Галина Тхагапсова: Последствия Кавказской войны на Северо-Западном Кавказе в свете социоестественной истории

Современное научное знание все чаще приобретают междисциплинарный характер. В последние годы исследовательское поле значительно расширилось за счет научных направлений, к числу которых относится и социоестественная история (СЕИ) – научная дисциплина на стыке гуманитарных и естественных наук, сформировавшаяся в 90-е гг. XX столетия и призванная, изучая прошлое, понять современное состояние общества и попытаться предвидеть будущее.

По мнению одного из основоположников этого направления Э.С. Кульпина, «чтобы извлекать из прошлого уроки, историческая наука должна идти на двух ногах: естественнонаучной и гуманитарной, а изучение процессов должно стать главным в историческом анализе. Следует всегда помнить, что нарративные источники субъективны, и, чтобы получать достоверные данные, надо учитывать вероятность в истории, принцип дополнительности и эмпирического обобщения, ввести в ранг главных акторов природу, исследовать взаимодействия Человека и Природы, моделирование сделать инструментом исторического познания» [1].

Социоестественная история в своих исследованиях опирается на концепцию эволюции биосферы Н.Н. Моисеева, согласно которой с развитием и усложнением системы идет понижение уровня ее стабильности; однако общий уровень жизнестойкости биосферы зависит не столько от стабильности, сколько от оптимального соотношения последней со способностью системы к изменчивости.

«Один из основных принципов, отражающих состояние стабильности, – принцип гомеостазиса. Гомеостатичность рассматривается обычно как стремление к сохранению сути системы, ее неизменности. Для самосохранения системе необходимо иметь свойство изменчивости. Оптимальное сочетание устойчивости и изменчивости, называемое пластичностью, обеспечивает устойчивое развитие системы» [2].

Как нам представляется, именно данное, весьма перспективное научное направление позволяет несколько по-иному, в другом ракурсе, рассмотреть социально-экологические последствия Кавказской войны для региональной системы «общество – природа».

Сложившиеся к началу Кавказской войны отношения в системе «общество – природа» на Северо-Западном Кавказе отличались слаженностью и гомеостатичностью. Об этом свидетельствуют нарративные источники. В частности, материалы европейских путешественников XIII – XIX вв., среди которых трудно найти автора, не обратившего внимание на равновесие и гармоничность во взаимоотношениях населения и природы Северо-Западного Кавказа. Так, Джеймс Белл в 1837 г., в своем дневнике путешествия по Черкесии, отмечал ухоженность и красоту культурных ландшафтов: «Жилища с роскошными хлебными полями; хлебные посевы на некоторых из них, также как и в Сунджуке, достигают, я уверен, шести футов высоты... поля были так чисты от сорных трав и хорошо огорожены, что я мог бы подумать, что нахожусь в одном из наиболее культивированных районов Йоркшира» [3]. Карл Кох, в свою очередь, описывал богатство земель Черкесии: «В плодородных долинах и равнинах черкесам легко дается сельское хозяйство, так как они выбирают себе плодородный участок земли, разрыхляют его плугом или мотыгой и делают его пригодным для земледелия. Об удобрении никто не заботится. Если же почва истощается, то возделывается другой участок земли. Для этого выжигается участок леса, и выкорчевываются пни. Жителям горного юга дается это не так легко, и с большим трудом они используют неплодородную каменистую землю и получают с нее убогие плоды» [4].

После окончания Кавказской войны исследователи ресурсного потенциала завоеванной территории отмечали разумное и рациональное их использовании прежними хозяевами. Так, член Русского географического общества, историк А.Н. Дьячков-Тарасов писал: «Невольно мысль кавказоведа обращается к нижнекубанским горцам, особенно к потомкам нагорных абадзехов, шапсугов, с 60-х годов прошлого столетия живущих в несвойственной их природе географической и бытовой обстановке. Роскошная картина нагорного хозяйства верхних бассейнов притоков Кубани, наблюдавшаяся в 40-х и 50-х годах прошлого века, когда горы кипели жизнью; когда ущелья Псекупса, Абина, Пшиша, Пшехи, Белой, Шахе, обоих Лаб, были покрыты садами, где среди яблочных, грушевых, черешневых, ореховых деревьев прятались серые группы саклей и дворовых построек абадзехов...; когда тысячные стада бродили по нагорным пастбищам Луганак, Тубийского плоскогорья (верховья Пшехи и Белой “Схагуаше”), в настоящее время сменилась картиной убогого хлебопашного хозяйства переживающего депрессию...» [5].

