О Народных собраниях в период военной демократии в Кабарде

Мы считаем, что хаса в XVI—XVIII вв. являлась сословно-представительным собранием. В дальнейшем изложении нам предстоит обосновать этот вывод. Но сейчас возникает другой вопрос: почему данная разновидность сословно-представительного собрания называется хасой, а не каким-нибудь другим синонимичным термином? Что, например, общего между ней и хасой нартов? Вопросы эти не случайны, поскольку у современных адыгов, знакомых с красочными изданиями нартского эпоса 15 в начале 50-х годов, слово «хасэ» (в том числе и название национально-демократической организации) до сих пор ассоциируется только с собранием или советом нартов.
Само же существование феодальной хасы если и сохранилось в исторической памяти народа, то в очень смутном виде. Прежде всего это связано с эпохальными преобразованиями в жизни и сознании адыгов после утраты ими своей независимости, катаклизмами, последовавшими за Октябрьским переворотом, уничтожением в ходе гражданской войны и коллективизации последних носителей и хранителей традиционной духовной культуры, наконец, с целенаправленной деформацией исторического сознания народа со стороны государства. В рамках вновь создаваемой тоталитаризмом истории вытравливание памяти о реальных исторических процессах и фактах было возведено в ранг государственной политики. И это вполне закономерно: когда рабство преподносилось как свобода, а правда как ложь, сохранение памяти о реальной свободе и независимости адыгов в период существования полномочной хасы мешало бы утверждению новой идеологии.
В условиях всеобщей регламентации духовной жизни общества большое значение придавалось искусственному отбору фольклорных текстов, которые затем подвергались специфической обработке в соответствии с потребностями системы. Ничем иным, например, нельзя объяснить отсутствие в книге «Кабардинский фольклор» (М.—Л.: Academia. 1936) исторических преданий о борьбе кабардинцев за свою независимость во второй половине XVIII — первой четверти XIX в., в которых в обязательном порядке нашли бы отражение факты, связанные с хасой. Очевидно, что такой провал в исторической памяти народа не мог быть следствием естественных причин. Другими словами, забвение им времени и обстоятельств существования феодальной хасы произошло не столько в силу постепенного угасания памяти о ней, сколько в результате ее планомерного разрушения.
Как бы то ни было, в этой сфере исторического сознания образовался вакуум, который стал заполняться вульгаризованиыми схемами Л. Г. Моргана и Ф. Энгельса о народных собраниях в период военной демократии 1? и нейтральными, с точки зрения властей, сюжетами из нартского эпоса. «Советы» и «съезды» в Кабарде XVI—XVIII вв. рассматривались как архаические народные собрания, которые в свою очередь отождествлялись с советами нартов, что в целом служило одним из оснований для примитивизации уровня общественного развития адыгов. Возник, таким образом, порочный симбиоз тщательно препарированных данных фольклора о хасе и псевдоисторических знаний о ней, которые, к сожалению, приобрели характер устойчивого мифа.
Однако в таком «смещении» исторических представлений определенную роль, по-видимому, сыграло наличие каких-то общих черт между хасой нартов и феодальной хасой (при всех очевидных стадиальных и типологических различиях между ними).
Первая и наиболее очевидная сходная черта заключалась в том, что и та и другая представляли собой политический институт, являвшийся высшим органом власти в рамках того общества, где он функционировал. Во-вторых, вся общественная жизнь как нартов, так и адыгов в период феодализма вращалась вокруг хасы. В-третьих, эти советы были отделены от основной массы народа. В-четвертых, их состав не избирался. В нартскую хасу могли приглашать особо прославленных героев, но сам народ не избирал их. Внешне примерно так же (во всяком случае до 60-х годов XVIII в.) обстояло дело и на феодальных советах, в которых князья и знатные дворяне участвовали в силу своего наследственного статуса и положения вотчинников. В-пятых, деятельностью этих советов руководил пожизненно избираемый председатель (Нэс-рэн Жьак1э у нартов, пщы-тхьэмадэ — в феодальной хасе).
Сразу же следует заметить, что это сходство не вызвано их генетической преемственностью, так как сословно-предста-вительные собрания в XVI—XVIII вв. являлись новообразованием. Оно могло появиться в результате своеобразной проекции феодальной хасы в эпическое время (и специфического преломления в соответствии с жанром героического эпоса). Если же говорить о смысле такого проецирования, то наличие в седой древности хасы гарантировало, идеологически оправдывало незыблемость сходного института власти в адыгском феодальном обществе, ибо оно (как и всякое феодальное общество) было ориентировано на воспроизводство прошлых образцов, выполнявших роль идеальных норм 18.
В адыгском языке, помимо слова «хасэ», есть и другие слова, обозначающие собрание, совещание, совет, съезд и т. д. На этом основании некоторые советские историки предлагали называть сословно-представительное собрание как зэхуэс или зэ1ущ!э 19. В этой связи следует вспомнить, что еще Я. Потоцкий называл собрание представителей князей и дворян «поком». Хан-Гирей тот же институт обозначал как «зефес»20, а К- Ф. Сталь как «зауча».


