Гейне К. Пшехский отряд с октября 1862 по ноябрь 1864 года//Военный сборник, 1866 г., № 4

№ 4, с. 215—236. «Незавидно было положение и абадзехов: полунагие, без обуви, с вечною дрожью, они появлялись в наш лагерь обменивать на хлеб разные вещицы. Впоследствии, заметив, что солдаты начинают ходить далеко за сухими дровами, они начали притаскивать в лагерь целые бревна за очень умеренные порции хлеба. Нам странно было только то, что заходившие в лагерь горцы были жители участка между Пшишем и Пшекупсом, то есть того места, куда еще не заходили наши войска, стало быть, и не испытавшие еще бедственных результатов войны. Неужели они и всегда были так бедны?» [с. 215].

«Положение абадзехов в течение этой зимы было крайне нехорошо. Смертность горцев по Пшекупсу доходила до огромных размеров. Густое население этих плодоносных долин до того увеличилось приходом абадзехов, удалившихся из мест, занятых нашими войсками, что в одной сакле проживало по четыре, иногда и по пяти семейств. При тесноте опасные простуды, которым подвернулись горцы во время переселения с одного места на другое, при страшной распутице зимы, содействовали сильному распространению тифа...

Бедность горцев дошла между тем до крайней степени, и число просящих хлеба удесятерилось; даже женщины, «марушки», как называли их солдаты, появлялись за подаянием. Не только взрослые, но и двенадцатилетние дети, имея в виду заработать хлеб, стали таскать бревна» [с. 219—220].

«Перемирие с абадзехами по их просьбе было отложено еще на семь дней, а 8-го числа, по приказанию графа Евдокимова, как войска, стоявшие на Воцепси, так и бывшие в то время в Пшишской станице, двинулись за Пшиш, уже не для осмотра мест, а для выселения бывших хозяев и уничтожения сакель.

Около этого времени все отряды двинулись к главному хребту, окончательно очищая от населения все пространство по северному его склону.

Действовавшие отряды были: главные — пшехский и даховский, левее их, у самых снежных гор — малолабинский и хамышейский, а правее их — адагумский и джубский отряды...

Страна между Пшишем и Пшекупсом представляла слегка всхолмленную местность, перерезанную бесчисленным множеством горных ручьев и речонок. По качеству своему грунт земли мог равняться с черноземом. Конечно, не удивительно после этого, что все балки, где едва только протекали струйки воды, были застроены сплошными линиями аулов. Мы в первый раз встретили следы такого огромного населения. Грустно было горцам оставлять эти места. Случалось видеть, что огонь уже охватывал сотни аулов, а в следующих едва только начинали выбираться для выселения или на Лабу, или в «Стамбул». Ни одна пуля не была послана в защиту чудных мест: до такой степени горцы были проникнуты убеждением в необходимости беспрекословного переселения...

По дороге мы обогнали семейства, вышедшие из аулов шенепсинского ущелья и направлявшиеся к берегу моря; они были расположены бивуаком. Между горцами встречались красивые мужчины и прехорошенькие девушки, которые, как видно, не слишком убивались своим положением: в улыбках их проглядывали веселость без оттенка грусти. Да и чего было им грустить? Привычка с малых лет к мысли, что они могут быть всегда проданными в Турцию, заставляла их чаще думать о «Стамбуле», чем о родине» [с. 226].

«Первое, что встретилось нам на пути,— это целый лагерь балаганов из хвороста, где недавно ночевали переселенцы. Путь их отгадать было легко как по этим признакам, так и по трупам лошадей, встречавшимся по дороге чуть не через каждые пятьдесят шагов» [с. 227].

«Пройдя по ущелью еще верст семь, отряд остановился на позиции при впадении Малого Туапсе в Большое...