Современные исследователи хозяйственно-экономической и социокультурной истории Черкесии также отмечают гармоничность и стабильность традиционного природопользования, сложившуюся к XVIII в. на территории Северо-Западного Кавказа. Так, историк М.В. Цинцадзе отмечает гомеостазис, сложившийся в системе «природа – общество» у коренного населения региона: «Земля у адыгов была окружена всеобщей заботой. Тысячелетиями выработана целая система охраны и использования земельных участков, особенно в горной части Черкесии, где всегда чувствовалась нехватка земельных угодий. Нередко крутые склоны гор земледельцами террасировались при помощи опорных стен из сухой кладки, и полученные площади использовались для ведения садоводства, огородничества и разведения культуры проса. Довольно эффективно боролись земледельцы против размывания земли и селевых потоков. При обработке земли крестьянин проявлял высокую агротехническую подготовку, хорошо приспособленную к местным условиям. Во всех вертикальных зонах Черкесии (горная, предгорная, равнинная, которые отличались друг от друга не только климатическими и почвенными особенностями, но и наличием определенных систем земледелия, культурных растений и, соответственно, орудий труда), культура использования земли находилась на весьма высоком уровне [6]. Изучая культуру первичного производства адыгов на анализе обширного исторического материала кавказовед, историк, этнограф М.Н. Губжоков обратил внимание на одну из важнейших особенностей хозяйства у адыгов – пластичность, которую обеспечивало разнообразие природно-климатических условий местности: «Идеальная сбалансированность основных форм хозяйства становилась заметной в годы вражеских нашествий, когда земледелие на равнине уступало первенство более динамичному скотоводству. Крайним вариантом развития событий являлся уход населения с плоскости в горы, которое при этом становилось опорной базой сопротивления, а горное хозяйство – экономической основой выживания этноса. И лишь спустя некоторое время, с уходом или, наоборот, оседанием пришельцев, начинался обратный процесс заселения этнической территории, восстанавливался статус-кво между равнинной и горной формами хозяйства и равновесие земледелия и скотоводства» [7]. Обширный материал по природопользованию у адыгов, проанализированный исследователем, доктором биологических наук С.А. Литвинской, позволил ей прийти к выводу о необходимости осмысления данного исторического опыта с целью возможного использования в условиях современного экологического кризиса. По её мнению, «Черкесия – это полигон для изучения истории природопользования народов Северного Кавказа, сформировавших вариабельные формы самобытной хозяйственной деятельности и оригинальную специфическую систему устойчивого природопользования (система корчевки леса, ирригационные каналы, защитные лесополосы, террасирование склонов, содержание скота летом на альпийских пастбищах и т.д.). Население в течение многих веков территориально оставалось стабильным, создавая высокоуровневую культуру. Черкесские племена, являясь носителями древнейшей самобытной культуры, продемонстрировали в истории пример благоприятного взаимодействия природы и общества, прекрасной адаптации горских народов к ландшафтным нишам гор. Осмысление исторического опыта, принципов устойчивого развития черкесской культуры, экологичность сосуществования на протяжении многих веков представляют интересную проблему и дают возможность рассмотреть приемлемые, разумные пути «современной» цивилизации» [8].

Рассматривая описанную гомеостатичность хозяйства у адыгов с точки зрения принципов социоестественной истории, надо отметить, что она была обусловлена рядом факторов. Первый – неизменность территории расселения. В течение тысячелетий не было экстенсивного расширения территории, войн с захватом чужих земель, что создавало необходимость искать методы оптимального рационального и эффективного использования имеющихся земель. Второй – численность населения не превышала тот «потолок», который при существующих технологиях природопользования позволял удерживать демографическое давление на землю и в пределах возможностей природы поддерживать экологическое равновесие. И третий – это духовная взаимосвязь с природной средой. В адыгском пантеоне языческих богов значительное место занимали боги-покровители природных стихий и хозяйственных объектов. Бог Мэзытхьэ – властелин леса и его обитателей; покровительствовал охотникам, которые приносили жертву и почтительно обращавшимся к нему с просьбой о выделении зверя из его стада; в противном случае охота была неудачной. Созереш считался богом земледелия и хлебопашества, Тхьагъэлыдж – покровителем плодородия и домашнего изобилия, Ахын – покровителем крупного рогатого скота. Богиней рек считалась Псыхъогуаще, которая изображалась в фольклоре молодой красивой женщиной с рыбьим хвостом. Хыгуащэ – покровительница морских вод. Поклонение богам-покровителям сопровождалось обрядовой практикой, имевшей цель задобрить и испросить благоденствия и материального благополучия. В тоже время нарушение определенных правил могло привести к гневу богов и наказанию. Это сдерживало потребительские аппетиты людей и способствовало бережному и рачительному использованию природных ресурсов.

