Маршруты жизни механика Жукова. Интервью «СА» с ветераном Великой Отечественной войны

«Подождите-подождите, не кладите трубку, я только ручку найду, чтобы номер ваш записать. А то письмо любовное утром писал, оставил где-то!» Так началось наше знакомство с ветераном Великой Отечественной войны, 95-летним фронтовиком Валентином Денисовичем Жуковым. Этот человек ушел на фронт 17-летним парнем, прошел всю войну и пережил много потерь. Но что уж точно он не потерял — это любовь к жизни и искрометное чувство юмора. Говорит, что для того и воевал, чтобы сейчас можно было радоваться и смеяться. В интервью «СА» он рассказал о своем самом любимом блюде полевой кухни, фронтовых буднях механика «летающих танков» и мечте, которая исполнилась спустя 75 лет его жизни.

— Валентин Денисович, вы не устали сегодня? У вас столько мероприятий в эти дни!
— Шутите? Я никогда ни от одного мероприятия не отказываюсь. Сегодня вот в музей Хусена Андрухаева ездил к школьникам. Вы знаете, кто такой Андрухаев? Этот мальчик сознательно на смерть пошел, чтобы мы жили сейчас. Он лишился всего, а мы через семь десятков лет не захотим ехать в музей в честь него?! Не должно быть так! Им всем — ушедшим — тоже хотелось жить, у них родители, любимые были. Мы обязаны помнить о них. У меня тут утром сердце схватило. Попытался умирать, но потом передумал. Мне ж еще 9 мая на Бессмертный полк! Я там ведущим в колонне буду вместе с Лелей Богузоковой. Знаете, кто такая Леля Богузокова? Мы в одном полку с ней служили.
— Конечно! Наша знаменитая землячка — летчица, воздушный стрелок. Вы ее портрет понесете?
— Не понесу, а повезу! Я же на велосипеде поеду. Что такое Бессмертный полк, а ну объясните? Мы несем идею тех, кто на этих портретах, вперед. Они жизнь отдали! Вот представьте: в поле стоит полк, командир раздает задание и говорит: «По пути маршрута вас будут сбивать. Гарантии, что вы вернетесь, нет!» Вернусь или не вернусь — никто не знает. И так каждый день. Одни не прилетают. Другие их замещают. Каково это? Но они не роптали на судьбу. Мы должны память о них хранить, имя их держать! Я провезу Лелю Богузокову через весь Майкоп, пусть все знают, что у нас была такая отважная землячка! У меня большой порт­рет ее уже есть. Прикреплю его на велосипед.

— А свой самый первый велосипед помните?
— Еще до войны папа с мамой отдали за велосипед хромовые сапоги и кабана. Отец ездил на нем, возил нас, детей. Потом велосипед сломался, мне его отдали, говорят: «Что хочешь делай с ним». Я тогда был студентом техникума. После учебы работал. Знаете, что такое чушка? Болванки чугунные такие. Тяжелые. Вот я их складывал после занятий, заработал и починил велосипед. В войну, конечно, не до велосипеда было. Я ж механик — днем и ночью в поле. Так что я и слово такое забыл. А вот в 1950-е годы уже в Риге служил, и мне купили велосипед, чтобы ездить на обед с работы. Я же ленивый был! (Улыбается.) Пешком ходить не хотел. Уже потом у меня запорожец был. На нем на свидания ездил. А по делам — по-спортивному, на велосипеде.
— Значит, вы — за спорт?
— Не то слово! Я в ДОСААФе­ раньше работал преподавателем. И сразу поставил там вопрос: кто не сдает нормы ГТО, тот не должен получить водительские права! А мы там готовили шоферов-крановщиков перед армией. Это очень дефицитная специальность. Был у меня курсант, который так и не получил права. Начальнику жаловались родители: «Что у вас там за физкультурник такой? Издевается над детьми нашими?» Помню: прибегаю я с очередного забега, мокрый весь — ливень был. Вызвали. Заскакиваю к нему в кабинет. Он посмотрел-посмотрел на меня — и рукой махнул. Ну а что? На войне все равно — дождь или снег. А мы к армии пацанов готовили. Вот в этом году велопробег у нас был от Дома культуры. Тоже дождик такой холодный, ветер, а мы все равно поехали. И знаете, кстати, под какую песню? «Не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым!»

