Аскер Панеш: Адыги в культурном пространстве России второй половины XIX в.

В новых исторических условиях, складывавшихся во второй половине XIX в., адыги на опыте познавшие разрушительную силу войны, стремились сохранить этническую идентичность. Однако реализация этих намерений затруднялась крайней ограниченностью исходных условий – уровнем грамотности. По материалам Всероссийской переписи 1897 г. показатели грамотности в северокавказском регионе оказались почти в два раза ниже, чем в Европейской России.

Парадоксально то, что на официальном уровне при реализации культурно-просветительской политики не учитывалось культурное наследие народов национальных окраин России, выражавшееся в бытовых, фольклорных и религиозных формах.

Адыги, став частью российской имперской системы, переживали масштабную и сложную трансформацию. Они отстаивали традиционный образ жизни как особый опыт общественного развития [1: 268].

Весьма емкую характеристику особенностей колониального управления на Северном Кавказе дает К. Хетагуров: «Новые властители Северного Кавказа, к сожалению, не вполне поняли правовые и бытовые особенности завоеванных племен и решили сразу применить к ним такие государственные нормы, к восприятию которых они решительно не были подготовлены предшествовавшей своей историей. На независимого, свободолюбивого, храброго и воинственного туземца решили, без всякой предварительной подготовки, наложить бремя, о котором он ранее не имел ни малейшего понятия. Это и послужило одной из главнейших причин несогласий, установившихся между победителями и побежденными» [2: 189].

Переход в новую систему отношений для черкесов был сложным и противоречивым. Несмотря на все трудности, в среде адыгов, оставшихся на исторической родине, явственно проявлялось стремление к получению образования, пробуждался интерес к историческому прошлому. Немаловажным фактором являлось также осознание значения письменности, как одного из важнейших условий развития народа.

В науке сложилось мнение, что в рамках XIX в. «восточный культурный канал» возникает лишь спорадически, «…главным образом представляя собой свободную от просветительской идеологии начальную ступень образования, единственно доступную горцам через обучение в медресе [3: 23]. Ярким представителем этого направления является Хаджи Нотауко Шеретлук.

В 20-х годах XIX в. в верховьях реки Бугур Нотауко Шеретлук открыл небольшое медресе, где учил адыгских детей Корану (на арабском языке), счёту и этикету. В 1820 г. он решил перевести на адыгский язык Коран, для чего начал составлять свою азбуку.

Иван Диомидович Попко – русский военный историк и этнограф, лично знавший Шеретлука, оставил интересное описание этого замечательного горца. Это был «старый человек, с обширной и белой, как крыло богундырского лебедя, бородой, с добрым и задумчивым взглядом и, что важнее всего, с миролюбивыми идеями…» [4].

О том, каким сложным в психологическом и ментальном планах был этот процесс работы над алфавитом, красноречиво свидетельствуют личные переживания Хаджи Нотаука: «Долго ломал я свою грешную голову над сочинением букваря для моего родного языка, лучшие звуки которого, звуки песен и преданий богатырских, льются и исчезают по глухим лесам и ущельям, не попадая в сосуд книги. Не так ли гремучие ключи наших гор, не уловленные фонтаном и водоемом, льются и исчезают в камыше и тине ваших прикубанских болот? Но я не ожидал, чтоб мой труд, приветливо улыбавшийся мне в замысле, был так тяжел и неподатлив в исполнении. Сознаюсь, что не раз я ворочался назад, пройдя большую половину пути, и искал новой дороги, трогая другие струны, и искал других ключей к дверям сокровищницы знаков и начертаний для этих неуловимых, не осязаемых ухом отзвуков от звуков. В минуты отчаянного недоумения я молился. И потом мне чудилось, что мне пособляли и подсказывали и утреннее щебетанье ласточки, и вечерний шум старого дуба у порога моей уны (хижины), и ночное фырканье коня, увозящего наездника в набег» [5].

Усилия Нотауко по созданию алфавита не увенчались успехом. Видимо, в сознании Эфенди сохранялась еще непреодолимая преграда, смысл которой состояла в том, что во сне Высшие силы запретили ему наложить «оковы на вольный язык вольного народа».

В сложных условиях интеграции в имперское социально-политическое пространство адыги пытались доступными средствами сохранить культурное наследие. На этой идее выросла целая плеяда выдающихся деятелей, посвятивших себя собиранию и публикации народных сказаний, песен, религиозных и бытовых ритуалов.

Начиная с 1910 г. составлялись рукописные книги. По данным А. А. Схаляхо, известны три рукописные книги: две из них составлены Хамидом Тлецеруком и одна – Пазадом Ачегу [6: 67]. В книгах Х. Тлецерука четко прослеживаются следы арабско-адыгских литературных связей. В этих трудах имеются также сюжеты, повествующие о проникновении в Черкесию исламских легенд, специфических религиозных образов, сказок и притчей.

