В ЧЕРНОМОРСКОЙ ШАПСУГИИ

Через 66 лет после окончания Кавказской войны были еще видны не только оставленные ею шрамы, но и раны, продолжавшие кровоточить. Расскажу об одной из них.

Вместе со мной поселился приехавший в командировку молодой лингвист, абхазец А. К. Хашба. И вот 3 августа шапсуг Джарым прислал к нам мальчика с просьбой, чтобы Хашба перевел слова старика, приехавшего к ним из Абхазии. Семья Джарыма разобрала только, что старик называет себя их родственником. В доме Джарыма мы застали родственников хозяина и самого старика. Последний был одет в домотканую черкеску, а голова, по абхазскому обыкновению, была повязана башлыком. Он не говорил по-русски, а по-адыгейски знал лишь несколько слов. Я догадался, что именно о нем читал у А. Н. Генко следующее: «В июне текущего 1928 г. пишущему эти строки пришлось встретFiTb в абхазском селении Чилов (Юж. Абхазия) 84-летнего старика, слывшего за джигета... в молодости он был приведен в качестве пленника из Джигетии, При расспросе выяснилось, что, сам не зная этого,
старик (звали его Даугуыз Джаурым 2) родным своим языком имел черкесский (шапсугское наречие нижнечеркесского языка); хотя и с трудом, он припомнил несколько десятков слов».3

Вот, что мы узнали о старике из его рассказа. В роковой для горцев 1864 г. Даугуыз, потеряв отца, мать и братьев, остался вдвоем с бабушкой. Они не имели средств для отплытия в Турцию и на берегу моря погибали от голода, когда их подобрали чужие люди, оказавшиеся абхазцами. Так маленький Даугуыз попал в Абхазию, где вырос и состарился. Пока была жива бабушка, она говорила с ним на родном языке, но после ее смерти мальчик позабыл его.

Мы молча слушали старика. В заключение он сказал: «От одиночества я часто ночами рыдал в подушку. Всю жизнь мечтал поглядеть на родные места, потерянные в детстве, но сумел осуществить это только теперь. Хочу умереть на земле своих предков. Со слов бабушки знаю, что фамилия моя Джарым, а происхожу с берегов р. Ацэпсы».

Выслушав старика, собравшиеся стали совещаться, и потом старший из них попросил А. К- Хашбу перевести старику, что они слышали от родителей об одном Джарыме, жившем до 1864 г. на р. Ацэпсы, и что у него был сын. Поэтому они признают старика родственником и готовы принять в свою семью. Выслушав это, старик заявил, что теперь, когда и у него нашлись родственники, он со спокойным сердцем отправится в Абхазию для ликвидации оставшегося там имущества, после чего вернется сюда доживать свои дни.

Память о Кавказской войне и о последующем выселении адыгов с Кавказа была в 1930-х гг. еще достаточно жива. Женщина средних лет, происходящая из племени натхъуадж, рассказывала, что родители ее были родом из долины р. Адагума и что она помнит, как при появлении русского женщины прятались, а дети засовывали головы под подушки.

Любопытным представителем старой Шапсугии был кузнец Харту Намыт (Хьэрту Нэмыт!), ходивший в расстегнутой черкеске. Ему уже перевалило за 60 лет. На него указывали, как на лучшего знатока преданий и обычного права. Во время общественных языческих церемоний именно он выполнял роль жреца. Кузней не скрывал, что в молодости промышлял конокрадством и во время своих похождений побывал во многих кунацких Шапсугии, Адыгеи, Абхазии, Дагестана и других мест. От него удалось записать ряд интересных преданий.

Однажды меня посетил руководитель работ по строительству школы Лакшоко Алхас, последний представитель старинной фамилии, которая в течение веков владела бжедугским аулом Лакшукай. По обычаю аталычества, он воспитывался не дома, а в семье крестьянина Лыу Ташыу, кунака моего отца. Алхас
подтвердил, что бжедуги помнят о делении их на два подплемени: хамышеевцев (хъэмыщый) и черченеевцев (чэчэнай} —и о том, что те и другие, согласно преданию, раньше обитали в окрестно-стях нынешнего Сочи.

