ВЛИЯНИЕ ЗАПАДНОКАВКАЗСКОЙ ВСАДНИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ НА КУЛЬТУРЫ СЕВЕРНОГО ПРИЧЕРНОМОРЬЯ

На всем протяжении древности и средневековья Западный Кавказ и, в особенности, территория Закубанья представляли собой важнейший центр формообразования оружия и доспеха. Культ воина-всадника, развитие всаднической культуры делали привлекательными для жителей Северного Причерноморья многие элементы традиционного черкесского облика. Одежда русских бояр в том виде, в каком она известна по гравюрам XVI — XVII вв. практически идентична торжественному обличию мамлюкских эмиров вплоть до XVIII в.: это так называемые «шубы почета», призванные подчеркнуть северное происхождение мамлюков, и высокие папахи.

Рукава мамлюкских шуб, как в Черкесии и в Московии, были намного длиннее, чем это необходимо: эта деталь также подчеркивала аристократизм и в собрании мамлюкских эмиров считалось неприличным демонстрировать даже кончики пальцев. Как атавизм этого этнокультурного стереотипа в Черкесии XIX в. сохранились княжеские и уоркские черкески с чрезвычайно длинными рукавами: это были одеяния для торжеств, собраний и общенациональных съездов. Уорки и немногие из уцелевших пши носили такие черкески вплоть до начала XX века. Гипертрофированные рукава можно рассматривать как наследие сарматской эпохи: помимо Черкесии, мамлюкско-черкесского государства Египта и Московии то же самое мы наблюдаем у бояр Молдавии и Валахии.

Учитывая длительное пребывание здесь сарматов-язигов, а затем аланов (III–XIII вв.), следы западнокавказской культуры и антропологического типа вполне закономерны. Высокие уоркские па1о (папахи), растиражированные от Москвы до Каира, согласно Т.Д. Равдоникас впервые появляются на Западном Кавказе.
Новые формы материальной культуры, импортировавшиеся с территории Черкесии в период позднего средневековья и нового времени непосредственно связаны с «этикеткой» черкес. Для более ранней эпохи мы можем констатировать столь же фундаментальный вклад жителей этого региона. Особенная роль Северо-Западного Кавказа как одного из ведущих очагов скифской культуры признается многими авторитетными специалистами. А.А. Иессен одним из первых четко обозначил роль прикубанского очага металлообработки: причем он оперировал по-преимуществу материалами черкесских курганов. Подлинной кладовой черкесских древностей является группа Келермесских курганов в Гиагинском районе Адыгеи. «Изучение келермесских древностей, — отмечает Л.К. Галанина, — показало, что в этом регионе значительно раньше, чем в степях Северного Причерноморья, появились такие виды уздечного снаряжения, как бронзовые птицеголовые и костяные зооморфные пронизи, деревянные псалии с костяными зооморфными наконечниками и железные с птичьими головками на концах, бронзовые перстневидные, а также петельчатые бляшки с зооморфными щитками, крупные налобные пластины и, наконец, нагайки с рукоятями, обвитыми спирально-изогнутыми золотыми лентами».

Мнение столь педантичного и узкоспециализирующегося археолога как Л.К. Галанина полностью подтверждает тезис М.И. Ростовцева о приоритетной роли Северного Кавказа в ранней истории европейских скифов. «Можно не сомневаться, — далее констатирует Л.К. Галанина, — что весьма представительная серия роговых уздечных поделок из Келермеса, изображающих головки баранов, грифо-баранов и другие популярные мотивы раннескифского звериного стиля, которые по своим художественным достоинствам не имеют себе равных среди подобных находок в других этнокультурных регионах (Среднее Приднепровье, Центральное Предкавказье, Закавказье и Ближний Восток — Кармир-Блур, Сарды, Норшун-тепе и др.), изготовлена местными костерезами, создавшими подлинные шедевры мелкой пластики. По-видимому, закубанским изобретением являются железные удила с раскованными концами, внутри которых пробито круглое отверстие». На территории Закубанья, согласно В.Р. Эрлиху, зародилась традиция изготовления петельчатых псалиев, а также были созданы прототипы некоторых видов железных наконечников копий и бронзовых кинжалов кабардино-пятигорского типа, на основе которых возникли скифские железные мечи с бабочковидным перекрестьем. На территории Закубанья Л.К. Галанина помещает центр производства литых бронзовых шлемов с лицевым вырезом, так как из шестнадцати обнаруженных экземпляров семь относится к этому региону, два — неизвестного происхождения, а остальные раскиданы по разным странам Евразии.
Адыгское влияние на раннескифский комплекс материальной культуры демонстрируют также и бронзовые навершия. Т.Б. Барцевой был произведен спектральный анализ девяти из двадцати девяти келермесских экземпляров, который засвидетельствовал их местное происхождение как по сырью, так и по технологии. Л.К. Галанина отмечает, что из 62 северокавказских археологических находок бронзовых наверший 58 приходится на Закубанье, а 4 приходится на Центральное Предкавказье. По мнению Е.В. Переводчиковой, от большинства келермесских типов происходят все основные разновидности скифских наверший V—IV вв. до н.э.20 Предпринятое Н.Н. Тереховой исследование предметов келермесской коллекции (секир, наконечников копий, колчанных крючков, удил и псалий) показало высокий уровень металлообработки в среде закубанских меотов21. Таким образом, наиболее общий тезис о западнокавказском происхождении многих скифских инноваций в области оружия и доспехов получил усилиями отечественных специалистов, и в первую очередь Л.К. Галаниной, серьезное подтверждение.