В продолжение 2-го числа мимо нашего лагеря тянулись вереницы переселенцев, навьюченных своим добром. Можно было встретить и молодую женщину, несущую на спине ношу не менее пуда, от которой веревка перепоясывала ее грудь; и мать с младенцем на руках и с целою постелью за спиной; встречались дети, не более шести- и семилетнего возраста, с головами, покрытыми чугунными котелками, и державшие, кроме того, в руках что-нибудь в роде таза. Потеряв лошадей от недостатка корма, целые семейства горцев навьючивались сами» [с. 230].

«Переселение обходилось горцам дорого: запрещение брать с собою оружие и скот лишило их значительной части имущества. Необходимость заставляла продавать свое имущество за бесценок...

Очень многими было, однако, замечено, что старики, даже в крайности, не продавали оружия, и подобной торговлей занимались преимущественно молодые люди. Один старик, опоздав, догнал верхом уже отчалившую лодку, соскочил в нее, сорвал с лошади уздечку и бросил в море, а лошадь пустил на волю; потом выстрелил из винтовки и с эффектом бросил ее в воду; то же сделал он с пистолетом, за которым, в свою очередь, последовал и кинжал. Казалось, что, покидая родину, старик вырвал сердце над своим оружием, которое в его руках не остановило сильного завоевателя» [с. 234].

«После утреннего туалета резче виднелась разница между костюмами женщин. Как и везде, так и здесь, богатство служило для наблюдателя средством к определению разных сословий и кружков; достаток, дающий досужее время и возможность производить тяжелые работы руками наемных или крепостных, выражался у них в более нежном цвете лица, в менее загорелых руках и даже в лучших манерах. Тут в первый раз мы могли рассмотреть большое стечение типичных горянок, между которыми встречались очень красивые женщины и девушки.

На грустный лад были настроены все их взаимные отношения. Нельзя при этом не заметить, что всякие нежные чувства в столкновениях с женщинами считаются иди, вернее, считалось у горцев малодушием, недостойным хорошего мужчины; но молодые горцы как будто разрушали это предубеждение: резко грубое обращение оставалось, по-видимому, привилегией стариков» [с. 235—236].

№ 4, с. 215—236.

«Незавидно было положение и абадзехов: полунагие, без обуви, с вечною дрожью, они появлялись в наш лагерь обменивать на хлеб разные вещицы. Впоследствии, заметив, что солдаты начинают ходить далеко за сухими дровами, они начали притаскивать в лагерь целые бревна за очень умеренные порции хлеба. Нам странно было только то, что заходившие в лагерь горцы были жители участка между Пшишем и Пшекупсом, то есть того места, куда еще не заходили наши войска, стало быть, и не испытавшие еще бедственных результатов войны. Неужели они и всегда были так бедны?» [с. 215].

«Положение абадзехов в течение этой зимы было крайне нехорошо. Смертность горцев по Пшекупсу доходила до огромных размеров. Густое население этих плодоносных долин до того увеличилось приходом абадзехов, удалившихся из мест, занятых нашими войсками, что в одной сакле проживало по четыре, иногда и по пяти семейств. При тесноте опасные простуды, которым подвернулись горцы во время переселения с одного места на другое, при страшной распутице зимы, содействовали сильному распространению тифа...

Бедность горцев дошла между тем до крайней степени, и число просящих хлеба удесятерилось; даже женщины, «марушки», как называли их солдаты, появлялись за подаянием. Не только взрослые, но и двенадцатилетние дети, имея в виду заработать хлеб, стали таскать бревна» [с. 219—220].

«Перемирие с абадзехами по их просьбе было отложено еще на семь дней, а 8-го числа, по приказанию графа Евдокимова, как войска, стоявшие на Воцепси, так и бывшие в то время в Пшишской станице, двинулись за Пшиш, уже не для осмотра мест, а для выселения бывших хозяев и уничтожения сакель.

Около этого времени все отряды двинулись к главному хребту, окончательно очищая от населения все пространство по северному его склону.