В конце XVIII в. сложившемуся в системе «природа – общество» гомеостазису появились внутренние вызовы со стороны социума, обусловленные ростом населения, перераспределением природных ресурсов и обострением социальных отношений. Нарастающее напряжение во взаимоотношениях природы и общества привело в 1796 г. к экосоциальному кризису, вылившемуся в Бзиюкскую битву [9]. Несмотря на пластичность хозяйства адыгов, необходимы были реформы, которые могли бы выражаться в новых техниках и технологиях ведения хозяйства, изменении правовых норм и социальной структуры. Однако возможность проведения реформ, подбор механизмов приведения в равновесие системы не смогли реализоваться в стране, в виду мощного разрушительного удара извне, нанесенного Кавказской войной.

Необходимо отметить, что Россия, вступившая в колониальную войну, в рассматриваемый период сама находилась в состоянии социально-экологического кризиса. Доктор философии В.И. Пантин, анализируя историческую ситуацию указанного периода в России отмечает: «Драматическое развитие второго социально-экологического кризиса в России в немалой степени определялось крупным переломом, пришедшимся как раз на вторую половину XIX века. Этот перелом означал завершение огромного периода российской истории. Он был связан с исчерпыванием возможностей внешней (за пределами существовавших государственных границ) аграрной колонизации, которая велась на протяжении огромного периода – со второй половины XVI века до первой половины XIX века. На протяжении второй половины XVI века к Московскому государству были присоединены огромные территории – Среднее и Нижнее Поволжье, Сибирь и др. В XVII веке началось освоение Сибири, а русские землепроходцы дошли до Тихого океана. Тогда же, в XVII веке к России присоединились Левобережная Украина и часть Белоруссии. В XVIII веке при Петре I и Екатерине II были присоединены земли Прибалтики, Южной России, завоеван Крым, произведены разделы Польши. Последним успехом в деле присоединения новых плодородных и относительно малонаселенных земель стала победа в конце 1850-х – начале 1860-х годов в длительной и тяжелой Кавказской войне. Присоединение Средней Азии в 1860-х – 1870-х годах для внешней аграрной колонизации не дало практически ничего. В других направлениях расширение Российской Империи также было невозможно или сопряжено с колоссальными затратами. Аграрная колонизация натолкнулась на естественные природные и геополитические границы, преодолеть которые она уже не могла. Во второй половине XIX века стратегия внешней аграрной колонизации, до того стоявшая в центре политики российского государства, оказалась исчерпанной» [10]. Экстенсивный путь развития за счет введения в оборот новых завоеванных земель не только не решил проблемы социально-экологического кризиса в России, но и углубил его, тем самым приблизив общество к точке бифуркации, вылившийся впоследствии в Октябрьский переворот 1917 г. Таким образом, завоевание Кавказа стало одним из событий, углубившим социально-экологический кризис Российской империи и приблизившим события Октября.

Война сама по себе является мощным разрушительным фактором культурных и природных ландшафтов, приводящим к территориальному экологическому кризису. Воздействию дистресса, вызванного войной, подвергаются все элементы биоценоза вплоть до микроорганизмов с нарушениями взаимосвязи между ними и возможными мутациями. Длившаяся почти 100 лет Кавказская война стала фактором, в корне изменившим характер природопользования, ресурсоемкость, соотношение элементов в биоценозе и облик Северо-Западного Кавказа. Особенностью войны на Северо-Западном Кавказе стала депортация аборигенного населения, осложнившего разразившийся экологический кризис. Полная утрата трудового ресурса, имеющего богатый опыт природопользования, исключающего экспансионизм и потребительство, глубоко адаптированного к среде обитания, привела к быстрой деградации налаженного хозяйства. Количество депортированных по разным источникам достигает цифры в 2750 тыс. чел. По оценкам А.П. Берже, в 1859 – 1865 гг. в Турцию эмигрировало более 493 тыс. чел., большинство из которых являлось (385 тыс. чел.) представителями адыгских народностей [11]. По В.М. Кабузану, «Ещё в 1858 г. на Северном Кавказе проживало почти 600 тыс. адыгов (25,5% всех жителей региона), а в 1867 г. осталось только 44,4 тыс. (2,2%)» [12]. В работе Н. Берзэджа «Изгнание черкесов» автор отмечает, что статистика черкесского изгнания не позволяет назвать точную цифру численности выселенных с исторической родины, но с учетом публикаций по данной теме она колеблется от 500 тысяч до 2750 тысяч человек [13]. Трагедия выселения горцев с Северо-Западного Кавказа в 1860-х гг. засвидетельствована в письменных источниках многими российскими, европейскими, турецкими очевидцами.