М.В. Горелик также прослеживает западнокавказское (для античной эпохи — синдо-меотское; а для средневековья — черкесское) влияние на эволюцию оружия и доспехов в Европе и на Ближнем Востоке. В контексте рассматриваемой темы нас в большей степени интересуют культурные потоки с Кавказа на север. В этом плане отмечается, что «в конце III — начале II тысячелетия до н.э. кинжалы (бронзовые) с Ближнего Востока через Кавказ проникают в Восточную Европу и начинают распространяться на восток по поясу степей». В отношении мечей отмечается, что в IV в. до н.э. «мечи синдо-меотского типа стали очень популярны на территории от Закавказья до Дона». А.М. Хазанов в «Очерках военного дела сарматов» приходит к выводу, что для развития оружия и военного искусства сарматов «очень важное значение имели их юго-западные связи с меотами и другими племенами Северного Кавказа». Отдельные экземпляры длинных меотских мечей и железных втульчатых стрел обнаружены в Приуралье. Уже для ранних меотов, или синдо-меотов, был исключительно характерен оборонительный нательный доспех. Насчет однолезвийного клинкового оружия ближнего боя у скифов у М.В. Горелика отмечается: «Длинными и более короткими однолезвийными крупными клинками иногда пользовались скифы; в ряде случаев они могут быть подражанием греческой махайре, но не менее вероятно, что они отражают развитие традиции, заимствованной с Кавказа». По поводу боевых топоров: «Во второй половине II тысячелетия до н. э. в Иране на базе старых типов создаются крайне разнообразные, вычурные формы, клинки получают полукруглый нижний край-лезвие; словом, здесь мы наблюдаем процесс и его результаты, чрезвычайно схожие с синхронными процессами на Центральном и Северном Кавказе. Поэтому можно предположить, что имела место прямая связь через южное побережье Каспия, так как на северных его берегах ничего подобного не встречается... Тем же путем попали в Индию в конце третьей четверти II тысячелетия до н.э. и проушные топоры кавказского происхождения с узким изогнутым горизонтальным клинком... Большим разнообразием форм отличаются боевые топоры Кавказа... Наиболее простые варианты этих типов через север Предкавказья заимствуются обитателями евразийских степей... На Кавказе же формы топоров становятся все более разнообразными и подчас вычурными... В восточной части степной зоны Евразии во второй половине II тысячелетия до н.э. господствовали разновидности топора, который попал сюда через степи Восточной Европы из Предкавказья». Еще раз по поводу оборонительного доспеха: «...северные степные противники кавказцев не имели до VII в. до н.э. никакого защитного нательного вооружения». Кавказское, точнее, северокавказское влияние прослеживается в деталях: «Предскифское время в степях Причерноморья дает довольно много бляшек, но трудно сказать, использовались ли они для бронирования доспехов, чего, впрочем, нетрудно ожидать в связи с влиянием оружейной традиции Кавказа, отмеченной для других видов оружия».
Западнокавказское влияние на эволюцию шлема конца II — середины I тысячелетия до н.э. представляется особо значимым: «Мы уделили столь пристальное внимание западнокавказским шлемам в связи со сложной и спорной проблемой происхождения большой группы шлемов Евразии конца II — сер. I тысячелетия до н.э. Эти шлемы впервые были обнаружены при раскопках в Прикубанье раннескифских памятников — Келермесских курганов конца VII в. до н.э., в кургане у станицы Крымская и др. Находки подобных шлемов в Прикубанье продолжаются. Все это позволило Б.З. Рабиновичу, посвятившему им значительную часть своего исследования, связать их генезис и производство с районом находок, а сам тип назвать «кубанским». Несмотря на отсутствие единой административной системы, государственного организма в его традиционном восприятии, западнокавказские общества обладали «высоким производственно-технологическим уровнем и запасами сырья, стали гигантскими кузницами и оказывали огромное влияние на развитие оружия, особенно в областях, лежащих к северу от них».
Каков был материальный облик культуры язигов-меотов Прикубанья в I-II вв. н.э., то есть до и во время переселения на Запад? Учитывая силу и долговременное влияние язигов, а также их локализацию по среднему течению Кубани, совершенно логично сопоставить язигов нарративных источников с территорией так называемого «Золотого кладбища». Это богатейший и густонаселенный район, от которого осталось несколько тысяч курганов на пространстве между станицей Воронежской и станицей Кубанской. А для тех, кто не располагает подробной картой Краснодарского края отметим более заметные ориентиры в виде городов Усть-Лабинска на западе и Кропоткина на востоке. «Золотое кладбище» тянется узкой полосой вдоль течения Кубани и выглядит как остаток меотского форпоста в равнинной зоне. Обычно употребляют, не задумываясь, термин степь, но еще в позднем средневековье на правобережье Кубани было много лесов. Обезвоживание этого района началось при ногайцах и завершилось очень скоро при российской колонизации….. Название «Золотое кладбище» было дано его первым исследователем Н.И. Веселовским, раскопавшем в этом районе в 1901-1903 гг. 120 курганов…. Золотых и серебряных изделий здесь было найдено много больше, чем в других местах Северо-Западного Кавказа. Уровень жизни был очень высоким за счет эффективного использования плодородной земли в условиях почти полной безопасности, без признаков нашествий, опустошений, пожарищ. Видимо, аристократическая республика язигов сама была угрозой для своих соседей – степных ираноязычных кочевников. Дамы язигов были ухоженные, о чем можно судить по обилию импортной парфюмерии, разного рода флакончиков. Рядовое население язигов с их многочисленными грунтовыми могильниками демонстрирует как зажиточность, так и стабильность. Многочисленные группы курганных некрополей окружены еще более густой сеткой грунтовых могильников…. Процветание длится более двухсот лет – с I в. до н.э. по II в. н.э. включительно. В III в. этой культуры уже нет, причем она исчезает без следов разрушения, что весьма хорошо укладывается в статус «царских язигов» и их переселение на Запад. Н.В. Анфимов, крупнейший специалист по археологии Кубани, убедительно атрибутирует это богатейшее археологическое наследие как адыгское-меотское, но не связывает его с язигами римских авторов…. Но надо сказать, что в его время язигскому сюжету вообще уделялось мало внимания. Как можно объяснить, что Воронежская на западе и Казанская на востое стали пределами «Золотого кладбища»? Если это пришельцы-номады, то что им помешало расселиться на запад вниз по течению Кубани и включить столь же развитый меотский район в свои владения? И что помешало перешагнуть Кубань или продвинуться вверх по течению? Еще вопрос: как может быть связано «Золотое кладбище» с появлением именно в синхронный ему позднемеотский период густой сети городищ к востоку от впадения Лабы? Все эти вопросы неразрешимы, если мы будем исходить из доминирующей сегодня теории военно-политического превосходства иранских номадов над оседлым меотским населением. И все получает простое логичное объяснение при признании очевидного факта – адыгской этнокультурной принадлежности «Золотого кладбища».