Вечером 9 июля в избе-читальне были устроены танцы по случаю женитьбы комсомольца из уже известной нам фамилии Джарым. Зрители сидели на длинных скамьях, причем мужчины — в правой стороне зала, а женщины — в левой. Много молодых людей стояло из-за отсутствия мест. Опоздавшие старики решительно шли к передним скамейкам, и перед каждым из них вскакивало сразу до десятка парней, чтобы уступить место. Молодежь танцевала преимущественно адыгейскую «къафэ», реже — «танец Шамиля», грузинскую лезгинку, краковяк, русскую барыню и тустеп. Жених и невеста на танцы не приходили.

Последующие дни невеста пребывала в доме жениха, откуда ежедневно доносились звуки гармоники и деревянных трещоток, которыми ее развлекали. Свадьба состоялась 21 июля, В тот день во дворе у Джарыма собралось много народа и опять начались танцы. Круг участников делился на две части — мужскую и женскую. Мужская размещалась стоя и сидя на траве, в тени ветвистого дерева. Несколько мужчин сидели на деревянной скамейке. Среди мужчин были молодые и старики. Повсюду сновали мальчишки с длинными палками, ожидая шуточной драки со всадниками. Полукруг, состоявший только из одних девушек, стоял на солнцепеке. Традиционная шуточная драка со всадниками не состоялась, ибо последних на свадьбу прибыло только двое, так как конн в ту пору находились на альпийских пастбищах в Майкопском округе. Не состоялось поэтому и состязание всадников между собой. Все развлечения ограничились танцами, преимущественно адыгейскими. В кругу танцующих находились два распорядителя, парень и девушка. Последняя — сестра жениха. Парень руководил мужской половиной танцующих, а девушка — женской. Распорядитель назначал очередного танцора, и тот беспрекословно выходил в круг и сам выбирал себе партнершу, а распорядительница следила, чтобы девушки не отказывались от танца. Окончив танец, девушка кланялась партнеру и становилась на прежнее место. Время от времени кто-либо из мужчин, имевших оружие, стрелял вверх. Платья девушек были городского покроя, но многие украсили себя национальными серебряными нагрудниками и такими же широкими поясами. На мужчинах можно было видеть черкески, бешметы, кавказские рубахи и городские костюмы. Жених и невеста не участвовали в веселье. О первом даже говорили, что он уехал в лес за дровами. Невеста же весь день находилась в доме и не показывалась. Тем временем готовили обед. Значительную часть продуктов дали родственники и односельчане. Они же принесли с собой низенькие столики и посуду. Обеде вином для мужчин был устроен на поляне за селением. Женщины угощались отдельно. После обеда на той же поляне возобновились танцы. Замужние женщины в танцах не участвовали, а наблюдали за ними издали. Некоторые из них захватили с собой колыбели с младенцами. Танцы продолжались до вечера.

В 1930 г. в Черноморской Шапсугии было несколько человек, имевших по две жены. Они вступили в брак еще до революции. Один из двоеженцев жил в сел. Красноалександровское I,

Кровная месть в Шапсугии практически была давно изжита. В 1921 г. в Красноалександровском 11 произошло убийство, совершенное сумасшедшим. Родственники убийцы готовы были выдать его семье убитого, но те отказались от мести.

Однажды я заглянул в избу-читальню на женское собрание, созванное по вопросу организации первых в селении детских яслей. Женщины и на этот раз сидели только в левой стороне зала, а всю правую занимали мужчины, пришедшие из любопытства, Председателем и докладчиком был заведующий сельскохозяйственным отделом райисполкома Н. А. Тхагушев. Женщины слова не брали и лишь изредка бросали недоверчивые реплики. В конпе концов председатель подытожил, что возражений нет и ясли организовать нужно,

А. К. Хашба и я 17 июля ходили в сел. Красноалександровское 1 (по-шапсугски Хьаджыкъу — «Хаджиева долина»). Около него внизу, у речки, расположена ровная площадь, еще недавно служившая для конных состязаний. В селении стоит недостроенная мечеть, теперь уже заброшенная. Она представляет собой обычный шансугский дом на сваях с верандой у северной стены. Говорят, что на противоположном берегу раньше существовало какое-то селение.