Таким образом, России предстояло колонизовать опустевший безлюдный край. Колонизационный процесс оказался весьма сложным. «В несколько лет, когда ушли горцы и осели в нем русские, край буквально-таки опустел, а природа превратилась из матери в мачеху. Пока население довольствовалось казенным пайком, черкесские поляны заросли колючкой и засорились, черкесские сады заглохли, плодовые деревья одичали… Когда же население было обращено из казачьего сословья в поселян и было лишено казенного пайка, то оно сразу очутилось в безвыходном положении. Посевов и скота у него оказалось так мало, что ему нечего было есть и нечем стало жить. Произошел полный экономический крах. Одна часть жителей начала бросать занятые ими места и уходить на родину и на сторону, а другая, обирала природу и черкесские сады» [14]. Российская периодика конца XIX в. пестрела заголовками, описывающими плачевное состояние хозяйственной деятельности на завоеванной территории. Так, «Отечественные записки» сообщали: «Кавказ, эта богатейшая и лучшая, как в климатическом, так и в географическом отношении провинция, до сих пор не дает нам ничего, кроме каждогодних дефицитов. Мы не создали в крае ни промышленности, ни торговли, ни лучшей сельскохозяйственной культуры. Словом, мы обнаружили крайнюю не предприимчивость и неумение: мы выгнали горцев, уничтожили их культуру и взамен ничего не создали. Поля, дававшие, по описанию Страбона, в год 2-3 жатвы, стоят пустырями…» [15].

Уже вскоре по окончании Кавказской войны, весной 1865 г., Кавказская администрация пришла к решению о необходимости исследования завоеванных земель для его хозяйственного освоения. В документе, датированном 11 апреля 1865 г., под заголовком «Об исследовании земель Западного Кавказа» говорилось: «Для исследования естественных богатств и топографических условий Западного Кавказа, командировать во вновь покоренные местности специальные чины военного ведомства, а также гражданских как то агронома , офицера корпуса лесничих и горного инженера». Председателем комиссии назначался генерал-майор Муравьев. Впоследствии эта комиссия в историческую литературу вошла под именем «Муравьевской» или «комиссия Хатисова и Ротиньянца» (по фамилиям агрономов, участвовавших в экспедиции) [16]. Комиссия пришла к выводу, что у проживавших ранее на этих землях черкесов была высокая культура земледелия. Особое удивление у членов комиссии вызывали окультуренные до самых вершин гор земли: «Нахождение хозяйственных посевов на подобной крутизне заставляет верить рассказам многих бывших здесь офицеров, сообщавших нам разные сведения о хозяйстве горцев, которые казались как будто невероятными, многие из них говорили, что горы эти когда-то сверху донизу были покрыты прекрасными полями и что горцы имели всегда большой запас хлебов и при удобном случае доставляли к морскому берегу и сбывали турецким торговцам… Но едва ли в России и в Западной Европе найдется хоть одно племя, которое было способно обрабатывать эти горы» [17]. Обследование показало всю сложность культуры горных территорий и предстоящие трудности адаптации к ней степного населения. В заключение отчета комиссии указывалось, что «вряд ли во всей Европейской России найдется хотя бы 1000 семейств, которые, хотя бы в первые 50 лет смогут получить с этой земли какую-нибудь выгоду для себя. Почему нам кажется, что для заселения этого края следовало бы остановиться на таких горских племенах, которые, следуя христианскому учению, были бы преданы России» [18].

Итак, завоевание и колонизация плодородных, богатых ресурсами земель Кавказа не принесли Российской империи ни экономических выгод, ни социального благополучия. Региональная система «общество – природа» была разрушена – общество потерпело катастрофу, природа впала в глубокий экологический кризис. Территория Северо-Западного Кавказа, имевшая особые природно-географические условия и требующая специфических форм хозяйствования, стала частью огромного территориального образования с разнородными природно-климатическими и хозяйственно-культурными зонами. Попытка создания в этом огромном вмещающем ландшафте единой равновесной системы «общество – природа», несмотря на открывшиеся значительные потенции научно-технического прогресса, пришедшими на помощь человеку, не увенчались успехом.