Адыгское процветание на территории «Золотого кладбища» повторилось, по крайней мере, еще раз – в XIV-XVI вв. Согласно Иосафату Барбаро и Джорджио Интериано здесь было особенно богатое и многолюдное княжество Черкесии – Кремух. «Если ехать из Таны вдоль берега упомянутого моря, - писал И. Барбаро в 1452 г., - то через три дня пути вглубь от побережья встретится область, называемая Кремук. Правитель ее носит имя Биберди, что значит «богом данный». Он был сыном Кертибея, что значит «истинный господин». По его властью много селений, которые по мере надобности могут поставить две тысячи конников. Там прекрасные степи, много хороших лесов, много рек. Знатные люди этой области живут тем, что разъезжают по степи и грабят, особенно купеческие караваны, проходящие с места на место. У здешних жителей превосходные лошади, сами они крепки телом и коварны нравом; лицом они схожи с нашими соотечественниками. Хлеба в той стране много, а также мяса и меда, но нет вина»… На карте Я. Гастальдо (1548 г.) Cremuch обозначен на правом берегу Кубани в ее среднем течении…. Кремух-Кремук весьма созвучен с Кемиркуай-Кемиргой (русское произношение аналогично татарскому – Темиргой), значительным черкесским субэтническим подразделением, хорошо известным по источникам XVI-XIX вв. на этом же отрезке Кубани, но только на ее левобережье. Темиргоевская династия князей Болотоко была наиболее авторитетной в Черкесии. В отчете Барбаро обращает на себя внимание совершенно уверенная жизнь адыгского общества вдали от гор. Более того, Черкесия именно в период Золотой Орды растет территориально во все стороны. Идет выплеск на Украину и в Крым, основывается Кабарда. Логика подсказывает, что и в язигский период происходило то же самое. Посудите сами: Черкесия (Зихия) на Северо-Западном Кавказе и как результат переизбытка населения и особой ментальности – Черкасия на Днепре, плюс черкесская династия в крымской Готии, плюс черкесское государство (даулят аль-джаракиса) в Египте. И все это появляется в XIV в. Соответственная этно-демографическая модель в язигский период: большая Язигия-Зигия-Меотия на Северо-Западном Кавказе и выплеск язигов-метанастов в Европейскую Сарматию. При этом, не кочевники уже, а адыги (черкесы) представляют угрозу для окружающих, так как в качестве воинов-всадников превосходят номадов. Вот великолепный отчет Джорджио Интериано за 1500 г.: «Много лет тому назад я наблюдал природу и условия страны и быта черкесов в Сарматии (!)… Живут они деревнями и во всей стране нет ни одного города или укрепленного стенами места (!)… Со стороны суши они граничат со скифами (!), т.е. татарами., которые окружают их почти со всех сторон. Ходят даже за Боспор вплоть до Херсонеса Таврического, той провинции, где находится колония Кафа, основанная в древности генуэзцами. Охотнее всего совершают походы в зимнее время, когда море замерзает, чтобы грабить жителей скифов, и горсточка черкесов обращает в бегство целую толпу скифов, так как черкесы гораздо проворнее и лучше вооружены (!), лошади у них лучше (!), да и сами они выказывают больше храбрости…»… Обратите внимание на логику генуэзца, читавшего античных авторов: черкесы у него сарматы, а крымские татары – скифы. И на новом витке истории сарматы, как и прежде, лучше вооружены: «Они спят с так называемым ими панцирем, т.е. кольчужной рубахой под головой, вместо подушки, и с оружием наготове и, пробудившись внезапно, тотчас надевают на себя этот панцирь и оказываются сразу же вооруженными»….Обратите внимание на манеру наезднической-набеговой практики в зимнее время: это способ изнурения кочевников со стороны земледельцев. Кочевники особенно уязвимы в зимнее время, а земледельцы – в летнее. Язиг Гезандр в поэме Валерия Флакка признается в этом: «На родине нам приятно воевать и грабить в снегах»… Черкесы совершали зимние набеги в Крым вплоть до конца XVIII в. и даже после падения Крымского ханства…. Как не вспомнить здесь совет Маврикия нападать на гуннов в феврале-марте, когда «кони из-за зимы переносят нужду»…. Представители земледельческих культур знали слабости кочевников, неизбежные из-за односторонней структуры их хозяйства, и пользовались ими во все времена. Киевские князья особенно успешно терроризировали половцев в зимнее время. В роли плохо переносящих зиму кочевников в период Кавказской войны выступили царские войска, обеспеченность и маневренность которых резко снижались. Убыхи вкупе с джигетами (опять зиги!) в зимнее время практически хозяйничали в занятой русскими гарнизонами Абхазии, а неудача их могла постигнуть только из-за усилий самих абхазцев….