— Песня точно про вас!
— Это ж я и заказал! Нас и встречали этими словами.
— Ваша любимая?
— А то! Я же и в эскадрилье своей комсоргом был. Во время войны был механиком самолетов Ил-2. «Летающий танк» по-нашему. Потому что он бронированный весь. А немцы называли его «черная смерть». Потому что он и правда страшновато выглядит. Центроплан, мотор, кабина летчика, бензобак — в броне. А плоскости все, хвост деревянные. Главное, чтобы бензин не загорелся, если подобьют. В нашей эскадрилье 12 таких самолетов было. В 1944 году на бортах каждого крупными буквами написали: «Погроминский колхозник». И с тех пор в душе у меня эта фраза.
— И что она означает?
— Во время войны такое дело было — люди собирали деньги, чтобы купить для Красной армии танк или самолет. Обстановка такая была: все для фронта, все для Победы. В нашей эскадрилье все эти 12 самолетов были куплены за деньги, которые собрали жители села Погромное Оренбургской области. Для наших самолетов даже служба наведения вместо позывных использовала «погроменец» или «колхозник». Летчики рассказывали, что так им и командовали: «Погроменец, правее, левее!»
Эти самолеты у нас появились в 44-м году. И 75 лет я искал: кто же эти деньги собирал? И недавно нашел! Я им послал письмо. Они, оказывается, тоже ищут кого-то из нашего полка! Все 75 лет! У них в селе Погромном есть музей, там все: кто собирал деньги, фотографии, письмо Сталину. Там есть еще живые люди из тех, кто собирал! Я собираюсь туда ехать сразу после праздников и рассказать, что на их самолете сама Леля Богузокова летала! Я умру, если не поеду! Мы должны им поклониться в ноги. Это совершенно голодные люди собирали деньги. Это был в высшей степени патриотизм.

Я трафарет сделал с надписью «Погроменскому колхознику пламенный привет от солнечной Адыгеи. Жуков». Сфотографировали и послали им снимок. Пока не знаю, получили ли они его. Мы должны сделать так, чтобы этим старикам было тепло на душе! Для меня это будет самой большой радостью!
— А в фронтовые годы что для вас радостью было?
— Да всему вокруг мы радовались! Один случай расскажу — уж не знаю, для кого как, но для меня один из самых радостных он был. Март или апрель 1945 года. Наш самолет подбили. Он сел на аэродром, но не на наш, а к истребителям. Истребители — это же совсем другое направление, у них и запчасти не такие, как у штурмовиков. Меня туда привезли и сказали: «Жди, пока привезут мотор». Я ждал и, видимо, так надоел их начальнику техотдела, что он нашел мне мотор быстрее, чем моя бригада. И я сам, без бригады, этот мотор на свой самолет установил. Кислородный баллон знаешь сколько весит? Под 100 килограммов. А в моторе все воздухом делается. Вот я подворовывал баллоны у истребителей. И вот приезжает бригада с мотором, а мотор-то уже готов! Я так горд и рад был!
— Письма на фронт не радовали?
— Я с девочкой Лидочкой познакомился — здесь в парке у нас, в 41-м, еще до войны. Мне 17 лет тогда было. Вот мы несколько раз встретились и даже не поцеловались. И я «загудел» добровольцем. Потом писал ей, она отвечала, фотографии присылала. После войны приехал сюда. За площадью Ленина раньше контора была — бухгалтерия производственных мастерских техникума. Она там работала. Я туда пришел, мы встретились. Чувствую — что-то жару мало от нее. Пошли в парк, и она мне говорит: «Пойдем, я тебя с мужем и дочкой познакомлю».
— Расстроились?
— Тогда, наверное, я обиделся. И с тех пор все думаю: муж ее читал или нет наши письма? Вот вам ребус.
— Валентин Денисович, а какое меню полевой кухни было?
— Знаешь, что такое перловка? Вот теперь представь большой котел каши, сваренной на воде без масла. Вот когда пойдешь дежурным в столовую и скребком чистишь пригоревшую кашу — вот самое лучшее меню.

А вообще летчики питались по пятой норме, а я, технарь, — по шестой. То, что мы ели, зависело от места и времени. Помню, в марте 1943-го в селе Журовка мы были. Подвоза еды на фронт не было. Вот нам кукурузу варили — мы и этому были рады. Люди, те, что в тылу, по 10 килограммов муки носили на фронт. Мы выходили, давали им расписку, что получили муку, и мамалыгу варили. Хлеба-то не было. А на другом аэродроме — хлеб нарезанный на столах, мы его — по карманам. А нам в столовой говорят: «Хлеба много, я еще принесу!» А мы-то с голодного края — стоим и смотрим на нее, не верим. Так что везде по-разному было. Это же фронт. В Тихорецке, помню, аэродром был у нас. Мы там стояли на охране Азовского моря. Кроме нас, там батальон еще один был — обслуживал самолеты, которые «аэрокобрами» называли. У них такие чехлы тоненькие, мягкие были. Так мы ночью эти чехлы то ли одалживали, то ли воровали (смеется), не могу вспомнить точно — что-то одно из двух — рвали их на простыни и на солому стелили после бани. Вот такие условия были.
— Тяжелые условия. Но вы о них с таким юмором рассказываете…
— А зачем грустить? Конечно, всякое бывало, но зачем об этом говорить? Мы не для того воевали! А для того, чтобы наши дети, внуки могли радоваться и смеяться! Источник: Газета Советская Адыгея