В данном случае нет ничего более непродуктивного, чем жестко привязывать значение какого-нибудь из этих слов только к одной разновидности собрания. Здесь все зависит от реального контекста их употребления. Ошибочным представляется также их противопоставление термину «хасэ». Говорят и пишут: «хасэм и зэ!ущ!э» (совещание хасы), «хасэм и зэхуэс» (собрание хасы), «хасэм и пэк!у» (съезд хасы). (Следовательно, «пок», о котором писал Я. Потоцкий, был съездом хасы). Противопоставлять эти слова друг другу, а тем более доказывать предпочтительность одного из них по сравнению с другим, нелепо, ибо каждое из них необходимо и обретает точный смысл только в определенном контексте. Слова зэ1ущ!э, зэхуэс и пэк!у означают всякое совещание, съезд, собрание, сбор людей для решения тех или иных вопросов, но при этом они могут и не быть органом власти, т. е. хасой. Во многих же ситуациях «хасэ» может обозначаться как зэТущДэ, зэхуэс и пэкТу. Соответственно, эти слова выступают синонимами, чем и объясняется их широкое использование в источниках XVIII — первой половины XIX века. Но не всякое совещание, собрание и съезд (а тем более сбор людей) представляет собой хасу. В семантическом поле, образуемом сочетанием указанных слов, слово «хасэ» является названием институционализированного органа власти и отражает главным образом структурно-функциональный аспект представительного собрания, а слова «зэ1ущ!э», «зэхуэс» и «пэк!у» обозначают его процессуальную сторону и формы проведения.


Наконец, одним из аргументов в терминологических спорах является форма актуализации первоначального содержания слова «хасэ». Имеется в виду тот факт, что им обозначается организация, начинающая претендовать на ту роль, которая принадлежала феодальной хасе в период независимости адыгов. Как бы мы ни оценивали это обстоятельство, оно косвенно свидетельствует о том, чем был для них этот политический орган в прошлом и как он назывался.
Необходимо сказать и о терминах, содержащихся в кабардинском переводе книги Изет-паши: «ц!ыхубэ хасэ ищхьэ», «л!ыщхьэ хасэ» и «хей зыщ!э хасэ».