Уважаемые исследователи Сарматии – обратите же свое внимание на разительное сходство с Черкесией. По мнению Ж. Дюмезиля, скифское общество в том виде, как оно описано у Лукиана и Геродота, схоже с социальной организацией Осетии и Черкесии: «Это феодальная организация, в которой под управлением князей находились наследственная знать и незнатные, но свободные члены общества, причем и те и другие были обладателями рабов»… Весьма продуктивное, на наш взгляд, сопоставление тут же вызвало резкое возражение Абаева: «Сравнение скифского общества с адыгским или осетинским неправомерно. Общего между ними ровно столько, сколько между двумя сословно и классово дифференцированными обществами с наследственной аристократией»…. Сравнение обрядов, культов, мифо-религиозных систем правомерно, а типов социальной организации почему то нет. Мы уверены в том, что категоричность возражения Абаева вызвана «неосторожностью» его кумира. Дюмезиль не развил далее, но указал на адыгское направление – наиболее перспективное для подавляющего большинства историко-культурных сопоставлений. Сравнение Дюмезиля имеет основание прежде всего на адыгской почве. Феодальные порядки страны адыгов - Черкесии – идентичны вассалитету Франции и Германии. Адыгский феодализм оказывал влияние на инкорпорированные в Черкесию горские общества осетин, ингушей, балкарцев, карачаевцев и абазин. Все эти народы не имели князей собственного происхождения, а входили в кабардинские и бесленеевские княжеские владения. Характер взаимоотношений внутри адыгской феодальной общности переносился на подчиненные соседние народы – в том числе и на осетин, и не более того. Привыкший при анализе нартского эпоса выносить на первый план осетин, Дюмезиль сделал это и в своем сравнении социальной организации, но это явно не тот случай, когда черкесов можно упомянуть во вторую очередь.
Это интересно, когда А.К. Нефедкин сопоставляет сарматское военное искусство с османами и сикхами, но напоминаем – единственный народ в Азиатской Сарматии Птолемея, живший в ней и до, и во время, и после сарматов (либо употребления в источниках слова сармат) – черкесы. Сарматы были всадниками-рыцарями номер один в свое время, и черкесы были всадниками-рыцарями номер один. Причем доспехи и рыцарская ментальность вмещались в один и тот же ландшафт – Северо-Западный Кавказ. А за его рамками уже другие представления и, соответственно, другое оружие.. Точно также как копье отличало язига от других сарматов, так оно же отличало черкесских мамлюков от тюркских. Как только Баркук аль-Черкаси (1382-1399 гг.) пришел к власти стрельба из лука по кабаку (мишени в виде тыквы) в присутствии султана была заменена на копейные ристалища.Что означало, как пишет Тильман Нагель, отказ от военных традиций Средней Азии и признание как эталона черкесских военных порядков.
Анализ практически всех элементов сарматской военной культуры, который Нефедкин предпринял при помощи очень дальних отсылов, гораздо убедительнее выглядит при его сопоставлении с черкесским материалом, что мы и сделали в специально посвященной черкесо-сарматским соответствиям главе «Очерков истории черкесов»…. Это касается и особой ментальности алан, и копейного боя, и стремления к рукопашной, и поединков перед боем, и тактики обманного отступления, и доспехов, и оружия, и пород коней, и атаки клином, и презрения к передвижению пешком и сражению в пешем строю, и мотивации зимних походов, и символики, и боевого клича marha. Последнее сравнение является единственным в его книге, которое он делает с осетинами: «Сигналом к бою, как указывает Аммиан Марцеллин, у сарматов-лимигантов служило слово «marha!» (Amm., XIX, 11, 10). С осетинского его переводят как «Убивайте», потому можно представить, что это был не специальный военный клич, а просто призыв к бою»…. Читатель должен поверить, что это слово переводится с осетинского (только вот отсутствует сноска на словарь осетинского языка) как «убивайте», но сам Нефедкин несколько сомневается, чтобы глагол убивать мог служить военным кличем. Обращаем внимание исследователя, что маржэ в адыгском как раз является военным кличем, раздающемся перед атакой…. «Убивать» в осетинском – амарын; «убитый» - мард; а самое близкое по звучанию marg оказывается очень далеким по смыслу – «яд». Слово марджа существует в осетинском, но даже сам В.И. Абаев не стал связывать его в своем комментарии с marha у Аммиана, а речь то идет о двух соседствующих на страницах его труда статьях (марджа – с. 72; марг – с. 73). Для него, как и для нас, очевидно абхазо-адыгское происхождение слова марджа у осетин. Весьма показательно, что в осетинском это слово никогда не используется без сочетания с возгласом ха: ха-марджа (варианты: хайт-марджа, я-марджа) и означает «возглас воодушевления; отмечаются случаи адъективного употребления в значении «замечательный», «отменный», «отличный», «бравый»»…. Затем Абаев приводит большой список этого возгласа в абхазо-адыгских языках и один пример за их пределами – в ингушском! Заметьте – в ингушском, но не в чеченском, что с головою выдает адыгское-кабардинское происхождение слова. Ингуши и осетины были постоянными вассалами кабардинских князей, в отличие от чеченцев, которые не всей массой и не всегда были под властью кабардинцев (здесь конкурентами кабардинских князей выступают кумыкские беки и ханы). Также весьма показательно, что Абаев не дает точной семантики марджа в адыгском, где он означал не только «призыв к действию», но и самый что ни на есть настоящий боевой клич. Хотя и абаевского признания «призыва к действию» вполне достаточно для нашей аргументации….