Действовавшие отряды были: главные — пшехский и даховский, левее их, у самых снежных гор — малолабинский и хамышейский, а правее их — адагумский и джубский отряды...

Страна между Пшишем и Пшекупсом представляла слегка всхолмленную местность, перерезанную бесчисленным множеством горных ручьев и речонок. По качеству своему грунт земли мог равняться с черноземом. Конечно, не удивительно после этого, что все балки, где едва только протекали струйки воды, были застроены сплошными линиями аулов. Мы в первый раз встретили следы такого огромного населения. Грустно было горцам оставлять эти места. Случалось видеть, что огонь уже охватывал сотни аулов, а в следующих едва только начинали выбираться для выселения или на Лабу, или в «Стамбул». Ни одна пуля не была послана в защиту чудных мест: до такой степени горцы были проникнуты убеждением в необходимости беспрекословного переселения...

По дороге мы обогнали семейства, вышедшие из аулов шенепсинского ущелья и направлявшиеся к берегу моря; они были расположены бивуаком. Между горцами встречались красивые мужчины и прехорошенькие девушки, которые, как видно, не слишком убивались своим положением: в улыбках их проглядывали веселость без оттенка грусти. Да и чего было им грустить? Привычка с малых лет к мысли, что они могут быть всегда проданными в Турцию, заставляла их чаще думать о «Стамбуле», чем о родине» [с. 226].

«Первое, что встретилось нам на пути,— это целый лагерь балаганов из хвороста, где недавно ночевали переселенцы. Путь их отгадать было легко как по этим признакам, так и по трупам лошадей, встречавшимся по дороге чуть не через каждые пятьдесят шагов» [с. 227].

«Пройдя по ущелью еще верст семь, отряд остановился на позиции при впадении Малого Туапсе в Большое...

В продолжение 2-го числа мимо нашего лагеря тянулись вереницы переселенцев, навьюченных своим добром. Можно было встретить и молодую женщину, несущую на спине ношу не менее пуда, от которой веревка перепоясывала ее грудь; и мать с младенцем на руках и с целою постелью за спиной; встречались дети, не более шести- и семилетнего возраста, с головами, покрытыми чугунными котелками, и державшие, кроме того, в руках что-нибудь в роде таза. Потеряв лошадей от недостатка корма, целые семейства горцев навьючивались сами» [с. 230].

«Переселение обходилось горцам дорого: запрещение брать с собою оружие и скот лишило их значительной части имущества. Необходимость заставляла продавать свое имущество за бесценок...

Очень многими было, однако, замечено, что старики, даже в крайности, не продавали оружия, и подобной торговлей занимались преимущественно молодые люди. Один старик, опоздав, догнал верхом уже отчалившую лодку, соскочил в нее, сорвал с лошади уздечку и бросил в море, а лошадь пустил на волю; потом выстрелил из винтовки и с эффектом бросил ее в воду; то же сделал он с пистолетом, за которым, в свою очередь, последовал и кинжал. Казалось, что, покидая родину, старик вырвал сердце над своим оружием, которое в его руках не остановило сильного завоевателя» [с. 234].

«После утреннего туалета резче виднелась разница между костюмами женщин. Как и везде, так и здесь, богатство служило для наблюдателя средством к определению разных сословий и кружков; достаток, дающий досужее время и возможность производить тяжелые работы руками наемных или крепостных, выражался у них в более нежном цвете лица, в менее загорелых руках и даже в лучших манерах. Тут в первый раз мы могли рассмотреть большое стечение типичных горянок, между которыми встречались очень красивые женщины и девушки.

На грустный лад были настроены все их взаимные отношения. Нельзя при этом не заметить, что всякие нежные чувства в столкновениях с женщинами считаются иди, вернее, считалось у горцев малодушием, недостойным хорошего мужчины; но молодые горцы как будто разрушали это предубеждение: резко грубое обращение оставалось, по-видимому, привилегией стариков» [с. 235—236].