О своеобразном отношении адыгов к исламу свидетельствует история, связанная с записью Уджуху Аскалом песен об адыгских царях Египта. В архиве АРИГИ хранится письмо, приложенное к тексту этих песен. В письме Уджуху осуждает отход от народных традиций, подражательность, ратует за создание произведений на родном языке [7: 70].

В ряду известных деятелей адыгской культуры эпохи просветительства, приложивших немало усилий для собирания и изучения устного народного творчества, находятся также Ю. Ахметуко и И. Ечерух.

Идеи просвещения все больше проникали в сознание адыгов. Адыги предлагали властям открывать светские школы и выражали желание содержать их на свои средства. В пореформенное время на Северном Кавказе сеть школ расширилась. С 1861 по 1867 гг. в Кубанской области появилось около ста учебных заведений. В 1866 г. в Майкопе была открыта горская школа. В это же время в Туапсе было открыто годичное училище для подготовки переводчиков-горцев. Одногодичные начальные школы-училища были открыты в 1876 г., в аулах Суворово-Черкесском и Хаштуке, а в следующем году – в а. Хакуринохабль.

Правительство прилагало немалые усилия для развития образования среди адыгов. В то же время, нельзя не заметить, что на общем активном фоне в деятельности властей прослеживаются и политические мотивы. Об этом свидетельствует циркуляр Министерства просвещения от 1867 г., где было сказано, что «…просвещать постепенно инородцев, сближать их с русским духом и с Россией – составляет задачу величайшей политической важности». Принимая меры к развитию образования на Кавказе, царское правительство в немалой степени было заинтересовано в подготовке из образованных людей проводников своей политики.

По инициативе населения в аулах стали открываться различного типа начальные школы. Так, в 1900 г. в ауле Хакуринохабль было открыто двуклассное училище с пансионатом и ремесленными отделениями.

Русская администрация в целом позитивно относилась к развитию образования среди адыгов. Тем не менее, в среде местных чиновников доминировало мнение о том, что подобные начинания могут привести «к искусственному пробуждению национального самосознания» [8: 49].

В решении проблемы образования адыгов власти демонстрировали «избирательный» подход. «Вопрос о просвещении черкесов не поднимался, – писал С. Сиюхов, – лишь дети выслужившихся черкесов попадали в русские учебные заведения отдаленных городов» [9: 104]. Однако тяга к знаниям проявлялась и среди трудящихся горцев.

Адыги осваивали новое для себя культурное пространство. В их сознании закреплялся новый идеальный образ адыга: «хорошо быть образованным, ученым человеком» [10: 273]. Но при этом хорошее образование не должно мешать оставаться черкесом в национальном и религиозном смысле.

В период интеграции адыгов в социально-политическое и культурное пространство в политике правительства наблюдались определенные колебания в решении вопросов образования. Однако, в конечном счете, русификаторская тенденция стала преобладающей. В уставе горских школ «задача ставилась – обучить учащихся русскому языку, но не было таковой по отношению к языку родному, не говоря уже об организации на нем обучения. На изучение родного языка выделялось сего 4 часа в неделю, в то время как для русского – 12» [11: 439].

В этот сложный период адыгские просветители приложили немало усилий для распространения грамотности среди соотечественников. Они отстаивали право обучения на родном языке. По их глубокому убеждению, распространение грамотности было возможно только с помощью родного языка. По мнению Кази Атажукина, «родной язык может и должен «способствовать быстрейшему распространению грамотности» [12: 438].

В это непростое время немногие образованные адыги стремились быть полезными своему народу. Свою историческую миссию они видели в том, чтобы соединить идеи просвещения с сохранением национального своеобразия культуры.

Литература:

1. Шеуджен Э. Адыги (черкесы), XIX век: опыт применения историко-антропологического подхода. – Москва-Майкоп, 2015.
2. Хетагуров К. Л. Собр. соч.: в 5 т. – Т.4. – М., 1959-1961.
3. Кажарова И. А. Кабардинская поэзия XX века: актуализация идеала. – Нальчик, 2014.
4. Попко И. Д. Степень образованности. Способы к ней. Взгляд на воспитание казачки. Черкесский язык как предмет изучения. Хаджи Нотаук-Шеретлук // [Электронный ресурс]. URL: http://brinkov-stanica.narod.ru/17_kazachestvo/07_popkaChernomorKazak/10-raskaz.htm (дата обращения 6. 03. 2018 г.).
5. Попко И. Д. Указ. соч.
6. Схаляхо А. А. Идейно-художественное становление адыгской литературы. – Майкоп, 1988.
7. Там же.
8. Дякин В. С. Национальный вопрос во внутренней политике царизма (начало XX в.) // Вопросы истории. 1996. № 11-12.
9. Сефербий Сиюхов. Избранное. – Нальчик, 1997.
10. Шеуджен Э. Адыги (черкесы), XIX век: опыт применения историко-антропологического подхода. – Москва-Майкоп, 2015.
11. Мир культуры адыгов. – Майкоп, 2002.
12. Там же.

Вестник науки АРИГИ №15 (39) с. 17-20