Кстати, если Вам нужна тема дракона, то она великолепно представлена в адыгском фольклоре. Вам нужна Озерная Леди – то же есть. Все сравнения Грисвара, Дюмезиля, Литтлтон и Малькор на почве осетинской, иранской и европейской мифологии могут быть точно также предприняты на адыго-абхазском материале. Для нас очевидно, что продолжателями культурной традиции сарматов являются именно черкесы. По другому и не могло быть, так как традиция сарматов вмещалась в их всадничестве как в сосуде и ее сохранение, и развитие без перерыва шло на территории Северо-Западного Кавказа в рамках Черкесии. Ландшафт и стабильность населения обеспечили эту преемственность культуры. Запертые в горах Центрального Кавказа остатки алан полностью видоизменились на протяжении XV-XIX вв. По сути вся история Осетии связана с Черкесией, так как в дочеркесский период Осетии как таковой не существовало, а на ее территории проживали какие-то аланские коллективы, вполне возможно, что вайнахоязычные, так как основная масса ираноязычных алан, как и кабардинцы позднее, жила на равнине.
Адыгское влияние на осетин невозможно переоценить. Адыгский язык, фольклор, этикет, материальная культура были органично восприняты осетинским народом, который был едва отличимой частью Черкесии. Процесс этнической и языковой интеграции осетин северного склона в адыгскую среду был нарушен с началом Кавказской войны. Это обстоятельство и этот важнейший период в истории Осетии не учитывают при своем анализе ни Дюмезиль, ни, тем более, Малькор, Воины «Золотого кладбища» имели технологически совершенный доспех и полный оружейный набор всадника-рыцаря в западном понимании слова рыцарь. Это обязательное присутствие копья и длинного меча. Более того, имелся и конский доспех. Как раз этими рыцарскими воинскими признаками воины «Золотого кладбища» отличались от сарматов Подонья, Поволжья и Приуралья и не отличались от остального населения Северо-Западного Кавказа. У И.В. Сергацкого (Волгоград) перечисляется целый ряд наиболее существенных отличий культуры «Золотого кладбища» от единовременной ей культуры сарматов перечисленных регионов: 1) Исследователь признается за своих коллег по проекту «Статистическая обработка памятников Азиатской Сарматии»: «Формально Прикубанье относится к Азиатской Сарматии Птолемея (сразу заметим, что не «формально», а только оно и относится и представляет собой Азиатскую Сарматию Птолемея – Прим. С.Х.), но из-за специфики памятников кубанские материалы к сравнительному анализу не привлекались (!), дабы на «смазывать» общей картины (!). Уже первичный анализ всего массива памятников – вычисление средней нормы процентного распределения признаков погребального обряда по регионам – ясно показал существенное отличие Прикубанья от Донно-Уральских степей по большинству из 380 параметров, внесенных в кодировку памятников для компъютерной обработки». 2) «Везде, кроме Прикубанья, преобладают насыпи небольшого размера». 3) «Ведущей формой могильных сооружений в среднесарматскую эпоху для территории восточнее Дона был подбой. А вот на Кубани ведущей формой могильных сооружений является катакомба. Основная масса катакомбных сооружений сконцетрирована в курганах «Золотого кладбища». 4) «Важно наличие камерных гробниц, совершенно отсутствующих в Поволжье и Приуралье». 5) «Диагональные погребения в «Золотом кладбище» совершенно отсутствуют, между тем как для среднесарматской культуры они являются одним из диагностирующих признаков». 6) «Именно в катакомбах «Золотого кладбища» зафиксирована закладка погребальной камеры сырцовыми кирпичами, что в Донно-Уральских степях не отмечено ниразу». 7) «Прикубанье явно выделяется по такому показателю как «большая величина могильного сооружения». 8) «В Прикубанье, в отличие от других территорий, очень низок удельный вес такого признака как «нога овцы в погребении» - 0,68%» (Такой процент сходства – лучший показатель различия. Прим. С.Х.). 9) «Примечательным фактом является высокое значение признака «золотые бляшки». 10) «В «Золотом кладбище» практически нет лепной керамики – абсолютно преобладает посуда меотских, северокавказских и античных форм». 11) «Среди предметов вооружения обращает на себя внимание большой удельный вес находок наконечников копий, что не отмечается в среднесарматских памятниках» (Подобное отличие само по себе чрезвычайно разительно и свидетельствует о разной этнической, культурной и ментальной природе народов «Сарматии». – Прим. С.Х.). 12) «Весьма высок процент железных втульчатых наконечников стрел в сравнении с традиционными черешковыми». (Одно из многих очевидных свидетельств технологического преимущества адыгов над кочевниками. - Прим. С.Х.). 13) «Довольно часты находки бронзовых архаичных наконечников стрел скифской эпохи, видимо, использовавшихся в качестве амулетов» (А это уже яркое подтверждение преемственности меотского населения и культуры Кубани к меотам скифской эпохи. – Прим. С.Х.). 14) «Особенность «Золотого кладбища» составляют находки оборонительных доспехов, крайне редких в среднесарматских памятниках». ( На наш взгляд, это самое фундаментальное отличие адыгов-меотов от ираноязычных кочевников. У Сергацкого этому отличию посвящена одна строчка, но оно заслуживает отдельной книги. И оно недвусмысленно говорит о том, что язиги пришли в Британию именно из Язигии-Адзигии Северо-Западного Кавказа. – Прим. С.Х.). 15) «Есть оригинальные детали конской узды, неизвестные в остальном сарматском мире». (Подтверждение тезиса Горелика об особом статусе Северо-Западного Кавказа как центра формообразования в области оружия и доспеха. – Прим. С.Х.). 16) «В сравнении с «Золотым кладбищем», нигде, даже на Нижнем Дону, не отмечено такой концентрации римской металлической посуды». 17) «Находки амулетов и различных золотых украшений в рассматриваемых погребениях носят массовый характер и исчисляются сотнями. В среднесарматских же памятниках они носят экстраординарный характер». 18) Вывод от Сергацкого: «Памятники «Золотого кладбища» не могут быть причислены к среднесарматской культуре в силу своей специфики, обусловленной мировоззренческими принципами группы кочевников, их оставивших, ее социальной структуры, той политической ролью, которую она играла в Предкавказье»…. Вывод правильный для убежденного ираниста и очень аккуратного ученого. Он очень напоминает выводы советских ученых, которые на 100 страницах приводили материал о загнивании Советского Союза, а на 101 странице делали вывод о загнивании Запада и верности избранного пути. Этот вывод по сути такой, какой сделан у блестящего адыговеда Е.С. Зевакина, автора непревзойденной доныне работы о генуэзско-черкесских отношениях. Весь без исключения источниковый материал, приведенный им, свидетельствует о мирном характере взаимодействия генуэзцев и черкесов, о низком политико-юридическом статусе генуэзских поселений в Черкесии, их зависимости от черкесских князей, о систематическом грабеже генуэзцев горцами-пиратами, о полнейшей зависимости поселений генуэзцев от поставок продовольствия аборигенами, о грандиозной заинтересованности итальянцев в экспорте зерна из Черкесии, ради чего они и терпели беспокойное соседство на протяжении более 200 лет. И в заключение Зевакин делает вывод, который объясним только отношением к Западу в сталинский период, - вывод об установлении жестокого колониального режима генуэзцев в Черкесии и о несчастном положении горцев… Тоталитарная идеология уже не довлеет над российскими учеными, но мы не должны недооценивать влияние идеологий другого происхождения. Шовинизм в науке всегда оказывается более живуч, нежели политические установки меняющегося государства. В изучении скифов и сарматов в среде любителей шовинизм приводит к стремлению провозгласить их славянами с неким легким налетом иранства; а в среде профессионалов – к истовой, почти религиозной манере подачи исследовательского материала, при которой формула скифы=иранцы=сарматы стала своеобразным символом веры. Любое отступничество кончается нападками коллег и сломанной карьерой.