Сегодня мировое сообщество пришло к пониманию проблем глобального экологического кризиса. В июне 1992 г. на Конференции ООН по окружающей среде и развитию (КОСР) в Рио-де-Жанейро была принята концепция устойчивого развития человечества, основные положения кото- рой были изложены в документе под названием «Повестка дня на XXI век».

Россия, в свою очередь, реализуя свои международные обязательства, подготовила и утвердила Указом Президента РФ №440 от 01.04.96. «Концепцию перехода РФ к устойчивому развитию», который стал ориентиром поиска путей преодоления экологического кризиса. Однако практическая реализация положений концепции наталкивается на ряд сложностей и находится на начальном этапе. Несомненно, что среда обитания значительно усложнилась и поиск равновесной системы должен вестись с учетом техногенной составляющей, весьма значимой и не способной к системному самоподдержанию и полностью находящейся на ответственности человека. В такой усложненной системе поддержание равновесия весьма сложно. Рассматривая историческую судьбу взаимоотношений «общество – природа» на Северо-Западном Кавказе, нам представляется, что ключ к решению проблем глобального экологического кризиса находится в налаживании отношений в региональных системах, в локальных экологических нишах. При этом необходимо учитывать традиционный культурный опыт коренных народов в поддержании равновесия с природной средой. Не идеализируя его, все же можно сказать, что важной составляющей традиционной природоохранной системы был её духовный компонент, позволявший воспринимать природу одушевленной, равной человеку, а значит, и достойной жизни. Сегодня понимание важности духовного компонента отмечается многими учеными. Идет активный дискурс по формированию экологического сознания, экологической культуры. Решение этих вопросов станет в дальнейшем залогом решения экологических проблем.

Литература:

1. Кульпин Э.С. Социоестественная история – ответ на вызовы времени // Историческая психология и социология истории 2008 №1. С. 196-207. Режим доступа: http://www.socionauki.ru/journal/files/ipisi/2008_1/vizovi_vremeni.pdf
2. Кульпин Э.С. Феномен России в системе координат социоестественной истории. Режим доступа: http://old.russ.ru/antolog/inoe/kulpin.htm
3. Белл Дж. Дневник пребывания в Черкесии // Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII – XIX вв. Нальчик, 1974. – С. 472.
4. Карл Кох. Путешествие по России и в Кавказские земли // Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов XIII-XIX вв. – Нальчик, 1974. – С. 617.
5. Дьячков-Тарасов А.Н. Антрополого-этнографические исследования как один из факторов подъема культуры в национальных областях Северного Кавказа // Бюллетень Северо-Кавказского краевого горского НИИ краеведения. – Ростов-на-Дону. 1927. №1. – С. 9-10.
6. Цинцадзе М.В. Социально-экономические отношения западных адыгов в XVIII в. // История Адыгеи с древнейших времен до начала XX в. в 2-х томах. Т.I. – Майкоп, 2009. – С.161.
7. Губжоков М.Н. Культура адыгов // История Адыгеи с древнейших времен до начала XX в. в 2-х томах. Т. I. – Майкоп, 2009. – С. 358
8. Литвинская С. А. Черкесская культура – эколого-экономический феномен в истории народов России // Юг России: экология, развитие 2015 Т. 10 №3
9. Тхагапсова Г.Г. Социоприродные и демографические факторы как предпосылки Бзиюкской битвы (1796 г.) // Вестник науки Адыгейского республиканского института гуманитарных исследований имени Т. Керашева. Выпуск 9 (33). – Майкоп, 2016. – С185-192
10. Пантин В.И. Второй социально-экологический кризис в России: причины и последствия // Общественные науки и современность 2001. №2. – С. 115-124.
11. Берже А. Выселение горцев с Кавказа //Русская старина, 1882, янв. – С. 165-166.
12. Кабузан В.М. Население Северного Кавказа В XIX – XX веках этностатистическое исследование. – С.-Петербург, 1996. – С. 220. – С. 99
13. Бэрзэдж Н. Изгнание черкесов. – Майкоп, 1996. – С. 160.
14. Щербина Ф.А. Прошлое и настоящее хозяйственных нужд и культурных начинаний Черноморского побережья // Труды съезда деятелей Черноморского побережья Кавказа. – Т. I. – СПб., 1913. – С. 1-24.
15. Кавказский берег Черного моря // Отечественные записки 1878 Т. 237 №3-4
16. Отчет комиссии по исследованию земель на северо-восточном берегу Черного моря, между реками Туапсе и Бзыпью // Записки Кавказского общества сельского хозяйства. – Тифлис, 1867. №5-6 – С. 55, 86.

Вестник науки АРИГИ №11 (35) с. 162-168.