Мы намеревались повидать двух братьев Чэрэн, единственных в Шапсугии потомков исчезнувшего народа убыхов, но не застали их дома. В этом селении нашли другого интересного информатора, 90-летнего Хешхо Хаджибия (Хэщхо Хьаджыбий). Его папаха была обвязано грязной тряпкой, которая когда-то имела белый цвет. Она свидетельствовала, что Хаджибий — хаджи, т. е. он ездил на поклонение в Мекку. В том путешествии его сопровождала жена, которую также считают хаджи. Мы встретили ее на улице. Лицо, плечи и грудь женщины скрывались под белым покрывалом, а из-под платья видны были синие шаровары.

Хаджибий провел нас в кунаикую, имевшую две двери, одна против другой. Убранство кунацкой, как и полагается у адыгов, было самое примитивное. На одной стене висели женские платья, в том числе парадный «сай»; рядом — «намэзлыкъ» — циновка для совершения на ней молений. На другой стене на деревянном колышке было повешено седло. Мебель состояла из стола, двух табуреток и деревянной кровати. Последнюю покрывала лишь циновка, на которой стояли самовар и женские туфли городского фасона. На подоконнике лежала красная турецкая феска с кисточкой. Хозяин, не знавший ни слова по-русски, оказался очень приветливым человеком, и от него мы услышали много преданий и воспоминаний.
23 июля я один отправился пешком по колесной дороге на бе рогу р. Аше в сел. Большое Пееушхо. Несколько раз приходилоа переходить речку вброд. Вторая половина пути игла по горам Примерно в 8 км от Большого Пееушхо встретились следь шапсугских поселений, сожженных царскими войсками в 1864 г Около них находились старые кладбища с могильными холмиками из мелких камней.

Большое Пееушхо — крупное селение. Дворы его разбросаны по склонам гор. Кроме турлучных или турлучно-дощатых домов здесь имелись и бревенчатые, срубные. Среди хозяйственных построек срубные попадались особенно часто. Все это казалось необычным, так как, по этнографической литературе о кавказских горцах, они характерны только для Карачая и Западной Балкарин.

Единственную в селении мечеть недавно закрыли. То была длинная турлучная постройка. Посередине ее железной крыши возвышался небольшой шестигранный минарет с круглым балкон-чнком. Крыша у минарета была пологой. В центре"ее — вздутие, на котором стоял стерженек с полумесяцем и звездой, вырезанными из жести.

В комнате, где я поселился, на веревке висела мужская и женская одежда. Деревянная кровать не была покрыта. Постельные принадлежности, в том числе и подушки, лежали на ней стопой. Там же стояли новые женские ботинки.

В Большом Пееушхо, как и во всей Шапсуги и, не существовало воровства. Уходя на весь день, жители оставляли дома незапертыми и уверяли, что любую вешь, брошенную на улице, никто не тронет.

Некоторые жители держали буйволов, в то время как до этого в Шапсугии мне не приходилось их видеть. Говорили, что здесь живут старики, которые в молодости будто бы пасли свиней. Жаль, что не было временя это проверить!

Головы ребят в селении, как и в Адыгее, были острижены наголо, а по краям вокруг головы волосы оставлены.

Жители рассказывали, что их предки населяли Наужииское ущелье, откуда в 1864 г. были переселены на р. Лабу, в район ст-цы Дондуковской. Примерно в конце 60-х гг. XIX в. им разрешили вернуться на Черноморское побережье. И они поселились на теперешнем месте. Селения Неджиго и Шапсуг I (иначе — Цыпка) основаны выходцами из Большого Пееушхо. Первое из них возникло в конце XIX в.

Бросались в глаза близость говора жителей Большого Пееушхо к говору кубанских шапсугов и отличие его от хакучинского говора, на котором говорят в селениях Красноалександровские, Мохортова Поляна, Кичмай и Головинка.

24 июля я отправился пешком в сел. Малое Пееушхо, расположенное в 5 км от Большого Пееушхо. Путь шел колесной дорогой, проложенной по склонам лесистых гор. Влево от дороги возвышалась гора Пеус, самая высокая в округе. Говорили, что около нее есть маленькое оз. Хыжъый — «Старое море».
(отрывки)
Л.И.ЛАВРОВ "ЭТНОГРАФИЯ КАВКАЗА"