В случае с курганами «Золотого кладбища» речь просто не может идти о том, что они оставлены кочевниками. В противном сучае мы должны представить себе группу людей кочующих ради непонятно каких целей посреди густого земледельческого населения, причем буквально по его полям и на протяжении 250-300 лет кряду. Весь материал Сергацкого говорит о том, что «Золотое кладбище» - след автохтонной, адыгской культуры. Его заключительные слова мы не можем не расценить как лукавство. Судите сами: «Было ли это объединение моно- или полиэтничным, установить очень трудно» (!).
Обратимся к работам М.Г. Мошковой, И.С. Каменецкого и М.П. Абрамовой, авторов академического обобщающего труда «Степи европейской части СССР в скифо-сарматское время»…. Так, М.Г. Мошкова констатирует, что сарматы среднесарматского периода (т.е. периода существования «Золотого кладбища») по археологическим отчетам практически лишены копий и длинных мечей, но в изобилии имеются находки коротких мечей с кольцевым навершием, «предназначенным для пешего, рукопашного боя»… В этот же период внедряются более мощные луки, что является свидетельством доминирования кочевнической тактики конного боя, в основе которой многократный обстрел противника. То есть сарматы Подонья, Поволжья и Приуралья – это самые обычные «скифы». Мошкова делает еще одно потрясающее для нас признание: оказывается, на всей этой огромной территории не найдено ни одного металлического сарматского шлема и «известен лишь один бронзовый шлем латенского происхождения». Ясно, что он для своего хозяина был дорогой находкой-артефактом из глубин древности. О чем свидетельствует полное отсутствие доспеха у сарматов и его изобилие у населения «Золотого кладбища»? На наш взгляд, по меньшей мере, о совершенной – 100% культурной противоположности.
«Золотое кладбище» анализируется в разделе о меотах, написанном И.С. Каменецким. Вот несколько выдержек из сделанного им анализа: «Не только в мужских, но и в женских погребениях довольно часто встречается оружие. По-прежнему излюбленным его видом остается копье. Чаще всего это легкие копья с ланцетовидными наконечниками… Наряду с легкими встречаются тяжелые наконечники с относительно широким пером. Они уже явно не могли быть использованы для метания… Встречается два типа мечей: одни – с длинными узкими клинками, другие – с широкими треугольными… Защитное вооружение встречается редко, почти исключительно в богатых курганных погребениях»…. Великолепное свидетельство военно-технического превосходства меотов над сарматами. И при этом, многие авторы продолжают изображать меотов как неких недорослей великой сарматской культуры. Единственное слово у Каменецкого, встречающее возражение – «редко». «Редко» относительно кого? Надо использовать слово «часто», так как только в одном могильнике городища 3 хутора Ленина в Адыгее найдено два пластинчатых железных панциря, а в одном кургане у Мерджан (Западное Закубанье) – два бронзовых шлема…. А во всей Великой Сарматии от Дона до Урала – ни одной находки. Не только исследование А.К. Нефедкина, но и исследование В.А. Горончаровского из этой же серии Militaria Antiqua отстроено на меотском материале Северо-Западного Кавказа (естественно также при полном игнорировании меотской культуры и голословной атрибуции всех используемых находок как иранских-кочевнических). Для нашей аргументации в первую очередь важно то, что территория Меотии совершенно наглядно выделяется по числу находок шлемов, панцирей, копий, длинных мечей. «Интересный тип конических каркасных шлемов I-II вв. н.э., - отмечает В.А. Горончаровский, - представлен несколькими хорошо сохранившимися экземплярами в дружинных сарматских погребениях (!) у хутора Городского близ восточных границ Боспора (!) (см. рис. №… )»…. Восклицательными знаками мы отметили две характерных формулировки: дружинные сарматские погребения и близ восточных границ Боспора. Уточняем: хутор Городской расположен на территории современной Республики Адыгея на южном берегу Краснодарского водохранилища, т.е. в наиболее густонаселенном и плодородном районе как исторической Черкесии, так и исторической Меотии. Хутор Городской расположен в 300 км от Боспора Киммерийского. Из истории Боспорского царства мы знаем, что на протяжении очень больших периодов граница проходила по проливу и в ряде случаев очень скромно продвигалась в приазовские меотские районы. Выражение о сарматских дружинах мы даже не станем здесь комментировать, так как вся эта работа посвящена этой теме.