Интерес к ним оживился в связи со статьей М. Мижаева 23, который, судя по всему, не сомневается в том, что они характерны для кабардинского языка в XVI—XVIII вв. Следует, однако, учитывать, что Изет-паша (полное имя — Джунэты-къуэ Исуф Изет-пащэ) написал свою книгу на турецком языке в 1912 г., которая в 1933 г. была переведена Абдул Хамид-беем (Хъуэстыкъуэ) на арабский язык, с которого и сделан перевод X. У. Эльбердовым. Хотя решающее слово в установлении степени адекватности переводов в конечном счете принадлежит востоковедам, знающим наряду с кабардинским и русским старотурецкий и арабский языки, уже сейчас самого поверхностного знакомства с кабардинским текстом достаточно для вывода о том, что перед нами несовершенный, вольный, а зачастую весьма искаженный перевод. Порой даже не верится, что он сделан таким большим знатоком кабардинского языка, каким, безусловно, был X. Эльбердов. Здесь и явное калькирование с арабского языка, обилие фраз, чуждых кабардинскому языку, употребление без всякой на то необходимости руссиих слов: народ, член, собрание, з'акон, объявление и т. д.


Сказанное являлось бы не более чем предвзятым предпот ложением, если бы мы не располагали исходным текстом, на который ссылается Изет-паша, касаясь представительных органов власти. В своих суждениях о хасе он основывается на известном историческом труде Ш. Б. Ногмова. В таком случае мы имеем дело не с двойным, а с тройным переводом (с русского на турецкий, с него на арабский, с последнего на кабардинский). Если же окажется, что Изет-паша пользовался немецким изданием, то возможность искажения текста оригинала возрастает еще в большей степени.
Что же, однако, писал Ш. Б. Ногмов о хасе? То, что мы уже цитировали в предыдущем разделе24. В его сведениях нет терминов «ц!ыхубэ хасэ ищхьэ», «л!ыщхьэ хасэ» и «хей зыщ!э хасэ». Он отмечал «общее собрание» представителей князей, уорков и крестьян, разделявшихся в его рамках на свои «собрания». С первого термина, очевидно, и сделан перевод в виде словосочетания «ц!ыхубэ хасэ ищхьэ», искусственность которого подчеркивается его синонимом «народ (!?) хасэ ищхьэ». С этой точки зрения следует оценивать и словосочетание «л!ыщхьэ хасэ». К тому же оно тавтологично. Все разновидности традиционной феодальной хасы всегда были собраниями л!ыщхьэ, не исключая и «старшин черного народа», которые являлись таковыми по отношению к рядовым крестьянам. Иначе говоря, это слово повторяет то, что уже содержится в определяемом понятии. Видимо, Изет-паша в данном случае имел в виду «общее собрание уорков», о котором писал Ш. Б. Ногмов. Тогда его следует обозначать как «уэркъ хасэ», а не как «л!ыщхьэ хасэ».
Вызывает сомнение и словосочетание «хей зыщ!э хасэ». Ш. Б. Ногмов, на которого ссылается Изет-паша, обозначает словом «хеезжа»25 (по-видимому, «хеящ!э») сельские третейские суды, учрежденные Бесланом Джанхотовым в первой половине XVI века. Но он не употребляет его в сочетании со словом «хасэ» или с каким-нибудь другим словом, означающим собрание. Окончательно запутывается вопрос, когда слово «хей» приводится как синоним «хасз ищхьэ». Между тем, по сведениям того же Ногмова, оно означает «главный суд», возникший в рамках судебной реформы, проведенной Бесланом Джанхотовым. Вне этого контекста слово полисемантич-но и означает суд вообще, невиновный, правый и т. д. Что же касается определения «ищхьэ», то оно, вероятно, имеет смысл для разграничения общекабардинской хасы и хасы в удельных княжествах.
И последний вопрос: какой же элемент в этих словосочетаниях отражал реально существовавший институт? Ответ очевиден: само слово «хасэ». И то обстоятельство, что X. У. Эльбердов для обратного перевода названия высшего представительного органа власти в феодальной Черкесии не нашел другого слова, кроме слова «хасэ», лишний раз подчеркивает, как сами адыги (черкесы) называли этот институт в не столь отдаленном (от его поколения) прошлом. Дополнительные же определения к основному понятию должны были, вероятно, пояснять значение различных функций одного и того же п> литического органа в разных контекстах. Однако эта идея не получила надлежащей реализации.