи с людьми из разных кругов общества. Его деловыми партнерами были в основном евреи. Директор завода по производству сыра был евреем, и время от времени я играл с его сыном. Отец бегло говорил по - гречески и знал многих греков. Кроме того, он немного говорил по - испански, потому что турецкие евреи были испаноязычными. Еще он говорил по - французски, и в смутные времена все эти группы национальных меньшинств так или иначе пользовались его протекцией. Мой отец был, что называется, «особенным» человеком, и похороны его тоже стали «особенными». Я никогда не видел такого стечения народа на траурной церемонии. Похороны проходили по мусульманскому обычаю, и странно было видеть евреев и армян, которые стояли в мечети бок о бок с мусульманами, восклицали «Аллаху Акбар» и повергались ниц вместе со всеми. Были и такие, кто хотел сказать о моем отце несколько слов, как это принято на Западе. Но у мусульман нет подобного обычая, и потому имам отказал этим людям. Тогда один из них спросил, есть ли в Коране место, где открыто запрещается произносить надгробные речи. Имам ответил:
- Там не говорится о том, что это нужно делать, но нет и прямого запрещения.
- В таком случае, - произнес спросивший, - у нас есть право поступить так, как подсказывает нам сердце.
Имам согласился. Это был стамбульский муфтий, обладающий властью над всеми имамами и мечетями города, - высокообразованный, утонченный человек с прекрасными манерами и незаурядным ораторским талантом. С его одобрения все желающие сказали по несколько слов. Мне запомнился один мужчина лет двадцати восьми, сын крупного землевладельца, который сообщил, что мой отец научил его стрелять. «Я хочу сказать, - пояснил он, - что у него для всех находилось время». Нечто подобное говорили об отце и многие другие. Мне тогда не было дозволено проявлять свои чувства. У абхазцев это не принято: ко мне относились как ко взрослому, и я должен был вести себя соответственно. Поскольку так велела традиция, я оставался достаточно сдержанным. Не знаю, было ли это проявлением моего истинного характера или во всем виноваты обстоятельства, которым я в ту пору был послушен.
Ctrl
Enter
Заметили ошЫбку
Выделите текст и нажмите Ctrl+Enter
Обсудить (0)