При анализе вопроса использования панцирей в боспорской армии Горончаровский вновь не может обойтись без меотского материала: «Судя по отдельным археологическим находкам в Прикубанье, в это время мог использоваться и комбинированный панцирь, включавший элементы кольчужного плетения»…. То есть только меотский материал демонстрирует вершину в развитии доспеха на Боспоре и в Сарматии – появление комбинированного кольчато-пластинчатого доспеха. Этот доспех являлся и наиболее легким, и наиболее прочным. Если кочевники почти исключительно пользовались кожаным и войлочным доспехом, и только отдельные представители знати могли пользоваться пластинами, которые нашивались на кожаную куртку. В Меотии же массово использовались кольчуги, обнаруживаемые даже в бедных погребениях. Технологическая дистанция между кольчугой и доспехом на кожаной основе не просто огромна: эти виды доспеха являются маркерами принципиально разных культур. А совмещение пластин с кольчугой – технологически самый совершенный и наиболее сложный в изготовлении доспех, появление которого было подготовлено тысячелетней историей оружейного дела у меотов. Меотские кольчуги из х. Городского, о которых пишет как о сарматских В.А. Горончаровский, весили всего 12-15 кг, что очень выгодно отличало их от кочевнического или римского доспеха. Более того, они сохранились великолепно и, что весьма вероятно, дополнялись кольчужными штанами (см. рис. №….)….
Если иметь ввиду густоту меотского городищного населения, а также тот факт, что знать этих городищ, похороненная в курганах, жила в этой среде, то мы должны согласиться с тем, что выводы, сделанные рядом авторов о сарматизации меотской культуры неверны в корне. Вряд ли можно говорить о просачивании в меотский массив каких-то больших иноэтничных групп. «По мнению Н.В. Анфимова (1954), - отмечает Каменецкий, - позднемеото-сарматский период отличается «общей сарматизацией», что выражается главным образом в распространении черешковых стрел и зеркал-подвесок (согласитесь, далеко не самые важные вещи – Прим. С.Х.). Однако вопрос о сарматизации меотской культуры еще не очень ясен, во всяком случае не столь глобален, чтобы чуждый этнический элемент вводить в название периода развития меотской культуры, тем более, что в последнее время подвергнута сомнению сарматская принадлежность ряда признаков (Абрамова М.П., 1969, 1971)»…. О более чем справедливых сомнениях Абрамовой чуть ниже, а пока еще раз процитируем Каменецкого, чтобы понять всю несуразность тезиса о кочевнических курганах на территории «Золотого кладбища»: «Первое, что бросается здесь в глаза – удивительная плотность застройки на правобережье Кубани. Городища идут одно за другим, отделенные небольшими промежутками. Это касается не только старых городищ, которые могли сблизиться в результате роста, особенно интенсивного в рассматриваемый период (I в. до н.э. - III в. н.э.), но и вновь возникающих городищ. (См. карту «Позднемеотские памятники, которая превосходно показывает невозможность рассмотрения темы «Золотого кладбища» в отрыве от меотов. – Прим. С.Х.). Например, расстояние между внешними рвами Васюринско-Воронежских городищ I и II равно 30 м (!). Некоторые ранее раздельные городища, по-видимому, именно в это время сливаются, образуя огромные поселения с двумя «цитаделями», как мы видим на городище Воронежское 2 (табл. 94, 6), которое почти соединяется с городищем Воронежское 1. Практически непрерывную цепь образуют городища Воронежские 3 и 4 и Усть-Лабинские 3 и 4. Все городища правобережья прекращают существование судя по подъемному материалу на рубеже II и III вв. н.э. (Как раз время новой масштабной миграции язигов на Запад – Прим. С.Х.). К этому времени их общая площадь достигает огромной цифры – 1,237,797 кв. м. (без учета произошедших разрушений). Если исходить из плотности застройки для Подазовского городища, и взять за средний размер семьи пять человек, то получим число одновременно проживавших – около 62 тыс. человек… Среди городищ правого берега имеется ряд очень крупных: Ладожское 3, 5 и особенно Конусное, которое вытянулось вдоль берега на 1800 м. (!)… В материале, собранном на городищах Ладожской группы, нет предметов старше III в. н.э. Дату прекращения жизни можно определить серединой века»….
Таким образом, территория «Золотого кладбища» предстает в качестве наиболее экономически развитого района Язигии-Меотии. А синхронность «Золотого кладбища» с городищами является важным аргументом его меотской принадлежности. Эту логику разделяет Каменецкий: «Здесь же около меотских городищ расположены курганы так называемого Золотого кладбища… Большинство обнаруженных погребений совершено в катакомбах и датируется II в. н.э., т.е. временем существования городищ, что и решает, как представляется, вопрос в пользу гипотезы о меотской принадлежности памятника»…. Эта же точка зрения представлена у Н.В. Анфимова, В.Н. Шилова, М.П. Абрамовой. Противоположная точка зрения при полном игнорировании всех перечисленных доводов и материалов, опирается почти исключительно на один довод, согласно которому катакомбное погребение является уникальным аланским обычаем и самым главным атрибутирующим признаком…. Посмотрим так ли это. Во-первых, еще до аланов катакомба была широко распространена у донских меотов (Кобяковский могильник). У кубанских меотов также до появления аланов и до их упоминания в письменных источниках отмечены погребения в катакомбах – речь идет именно о грунтовых могильниках (Усть-Лабинский 2, Тбилисское городище 1, Казанское городище 4 и др.)…. М.П. Абрамова в этой связи подчеркивает целый ряд важнейших обстоятельств: «Попытка связать появление катакомб на Кавказе с приходом сюда сарматских племен не представляется убедительной, поскольку у сарматских кочевых племен Поволжья катакомбные погребальные сооружения не имели широкого распространения (!). Но нельзя не учитывать и того факта, что близкие по форме погребальные сооружения (так называемые земляные склепы грунтовых могильников) распространяются в II-III вв. до н.э. в Прикубанье, на Тамани и в Крыму, в некрополях боспорских городов (Вот вам и подражание меотской верхушки боспорским обычаям – Прим. С.Х.). Принимая во внимание, что на территории Северного Кавказа (под территорией Северного Кавказа в этом труде подразумевается территория к востоку от Зеленчуков, самых восточных притоков Кубани – Прим. С.Х.) катакомбный обряд погребения был характерен в это время лишь для памятников западной группы центрального Предкавказья (условно, это территории современных КЧР и КБР, т.е. большая часть исторической Большой Кабарды – Прим. С.Х.), можно, по-видимому, рассматривать его как характерную особенность погребального обряда населения, жившего на широкой территории Крыма и Северного Кавказа от Прикубанья до Терека»…. То есть речь идет опять-таки о меотах и только о них, так как катакомбы I-II вв. н.э. на территории КЧР (исторический Бесленей) зафиксированы только в грунтовых могильниках местного автохтонного населения. При этом, грунтовые катакомбы содержат типично меотский инвентарь: железные втульчатые наконечники стрел, сосуды с гальками и сосуды с цепью, и пр. И, что совсем грандиозно для нашей аргументации, так это полное отсутствие курганных захоронений к востоку от Кубани на всем протяжении II-III вв. (!)…. Представить себе эту обширную территорию исторической Кабарды в ее наибольших границах, включавших современную плоскостную Чечню, без аланов трудно – тем более, что, согласно письменным источникам, они уже там и контролируют Даръяльский проход. А курганов с катакомбами и без катакомб – нет. Последняя и, надо сказать, очень скромная группа курганов с катакомбами I-II вв. найдена в самом восточном углу Закубанья (Усть-Джегута и Учкекен). Они надежно связываются исследователями (Т.М. Минаева и Е.П. Алексеева) с Золотым кладбищем.
Выводы, которые делает Абрамова для центрального Предкавказья, имеют прямое отношение и к Прикубанью: «Самые поздние грунтовые катакомбные погребения этих могильников датируются первой половиной III в. Абсолютно такую же картину мы наблюдаем и на территории Прикубанья, где для II в. отмечается резкое сокращение количества погребений, а верхней датой городищ и могильников (грунтовых и курганных с катакомбными погребениями) правобережья Кубани (к востоку от Лабы) также является начало III в. Вместе с тем во II в. н.э. на нижнем Дону и на территории Северо-Западного Кавказа фиксируется большой приток сармато-аланского населения. По данным ономастики это явление в Танаисе датируется не позднее третьей четверти II в. (Шелов Д. Б., 1972а, с. 249). Значительный приток аланского населения на территорию Северо-Западного Кавказа подтверждается фактом возникновения на Боспоре группы аланских переводчиков, о чем свидетельствует найденная в станице Таманской плита Херака – «главного аланского переводчика», датируемая 208 г.
Сопоставление данных ономастики и эпиграфики с археологическими данными показывает, что приток аланского населения совпадает по времени со значительным сокращением количества погребений (в том числе и в катакомбах) на могильниках западных и центральных районов Северного Кавказа. Это не позволяет приписывать рассмотренные нами ранние катакомбные могильники на Кавказе аланам»…. Аланы оказываются не творцами культуры «Золотого кладбища», а ее могильщиками.
Мы естественно не отрицаем возможность инфильтрации номадов в язигскую среду и даже не станем категорически отрицать возможного завоевания части меотской территории вместе с населением какой-нибудь из ранних сарматских групп, например, сираками. (Хотя серьезных данных об этом нет и Каменецкий выражает сильнейший скепсис по поводу попыток увидеть сираков в Закубанье, в районе Зубово-Воздвиженской группы курганов, так как этот район весьма плотно обжит меотскими городищами). В таком случае, неизбежный характер носила ассимиляция пришельцев меотской средой, о чем и говорит все содержимое курганных и грунтовых могильников. И к моменту старта на Запад язиги скорее всего должны были быть адыгоязычны, без ощущения родства с ираноязычными кочевниками. Подобный исторический сценарий нуждается в тщательном подтверждении, хотя изначально очевидна его историческая банальность – примеров тысяч по всему миру. И один из таких примеров – судьба самих язигов в Паннонии и Британии.
Эти отличия должны иметь ввиду те исследователи, для которых выглядит достаточной точка зрения, что сарматы, пришедшие в Британию, родом из глубины Азии или Скифии. Нет ни малейшего преувеличения в том, чтобы усматривать в людях, погребенных в «Золотом кладбище», прямых предков тех язигов-катафрактариев, которые сражались с римской армией на паннонской равнине. Это и есть реальный мир Нартов – всадников-рыцарей с жестким кодексом чести, все подвиги которых совершаются далеко за пределами родной страны: на берегах Волги, Дуная, в землях, населенных чернокожими людьми и т.д. Эпоха культуры язигов и «Золотого кладбища» может быть определена как золотой век адыгской истории. Находка Марка Аврелия в том, что он поместил на Адрианов Вал такое население, которое привыкло жить на границе у себя на родине! Для контингента, который веками сдерживал иранскую Степь, а потом возглавил ее, ничего не стоило противостоять не таким уж и частым атакам каледонов. Нас могут спросить: как крошечная Язигия-Меотия могла так повлиять на огромный сарматский мир? Но разве крошечная Британия не повлияла в XVIII-XIX вв. на всю планету?

Самир Хотко